Вспомнить все: Моя невероятно правдивая история

Встретившись в разминочном зале, мы с Реджем лишь сухо поздоровались. Всем было неуютно: и судьям, и болельщикам. Обыкновенно перед началом состязаний культуристы подходят друг к другу и говорят: «У тебя великолепный вид. Ты обязательно победишь». Но сейчас те, кто хорошо относился к нам обоим, не знали, что сказать одному, в то время как второй стоит в противоположном конце зала.

Реальность заключается в том, что когда культуристу уже за сорок, он не может заниматься так же напряженно, как в двадцать три года. Я был в лучшей форме, чем Редж, – и необязательно за счет моих усилий, а просто благодаря тому, что я был гораздо моложе. Кожа Реджа была уже не такой свежей, его мышцы, миновав время расцвета, начинали увядать. Вероятно, несколько лет назад все было бы по-другому, однако сейчас пришло мое время стать королем. В тот день Редж оказался еще достаточно хорош, чтобы победить всех остальных соперников, в том числе и одного бывшего обладателя титула Мистер Вселенная, которому было только двадцать восемь лет. Однако победить меня он не смог.

Победа меня обрадовала, но в то же время и наполнила печалью. Моей целью была победа над Серхио Оливой, и по пути к своей мечте мне не нужно было побеждать Реджа Парка.

На следующий день обещанный Джимом Лоримером частный самолет компании «Фольксваген» ждал нас на бетонной полосе нью-йоркского аэропорта. В те дни частные самолеты еще оставались большой редкостью, и мы с остальными культуристами ощутили трепетный восторг; нам казалось, что мы впервые удостоились королевских почестей, подобно другим звездам спорта. Из аэропорта Коламбуса нас привезли прямиком в Мемориальный зал ветеранов. Мы вошли туда, когда остальные спортсмены уже заканчивали разминку.

Я был сражен наповал, увидев здесь Серхио Оливу. Его приглашение до самого конца оставалось в секрете. «Твою мать!» – мысленно выругался я. Серхио тоже был на пике формы. Я рассчитывал встретиться с ним только через две недели, а не сейчас.

Мне потребовалось несколько минут, чтобы выпутаться из этих мрачных размышлений. Я понял, какая передо мной открывается возможность. Хотя я не знал о предстоящем участии Серхио в состязаниях, он несомненно знал обо мне. Это означало, что он приехал в Коламбус, чтобы застать меня врасплох и вывести из игры. В этом случае я оказался бы повержен еще до начала состязаний в Нью-Йорке, и титул Мистер Олимпия был бы у него в кармане.

Но, рассудил я, я смогу сыграть на том же, на чем собирался сыграть Серхио. «Если сегодня я одержу над ним победу, – подумал я, – в Нью-Йорке у него не будет никаких шансов».

Мне нужен был повышенный боевой настрой. Это все равно как сверхбыстрая спортивная машина с впрыском закиси азота в двигатель: в нужный момент нажимаешь кнопку и получаешь лишние сто лошадиных сил мощности. И вот сейчас мне требовалось нажать эту чудодейственную кнопку.

Я переоделся, намазался маслом и начал разминку. Объявили наш выход, и мы вышли на сцену.

Состязания за титул Мистер Мир оказались самыми крупными соревнованиями культуристов из всех, какие мне только доводилось видеть. Зал был набит битком – пять тысяч зрителей, вдвое больше того, что собирали первенства в Лондоне и Нью-Йорке. Больше того, здесь были телекамеры, софиты и комментаторы из программы «Безграничный мир спорта» телестудии Эй-би-си: впервые репортаж с состязаний культуристов транслировался по общенациональному телевидению.

Мне было неважно, сколько человек в зале – пятьсот или пять тысяч. Я понимал, что если мне удастся, используя свое обаяние и опыт продавца, завести толпу, это повлияет на судей и даст мне определенное преимущество. Серхио старался сыграть на том же самом: он расхаживал по сцене, приветственно махал рукой своим поклонникам и посылал им воздушные поцелуи. Он знал, что поклонников у него много, и сейчас в зале их присутствовало несколько десятков. Четырьмя ведущими участниками первенства были я, Серхио, Дейв Дрейпер и Деннис Тинерино. Все мы одновременно вышли на сцену и стали выполнять упражнения перед сидящей напротив международной бригадой из семерых судей. Публика встретила наше выступление аплодисментами и восторженными криками. От нее исходила колоссальная энергия.

