Даже ведьмы умеют плакать

Сеть затягивала меня все глубже. Я щелкал и щелкал мышкой, отвечая на вопросы дурацкой анкеты. Оторваться было невозможно – как от семечек или попкорна.

Я ответил еще на пару пунктов: есть ли у меня машины, дети и домашние животные. Мне даже предложили цветовой тест Люшера: «Расставьте эти цвета в наиболее предпочтительном для вас порядке…» Первым я выбрал голубой – не знаю, что уж это означало. Наверное, то, что у меня, как у Пикассо, сейчас голубой период.

«А теперь – расставьте еще раз…»

Однако от анкеты «Кукушечки» оказался неожиданный толк. Где-то посреди нее мне вдруг пришло в голову абсолютное точное видение своего будущего натюрморта. Анкета (или то время, что я на нее потратил) как бы кристаллизировала его.

Я увидел перед своим, что называется, внутренним взором: вот стол на кухне. На обычной советской, московской кухне. На заднем плане – окно. Где-то в окне, невдалеке видны другие многоэтажные дома, заснеженные тротуары и засыпанные снегом машины.

А на переднем плане, на столе, разложены цветы. Стандартные букеты и отдельные цветочки. Букеты самые разные. Контрастирующие друг с другом. К примеру, три ириса. А рядом – одинокая гвоздика. А подле – две веточки мимозы. И букет из трех длинных полуувядших роз. А рядом с цветами на столе лежат полураскрытые ножницы. Центром композиции является ваза с семью (или девятью) желтыми тюльпанами.

И зрителю становится очевидно: дело происходит в какой-то праздник. В день рождения или на Восьмое марта. Скорее, на Восьмое марта. И эти цветы женщине надарили на работе. Вот эта одинокая гвоздика, к примеру, – формальный подарок от начальника. Три дорогие, но полужухлые розы – подношение от благодарного клиента. Дешевенькие мимозики – сувенирчики от женщин-коллег.

Букетик ирисов – дар тайного застенчивого воздыхателя. Например, какого-нибудь юного прибабахнутого компьютерщика. Или, напротив, кадровика-отставника предпенсионного возраста.

Но вот тот букет тюльпанов, что уже поставлен в вазу – поставлен женщиной самым первым, нежно, любовно, – это подарок ей от возлюбленного.

А самой женщины, современной москвички, на картине нет. Она где-то за рамкой. Наверное, наполняет водой очередную вазу. Но разложенные на столе цветы многое рассказывают нам о ней: как она ехала с работы домой – чуть подвыпившая, довольная, восторженная, – прижимая к груди разнокалиберные букеты. Как завистливо смотрели на нее пассажирки в метро. Как она, войдя в дом, сразу же бросилась подрезать и расставлять цветочки. И первым установила в вазу самый дорогой для нее букет – желтые тюльпаны от возлюбленного.

Я знал: в натюрморте должна почувствоваться моя любовь к этой неведомой (и невидимой зрителю) женщине. И даже легкая ревность к ее гипотетическому возлюбленному с желтыми тюльпанами. И моя ностальгия.

По кому ностальгия – не знаю. Может, по некой несуществующей, но прекрасной девушке. А может, по любви вообще – ведь я этого чувства не испытывал страшно давно.

И мне чертовски захотелось взяться за натюрморт прямо сейчас. К черту пепси-колу. К черту прочие халтурки. Вот сейчас покончу с анкетой, раз уж ввязался, – и за работу.

Я, конечно, знал, что разница между той задумкой, что с ослепительной яркостью вспыхивает в мозгу художника, и результатом порой бывает колоссальна. И никогда не удается выразить то, что ты изначально видел внутри себя, со всею точностью. Порой (очень редко!) результат неожиданно оказывается даже лучше того, о чем мечталось. (Но все равно, как ни крути, иным!) Однако чаще итог получается хуже – гораздо хуже! – того идеального образа, явившегося однажды в твоем сознании. И пусть зрители хвалят – часто искренне – твою картину, все равно ты видишь, где недотянул. И благодаря каким доделкам и переделкам результат мог быть иным. Лучше. Совершенней. Прекрасней. Ты видишь эту разницу – и тоскуешь оттого, что она существует. Оттого, что ты опять недотянул. В очередной раз не достиг идеала.

