Исповедь черного человека

За окнами стемнело, но хозяин не зажигал света. Жанка попросила его это сделать, но Борис предложил:

– А давайте посумерничаем?

Другие мальчишки горячо подхватили идею. Одинокие протесты Гали во внимание приняты не были. Жанна, видать, ни в чем не хотела перечить хозяину и согласилась на интимный свет. Боря встал и принес две свечи в высоких антикварных подсвечниках. Заодно поставил на проигрыватель странную пластинку – она была изготовлена из чьей-то рентгенограммы. Галя слышала о таком, но видела впервые: то была «музыка на костях» – запрещенные в СССР песни записывали подпольным образом на старых рентгеновских снимках. Музыка называлась «рок» или «буги-вуги». Зашипела иголка, заиграли инструменты. Ритм оказался раз в десять скорее, чем когда-либо слышанный Галей. Потом запел, захлебываясь, исполнитель – что-то по-английски, но слов не разобрать. Борис пригласил Жанну, та стала отказываться. Гена (или Гога?) подошел к Гале – однако тоже успеха не имел.

– Оставь их, – пьяноватым голосом бросил Сева. – Они, видать, совсем девственные.

– Вруби им вальсок, – со смехом выкрикнул Гога.

Борис снял пластинку-рентгенограмму и, кривляясь, поставил что-то советское, из конверта. Заиграл джаз Утесова. Гога подсуетился, снова подскочил к Гале. Делать было нечего, пришлось идти. Боря подхватил Жанку. Танцевали фокстрот. У Гоги воняло, оказывается, не только изо рта – другой запах, более вонючий, поднимался из подмышек. То ли от того амбре, что он источал, то ли от слишком быстрого танца Галю стало мутить. Она остановилась, вырвалась из рук парня. Жанка заметила, что подружке нехорошо, тоже прекратила танец, кинулась к ней.

– Кажется, чувиха переусердствовала, – довольно громко прокомментировал кто-то из ребят.

Жанна не бросила Галю, отвела в ванную комнату (на этой даче даже ванная имелась!). Перед девушкой все плыло, как в тумане. Она не понимала, что с ней происходит. Неужели напилась? Никогда в жизни такого не было. Стыд-то какой! Но ведь она пила только шампанское, а портвейна совсем чуть-чуть. Может, ребята тайком в шампанское водку подливали? Галя слышала о таком мальчишеском подлом фортеле от девчонок постарше, но всегда считала, что подобное может случиться только с другими, гораздо более развязными девицами, с какими-то гулящими – а не с нею. И вот, пожалуйста. Стыд-то какой!

Жанна из ванной комнаты отвела Галю наверх по довольно крутой лестнице. Там был большой кабинет. Домашние кабинеты Галя видела до этого только в кино: с огромным столом, книжными полками и зеленой лампой. И еще там имелся кожаный потертый диван с валиками, на который подруга уложила девушку.

– Ой, как стыдно-то… – пробормотала Галя, но мир вокруг нее вдруг совершил два или три оборота, а потом она провалилась в самый глубокий сон в своей жизни.

* * *

Проснулась Галя, ничего не понимая: где она находится и что с нею происходит. Потом потихоньку явились воспоминания – и вместе с ними стыд: дача, Борис, стол, незнакомые ребята, «буги на костях», ее внезапное опьянение. Девушка чуть приподнялась на диване. Она оказалась укрыта пледом, а под головой – подушка-думка. Жанна (или, может, Борис?) о ней позаботилась. В кабинете было темно и очень тихо. По ощущениям, царила глухая ночь, часа три, и ниоткуда не доносилось ни единого звука.

Галя рывком привстала на диване. Шторы оказались не завешенными, и через высокое окно проникал единственный источник света – далекий дачный фонарь. «Ой, как стыдно, – жгучая мысль полоснула девушку. – Что подумают ребята. И что скажет Жанка? Я ей все испортила». От былого хмеля не осталось следа, мысли оказались ясными, даже слишком. Единственное, что напоминало о вчерашнем, – сильно болела голова. Да еще во рту страшно пересохло, полжизни бы отдала за глоток воды.