В сравнении со всеми остальными культуристами, с которыми мне приходилось состязаться, Серхио выглядел на порядок лучше. Это откровение поразило меня, как только я вышел на сцену. Нелегко было выглядеть внушительным рядом с ним, с этими невероятными бедрами, невозможно крохотной талией, нереальными трицепсами. Я надеялся на то, что буду иметь в глазах судей небольшое преимущество, поскольку только что завоевал титул Мистер Вселенная. Впрочем, возможно, преимущество было, наоборот, на стороне Серхио, добившегося значительных результатов в тяжелой атлетике, потому что большинство судей вышли именно из этого мира.

Чтобы зарядиться психологически, я стал выискивать в своем сопернике малейшие изъяны. Теперь, в ярком свете телевизионных софитов, Серхио показался мне слишком мягким. Это меня обнадежило. Обнаружив, что я могу предугадать каждый его следующий шаг, я начал повторять все его позы. Зрителям это понравилось, и краем глаза я видел, как телевизионные камеры поочередно наводятся то на меня, то на Серхио. Уходя со сцены, я чувствовал, что первый раунд остался за мной.

А дальше было только еще лучше. Непосредственно перед выступлением Серхио слишком щедро обмазал себя маслом, отчего его мышцы стали выглядеть не точеными, а гладкими. К тому же, выполняя индивидуальные упражнения, он чересчур быстро менял позы, не давая зрителям хорошенько их рассмотреть. Когда настал моей черед, я позаботился о том, чтобы не торопиться и установить связь со зрителями, поэтому каждая моя поза вызывала чуть более громкие аплодисменты; публика не хотела отпускать меня после завершения выступления. Казалось, Серхио впервые участвует в подобных соревнованиях, я же оставался полностью собранным и чувствовал себя как рыба в воде.

В финальном раунде, когда мы с Серхио сошлись лицом к лицу, демонстрируя наши лучшие позы, я был на сто процентов лучше. Какую бы позу ни принимал Серхио, показывая свою силу, я принимал соответствующую позу, показывая свою силу. Что гораздо важнее, теперь уже я готов был продолжать борьбу. Я рвался в бой. Этот титул был нужен мне больше, чем Серхио.

Судьи единогласно отдали первое место мне. Для меня это не стало неожиданностью, однако Серхио так долго оставался чемпионом, что испытал настоящий шок. Целую минуту я стоял на сцене, мысленно повторяя: «Я не могу в это поверить, я не могу в это поверить, я только что одержал победу над Серхио». Наградой стали большой серебряный кубок, навороченные электронные часы и пятьсот долларов наличными – а также популярность и поступательный импульс, который должен был помочь мне победить в Нью-Йорке.

Спустившись со сцены с кубком в руках, я не забыл сделать две вещи. Во-первых, я поблагодарил Джима Лоримера. «Организация соревнований на высшем уровне, ничего подобного я больше нигде не видел, – сказал я. – Когда я уйду из культуризма, я свяжусь с вами, и мы станем партнерами. Мы будем стоять на этой же самой сцене, проводя состязания за титул Мистер Олимпия». Джим просто рассмеялся и сказал: «Хорошо, хорошо». Вероятно, это был самый странный комплимент из всех, какие он когда-либо слышал, особенно от молодых парней.

Затем я внес смятение в голову Серхио. Было бы глупо не использовать все шансы, когда предстояло свергнуть трехкратного действующего Мистера Олимпия. Я сказал себе, что если исход состязаний в Нью-Йорке будет ничейным, судьи отдадут предпочтение Серхио. На сцене я должен был разгромить его наголову, чтобы у них не осталось никаких сомнений. Поэтому я сказал Серхио, что, на мой взгляд, сегодня я одержал верх, поскольку существенно нарастил мышечную массу с тех пор, как в прошлом году он торжествовал победу в Нью-Йорке. А сейчас он оказался чересчур легким, и поэтому проиграл, и так далее в том же духе. Я хотел убедить Серхио в том, что для успеха 7 октября ему необходимо набрать несколько фунтов веса. Сегодня он был слишком мягким, и я хотел, чтобы в Нью-Йорке он стал еще мягче.