А потом, в один прекрасный день, новый образ влезает в голову и весь заполняет тебя. И ты снова (несмотря на все неудачи) берешься за работу. Потому что иначе отделаться от того, что вступило в башку, невозможно…

Думая обо всем этом, я наконец механически закончил отвечать на дурацкую интернетскую анкету. Щелкнул мышкой по клавише на экране «Показать результаты». Вспыхнул титр: «Ждите. Идет обработка данных…»

Я откинулся в кресле. Мой Дуся спал, свернувшись клубком на мониторе.

На экране появилась мультипликационная кукушка. Она помигала в мою сторону глазком-бусинкой. Потом вдруг разочарованно развела крыльями и улетела за обрез экрана.

Посреди экрана вспыхнула надпись:

Sorry…

А затем ее сменила другая:

Вам осталось жить-поживать 8 дней 2 часа и 28 минут.

Я вперился в титр. Ну ни фига ж себе!

Я битый час угрохал на дурацкую анкету – и ради чего! Чтобы меня так мерзко, предательски разыграли! Подумать только – мне осталось жить восемь дней с минутами!

Тут на мониторе появился новый титр:

Причина смерти – несчастный случай.

Не успел я вглядеться в него, как возникла новая надпись:

Время пошло!

А ниже появился цифровой хронометр.

08 дней 02 часа 28 минут 36 секунд.

Часы вели обратный отсчет.

Последнее число стремительно убывало:

35 секунд… 34… 33… 32…

Пока я, ошеломленный, пялился на экран, счетчик секунд обнулился, а потом снова пошел по убывающей:

08 дней 02 часа 27 минут 59 секунд… 58 секунд… 57… 56… 55…

Вот твари! Ну шутнички!

Раздосадованный, я тут же нажал мышкой клавишу Завершить работу.

Экран мигнул и потух. Я с шумом отодвинул от компьютерного стола кресло. Дуся приоткрыл на меня один глаз, словно проверяя: что случилось? Я усмехнулся и выбежал на кухню. Залпом выпил стакан холодной воды.

«Ну идиоты! – вознегодовал я на создателей «Кукушки». – Это же надо так пошло шутить! Мало того, что я потратил битый час на их анкету, – они еще на полном серьезе дают дурацкие предсказания!»

И главное, ведь ничего нового. Что-то подобное я уже видел. В каком-то фильме ужасов. Кажется, он назывался «Звонок». Сначала он был японским, а потом еще и американцы римейк сняли. Ну, а то, что бывает в «ужастике», – никогда не случается в жизни. Кстати, и у Мураками в одном из романов герой знал точное время собственной смерти…

Долбанутые компьютерщики! Сами ничего нового придумать не могут – вот и крадут чужие идеи. Шутнички, блин! Кукушечки!

Разумеется, я ни на секунду им не поверил – но все равно неприятный осадок оставался. Будто кто-то посторонний влез к тебе прямо в душу. Ты ему чуть ли не исповедался, а он плюнул тебе на ботинки и сказал, что ты говнюк и вообще вот-вот умрешь.

Да, гадское ощущение внутри – будто пирожок с несвежим фаршем съел.

Чтобы перебить его, я заварил себе еще одну чашку мощного кофе. Полез в холодильник за конфетами «Шоколадный крем».

Вот идиоты, вздохнул я, откусывая шоколад и постепенно успокаиваясь. Испортили настроение.

Хотя…

Я отхлебнул горяченного кофе и самоиронично подумал:

«Ну, раз я умру через неделю – имеет ли смысл браться за банку пепси? Нарисую очередную, стомиллионную банку газировки – и что?

А вот натюрморт… Есть шанс – правда, мизерный! – что после моей нелепой, скоропостижной смерти (через восемь дней!) картина вдруг возьмет и прославит меня. И обессмертит мое имя. И лет через сто пойдет с молотка аукциона «Кристи» миллионов за сто долларов… Так что прямой смысл заняться именно картиной. Чтоб было чему моим далеким наследникам порадоваться.

Что ж, идиотская интернетская шутка мне помогла сделать выбор.