В этот момент на лестнице послышались шаги. «Наверно, Жанка идет меня проведать», – мелькнула мысль. Говорить ни с кем не хотелось, даже с подружкой, и Галя юркнула под плед и притворилась спящей. Сквозь полусомкнутые веки наблюдала за входной дверью.

Она растворилась, и на пороге появились двое: то были парни, которые приехали вместе с Севой вчера и имен которых девушка теперь не могла вспомнить.

– Дрыхнет, – шепотом констатировал один.

– Давай, – срывающимся голосом предложил второй.

– Может, не надо? Вдруг чего…

– Да ладно! Она ж пьяная в дупель! Ничего и не вспомнит!

Галя, ошеломленная, даже не могла сообразить, что творится и чего парни хотят. Мелькнуло, что, может, игра какая-то.

Парни подошли к кровати. Затем первый наклонился над ней, нашел руки и схватил за кисти. Потом приблизился своим вонючим ртом и вцепился в губы. Галя непроизвольно дернулась – и вырвалась. Силы у нее вдруг оказалось много, и она легко освободила свой рот и запястья.

– Ну, что встал?! – горячим шепотом прикрикнул первый мальчишка на второго. – За ноги ее держи!

Второй послушно лапнул Галину выше колен и прижал ее ноги к скользкому дивану. Она дернулась и безотчетно лягнула его – кажется, в грудь. Во всяком случае, тот крикнул «О, черт!» – и на минуту оставил девушку в покое. Но зато первый, по-прежнему молча, стиснул Галю рукой за горло и снова повалил на диван. Девушка захрипела. Положение становилось отчаянным, и внутри у нее словно включился некий механизм, не зависящий от ее мыслей и устремлений, – механизм назывался «инстинкт самосохранения», и теперь только он направлял ее действия. Свободной рукой Галина с размаха засветила парню по голове. Другая рука ткнула его по ребрам. Первый отвалился куда-то в сторону, и, пока не подключился второй, ей удалось вскочить на ноги. Галя завопила что есть мочи:

– Жанна! Помогите! Помогите! Жанна!

Ей никто не отвечал и никто не устремился на помощь. Однако ее вопль испугал насильников, и они оторопело отступили от девушки. Она тяжело дышала – парни тоже. Казалось, в них не осталось ничего человеческого, и они были готовы, словно звери, напасть и терзать самку.

Оба синхронно сделали шаг вперед, и один из них вытянул руки, пытаясь схватить девушку. Галя отступила на шаг. Двое приближались, она двигалась назад. Потом комната кончилась, сзади нее оказались только окно и дверь, ведущая на балкон.

– Мамочки! Помогите! Жанна! – заорала еще раз девушка, но все было тщетно. А первый уже совсем приблизился и снова схватил ее за запястье.

И тогда Галя, как и раньше, движимая не мыслью, а инстинктом, вырвалась из его клешней, засветила куда-то ногой – непонятно куда, однако парень пробормотал: «А, черт!» – и скрючился. И Галя, не дожидаясь, пока нападет второй, рывком распахнула дверь и, путаясь в занавеске, выскочила наружу, на балкон.

Поселок спал. Свет в доме – внизу, на первом этаже – не горел. Не светились окна и в других особняках, по соседству. Пространство ночи освещалось только далеким фонарем. Глянцево отливали в его блеске листы и трава.

На балкон выскочили, один за другим, оба насильника. Лица их были искажены. Кажется, в них тоже проснулся инстинкт – инстинкт охотников, не менее сильный, чем Галино чувство самосохранения. И тогда она, задыхаясь, быстро перелезла через ограждение и встала лицом к бездне, спиной к ним, держась сзади себя за ограду балкона руками.

– Я прыгну, – хрипло предупредила она.

– Прыгай, – сказал первый, Гога или Гена. – Убьешься.

– Ну ее к черту! – истерически воскликнул второй. – Генка, втащи ее, она ведь и впрямь убьется.

– И пусть! – молвил первый (значит, его все-таки звали Геной), сделал еще один шаг вперед и взялся своей лапой за плечо девушки.