Состязания за титул Мистер Олимпия должны были состояться через две недели в шикарном зале на Манхэттене, и где-то в полдень все мы, участники, собрались в расположенном неподалеку спортивном клубе «Мид-сити джим». Едва увидев Серхио, я начал подначивать его подкрепиться, и меня поддержал Франко, спросив, почему он так похудел. Все рассмеялись, за исключением Серхио. На самом деле, как я вскоре убедился, он заглотил приманку. За две недели, прошедших после первенства в Коламбусе, Олива набрал десять фунтов, однако нельзя прибавить десять фунтов за две недели и по-прежнему выглядеть идеально точеным.

В зале «Таун-Холл» было полторы тысячи мест, и, вероятно, он никогда не видел такой буйной публики. Поклонники Оливы скандировали: «Серхио! Серхио! Серхио!», а мои старались их перекричать, скандируя: «Арнольд! Арнольд! Арнольд!» После долгих предварительных раундов судьи снова вызвали нас на сцену для очного противостояния. Серхио исполнил свой стандартный репертуар поз, а я, как и было рассчитано, включил форсаж, отвечая тремя позами на каждую его. Зрители пришли в неописуемый восторг.

Но судьи продолжали объявлять позы, и наконец у меня появились мысли, что мы выступаем слишком долго. Казалось, происходит это не потому, что судьи никак не могут определиться с решением; просто поскольку обезумевшая толпа вскочила на ноги, требуя продолжения, судьи сказали сами себе: «Что ж, пусть выступают дальше, зрителям это нравится».

Мы устали. И тут я решил нанести завершающий удар. Меня осенила одна мысль, и я сказал Серхио:

– С меня достаточно. По-моему, судьи уже приняли решение.

– Да, ты прав, – согласился Серхио.

Он направился к одному выходу со сцены, а я направился к другому – но сделал только два шага. Затем остановился и принял еще одну позу. После чего обернулся в сторону Серхио и недоуменно пожал плечами, словно спрашивая: «А он-то куда подевался?»

Серхио тотчас же вернулся на сцену. Он был смущен. Однако к этому времени зрители скандировали только одно имя: «Арнольд!», а кое-кто даже принялся осмеивать Серхио. Используя благоприятный момент, я выполнил свои лучшие профессиональные позы и движения. После чего все было кончено. Судьи недолго посовещались за сценой, затем вышел ведущий и провозгласил меня новым Мистером Олимпия.

Мне Серхио не сказал ни слова насчет того, как я его обманул, однако другим он жаловался, что я одержал победу нечестно. Но я видел все иначе. Это было решающее мгновение. Повинуясь первобытному инстинкту, я добил противника, опьяненный жаром соперничества, в котором все равно одерживал верх.

Утром на следующий день меня ждало большое изумление. Серхио, Франко и я жили в гостинице в одном номере. Проснувшись, Серхио сразу же начал выполнять отжимания и другие упражнения. Вот каким одержимым он был. Даже на следующий день после соревнований он занимался в гостинице!

Должен признать, мне было жаль Серхио. Он был выдающимся спортсменом, кумиром многих. На протяжении нескольких лет я думал только о том, как его низвергнуть, уничтожить, сделать вторым, проигравшим. Однако когда я на следующий день после победы над ним увидел его рядом, мне стало его жаль. Плохо, что он должен был проиграть, чтобы уступить дорогу мне.

Глава 8

Осваивая американский образ жизни

В культуризме я стал «царем горы», однако в повседневной жизни Лос-Анджелеса оставался одним из многих иммигрантов, силящихся изучить английский и наладить жизнь. Мои мысли были настолько поглощены тем, чем я занимался в Америке, что я почти не вспоминал Австрию и Германию. Приезжая в Европу на соревнования, я обязательно заглядывал в гости домой, и я поддерживал связь с Фреди Герстлем в Граце и Альбертом Бусеком в Мюнхене. Наши пути с Альбертом и другими моими европейскими друзьями частенько пересекались на дорожках культуризма. Я регулярно посылал родителям письма и фотографии, рассказывая им о своих успехах. Каждый раз, завоевав новый кубок, я отправлял его домой, потому что в съемной квартире они были мне не нужны, и к тому же мне хотелось, чтобы родители мною гордились. Не могу сказать, что они с самого начала отнеслись к моим успехам с воодушевлением, однако через какое-то время они повесили дома на стену специальную полку, чтобы выставить напоказ мои награды.

Как правило, на письма отвечал отец, от лица обоих родителей. Он всегда прилагал оригинал моего письма, отметив красными чернилами мои грамматические ошибки. Отец говорил, что делает это, потому что я теряю связь с немецким языком; но так же в точности он поступал и с сочинениями, которые в детстве писали мы с Мейнхардом. Все это создавало ощущение, будто мои родители и Австрия застыли во времени. Я был рад тому, что теперь у меня своя жизнь.