Тогда она оттолкнулась и прыгнула вниз. Она сделала все, как учили на парашютных курсах, и еще раньше, на школьных уроках физры, когда прыгали через коня: сгруппировалась и приземлилась мягко, на всю ступню и с согнутыми коленями. Земля на вид казалась вроде бы мягкой и травяной – однако удар о нее оказался жестким. Девушка спружинила в момент приземления, однако сила инерции отбросила ее вперед, и Галя не удержалась на ногах, упала. Земля ударила по телу наотмашь. Очень больно стало руке и плечу. Девушка снова вскочила на ноги и поняла, что, против собственного ожидания, она, при прыжке со второго этажа, ничего себе не сломала, не вывихнула. Болело лишь плечо, но Галя почему-то была уверена, что это пустяки, просто царапина. И еще она ощущала свободу и радость. Непонятно отчего пришло к ней это чувство: то ли от прыжка, то ли оттого, что вырвалась из рук парней. Два их бледных лица испуганно маячили на высоте балкона. Прыгнуть вниз, вслед за нею, им явно было слабо.

– А вот вам! – хулигански выкрикнула Галя. Ей захотелось показать им нос, но потом она передумала и сделала даже более похабный жест. Когда-то, она подсмотрела, им обменивались в их поселке взрослые мужики, и она до конца даже не понимала, что он значит. Что-то очень обидное, вроде: накося, выкуси!

Она ударила ребром правой ладони по сгибу руки левой, а потом хулигански согнула ее, сжав в кулак. И выкрикнула слова, которые слыхивала только от разных подонков и никогда даже не думала, что сможет произнести:

– Идите на х-й, му-аки!

Галя развернулась и понеслась к калитке. Погони за ней не было.

Она открыла щеколду и выбежала в ноябрьскую ночь. Стремглав пронеслась до дачного перекрестка и растерянно остановилась.

Одна, в чужом подмосковном поселке, босая, без калош и пальто, лишь в беленьких носочках и легком платьице, на стылой ноябрьской земле – без денег, сумки и документов – куда было ей идти? И что делать?

* * *

Фары автомобиля выхватили на обочине одиноко бредущую куда-то женскую фигурку. Управлявший собственной «Победой» генерал-майор Провотворов изумился.

Идти – а тем паче брести! – советским людям в половине третьего ночи было решительно некуда. Да и, прямо скажем, – некому. Не существовало тогда в СССР ни бомжей, ни гастарбайтеров, ни воров, ни мафиози, ни проституток с сутенерами. Нет, имелись, конечно, отдельные и чрезвычайно нетипичные представители упомянутых сословий, но сколь-нибудь заметными невооруженным глазом они не были. А вооружали, к слову, свой глаз в поисках данных элементов лишь советская милиция и госбезопасность. Или, напротив, засланные зарубежными разведывательными и пропагандистскими центрами щелкоперы, продажные газетчики, наймиты капитала.

Да! Незачем советскому человеку было брести куда-либо среди ночи. После полуночи в Советском Союзе не работал ни один магазин, а тем более клуб, кинотеатр или иное развлекательное заведение. Метро не ходило, автобусы тоже. Таксомоторы и те были редкостью. Поэтому одно из двух: одинокая фигурка посреди дачного поселка могла быть либо преступником, либо жертвой преступления.

Галя, честно говоря, без пальто, туфель и сумки, в большей степени навевала мысли о втором.

Ни секунды не колеблясь, генерал Провотворов нажал на тормоз «Победы». Авто остановилось. Девушка обернулась в свете фар, испуганная и дрожащая от холода.

Генерал Провотворов, хоть и был военным летчиком и прославился на фронтах Великой Отечественной как ас, лично сбивший двадцать семь фашистских самолетов, в строю стоял не очень часто. Не пехота, чай! И мало кем ему приходилось в бою командовать – однако командным голосом он обладал. Иначе, к слову сказать, и не стал бы генералом.

– Живо в машину! – приказал он.

Девушка подчинилась не сразу. Сначала она разглядела генеральские погоны с золотым шитьем, золотую звездочку ордена Героя Советского Союза на груди и, главное, умные, немолодые и участливые глаза. Поняла: подвоха сегодня больше не последует. Почувствовала это – сердцем. Да и что ей, в сущности, оставалось делать! Или довериться первому встречному, или пропадать тут, в Подмосковье, в одиночку – не зная даже, в какой стороне находится железнодорожная станция.