Мы с Мейнхардом не поддерживали почти никаких отношений. В отличие от меня, брат окончил профессиональное училище и отслужил год в армии. Затем он устроился на работу в электротехническую компанию, сначала в Граце, а потом в Мюнхене, когда я еще жил там. Однако наши пути редко пересекались. Мейнхард одевался с иголочки, любил бурные пирушки и по полной отрывался с девочками. Потом его снова перевели в Австрию, в Инсбрук, где он познакомился с Эрикой Кнапп, красивой молодой женщиной, у которой был трехгодовалый сын Патрик. Только тогда появились первые признаки того, что Мейнхард наконец остепенился.

Увы, этому не суждено было случиться. Весной 1971 года, в тот год, когда я завоевал титул Мистер Олимпия, как-то днем, когда меня не было дома, у нас в квартире зазвонил телефон. Это звонила моя мать с ужасным известием о том, что мой брат погиб в автомобильной катастрофе. Мейнхард, пьяный, разбился на горной дороге неподалеку от австрийского горнолыжного курорта Кицбюэль. Ему было всего двадцать пять лет.

Я в тот момент был в Нью-Йорке, и на звонок ответил Франко. По какой-то причине известие так его потрясло, что он не смог собраться с силами и перезвонить мне. И только три дня спустя, когда я вернулся в Лос-Анджелес, Франко сказал: «Я должен тебе кое-что сказать, но сделаю я это только после ужина».

Я быстро вытянул из него известие о гибели брата.

– Когда это случилось? – спросил я.

– Мне позвонили три дня назад.

– Почему же ты не сказал мне раньше?

– Я просто не знал, как это сделать. Ты был в Нью-Йорке, занимался делами. Я решил подождать, когда ты вернешься домой.

Если бы Франко позвонил мне в Нью-Йорк, я бы был уже на полпути в Австрию. Меня тронула забота друга, но в то же время я был огорчен и расстроен.

Я сразу же позвонил родителям. Мать всхлипывала и с трудом могла говорить по телефону. Она сказала:

– Нет, мы не будем везти Мейнхарда сюда, похороним его в Кицбюэле. Мы отправляемся туда завтра утром. Панихида будет очень скромной.

– Я только что узнал о случившемся, – сказал я.

– Ну, наверное, тебе не стоит прилетать, – сказала мать. – Даже если ты сядешь на первый же самолет, перелет очень долгий, разница во времени девять часов, так что ты все равно не успеешь.

Гибель Мейнхарда явилась для семьи страшным ударом. Я слышал в голосах родителей опустошение. Все мы плохо умели выражать свои чувства, и я не знал, что сказать. «Я сочувствую»? «Это ужасно»? Родители это и так знали. Ужасная новость оглушила меня. Мы с братом уже давно не были в близких отношениях – за те три года, что я провел в Америке, мы виделись с ним лишь однажды, – однако все равно мое сознание захлестнули воспоминания о том, как мы вместе играли в детстве, вместе ходили на свидания, когда стали постарше, вместе смеялись. Больше этого уже никогда не будет. Я больше никогда не увижу брата. Мне оставалось только задвинуть все эти мысли подальше, чтобы можно было сосредоточиться на своих целях.

Я полностью погрузился в жизнь в Лос-Анджелесе. Занятия в колледже, ежедневные тренировки по пять часов в тренажерном зале, строительные работы, служба заказов по почте, показательные выступления – все это происходило одновременно. У Франко также не оставалось ни одной свободной минуты. У нас обоих был невероятно плотный график, и случалось, что рабочий день растягивался с шести часов утра до полуночи.

Задача свободно овладеть английским по-прежнему значилась первым пунктом в моем списке неотложных дел. Я завидовал таким людям, как мой друг Арти Зеллер, который, съездив вместе с Франко на неделю в Италию, возвращался, довольно сносно говоря по-итальянски. Ко мне это не относилось. Я даже представить себе не мог, какая это сложная задача – изучение иностранного языка.

Вначале я пытался переводить все буквально: услышав или прочитав что-либо, я мысленно переводил все на немецкий, а затем недоумевал: «Ну почему английский язык такой сложный?» Некоторые вещи просто никак мне не давались, кто бы их ни объяснял. Например, сокращения. Ну почему надо говорить «треник» вместо того, чтобы сказать «тренажерный зал»?