У ночного костра

– Что за процедура? – не отставал Аркадий. – Принятая – кем?

Старик полузакрыл глаза.

– Вы алкали моего общества. Поэтому вы, трое, здесь. Вас привела сюда некая сила, живущая внутри вас, которая сильней вашего сознания, не правда ли? Но я… Я не искал вас. И я должен решить: нужны ли вы мне. Поэтому я хочу знать о вас хотя бы то, что вы сами готовы рассказать.

Старик говорил настолько веско, и голос его звучал столь убедительно, что все трое, и даже Аркадий, покорились ему. Его властность имела над ними почти магическую силу.

– Итак, ваше слово, – кивнул старик в сторону старшего из мужчин.

– Я не краснобай, – Аркадий откашлялся. – Я красиво говорить не умею. Вы говорите: нас привела сюда неведомая сила. А ведь и правда. Я не знаю, зачем поехал сюда. Может, это ты, Сонечка, меня загипнотизировала?

– Я уже говорила, – нахмурилась девушка, – никакая я не Сонечка. Меня зовут Со-фи-я.

– Ладно, не бухти, – беззлобно оборвал ее Аркадий и обратился к присутствующим. – Да, я пришел сюда инстинктивно, как рыба на нерест. Не зная, куда и зачем иду. Но вам, Алексей Викентьевич, я почему-то верю. И верю, что зла вы нам не причините. И никогда не используете то, о чем мы тут рассказываем, против нас. Значит, все мы медиумы, спириты, так? Или как нас еще назвать – колдуны? И мы вроде тут своими талантами друг перед другом хвастаем. Что ж, у меня тоже кое-что есть в загашнике… Мои чудеса начались семь лет назад. Примерно в тутошних местах, только километров на двести северо-восточней. В горах, словом. Тогда там еще было неспокойно. Черкесы пошаливали. А меня сразу после техникума распределили туда на строительство дороги. С нами был, для охраны, эскадрон красноармейцев. Однако все равно было, прямо скажу, страшновато. Эти горцы настоящие разбойники, умеют лишь убивать да грабить… И вот однажды послали меня за деньгами в город – за зарплатой на всю нашу колонну. Не одного, конечно. Со мной было шестеро конных красноармейцев и их молоденький комэск.[1 - Командир эскадрона.] И еще увязался с нами мой друг, тоже мастер, Мишкой его звали. Подруга у него в городе была. Любовь. Он хотел, пока мы в управлении будем бумажной волокитой заниматься, с ней встретиться, а вечером, значит, вместе с нами назад вернуться. А мы с этим Мишкой крепко тогда задружились. Он молодой, я молодой. В одной палатке жили. Разговаривали, стихи друг другу читали, Есенина, Маяковского, даже Ахматову. Иной раз ночь напролет, сидя за чаем, дискутировали. О политике, о вождях. О том, о чем сейчас и помыслить нельзя. В шахматы с ним баталии устраивали. В нарды он меня научил… Вот… Итак, поехали мы в город. Мы с Мишкой вдвоем на телеге. У каждого наган. И красноармейцы вместе с комэском – вокруг нас в седле. У меня портфель кожаный, со всеми документами, ведомостями… Прибыли в город. Я – в управление за деньгами. Мишка со своей симпатией пошел встречаться. Ну, финансы я получил, сложил в портфель. Денег – тысячи. Зарплата на двести человек, шутка ли!. А Мишка пришел довольный такой, размягченный… Полегли мы с ним в сено, на телегу. Красноармейцы – в седло. Поехали обратно. Я портфель с деньгами сжимаю… Солнышко садится. Небо высокое. Лошади копытами шлепают. Хорошо! А Мишка тут и говорит: эх, Аркаша, женюсь я, наверно, и на свадьбу тебя скоро приглашу… И только он это сказал, тут как раз и налетели… Дорога в тот момент по ущелью шла. С обеих сторон скалы. Черкесы нам там засаду и устроили. Вмиг – грохот, пули, лошади на дыбы!.. Комэск наш хоть и необстрелянный, а не растерялся, бойцов своих с лошадьми в круг построил, телега наша – в центре, мы с Мишкой – под ней. Заняли круговую оборону. Отстреливаемся… Какая-то, думаю, сволочь из управления нас выдала. Знают черкесы, что мы с деньгами, потому нас и поджидали. Да только, врешь, денег я им не отдам!.. Пальба началась – не дай бог! Черкесы стреляют – мы отвечаем. Да только они за скалы прячутся, а мы – за лошадей и за телегу. Ненадежно! Один наш боец падает – убит. Второй упал… И лошади, в которых пули попадают, ржут, плачут и одна за другой оседают на землю. Мы отстреливаемся. Патронов мало. Но только черкесы в атаку пока не идут. Себя жалеют. Думают сначала неверных, нас то есть, перестрелять, а потом портфель мой с деньгами голыми руками взять. Комэск наш упал – убит наповал выстрелом в голову. Убиты еще два бойца… Мы палим из наганов, но патроны совсем на исходе. Вот-вот поймут черкесы, что отбиваться нам нечем, пойдут в атаку, и нам крышка… Но на наше счастье неожиданно подошла подмога. В ущелье ворвался конный отряд с ближайшей погранзаставы. Они заслышали выстрелы, поняли неладное и поспешили на помощь. Воодушевленные, мы с Мишкой высунулись из своего укрытия и открыли беглый огонь по бандитам. И вдруг – пуля попадает ему прямо в голову. Он обливается кровью, падает. А бандиты, заметив, что к нам подошло подкрепление, снимаются со своих позиций и уходят. Растворяются в горах… Бой окончен… А я бросаюсь к Мишке. Он без сознания, но еще дышит, однако по лицу видно: не жилец. Подъезжают к нам пограничники. Я умоляю их: помогите Мишке – но среди них нет даже фельдшера. Я кричу: «Дайте мне двух бойцов, я повезу его в больницу». А они мне: бессмысленно, жить ему осталось час-два, не больше, ты только измучишь его перед смертью. И тогда я сам кладу Мишку в телегу на сено, передаю свой портфель с деньгами командиру пограничников и везу друга назад, в город. Он без сознания. Мы только вдвоем. Солнце село за горы. Вечереет. Я погоняю лошадей и разговариваю со своим другом. Я прошу его не покидать меня. Я уговариваю его не умирать. Мне так жалко его, что хоть плачь, – но я не плачу, держу его за руку, прошу не уходить и рассказываю ему, какая замечательная жизнь ждет его впереди. Как он станет выздоравливать, и в палату к нему будет ходить его зазноба. Как они поженятся. Как он поступит в институт, выучится, станет видным ученым, они с супругой нарожают детей и будут жить в большой квартире с хорошей библиотекой, и я стану приходить к нему по вечерам играть в шахматы… Я тогда не молился, потому что не верю в бога, но все время говорил с ним, и мое желание, чтобы он выжил, было настолько сильным, что я даже физически чувствовал, как оно переливается от меня в его неподвижное тело. Смерть, казалось, так и рыскала вокруг нас, бежала в образе оскаленного шакала рядом с нашей телегой – но я отгонял и отгонял её!..

У костра было тихо. Все трое слушали трагическую историю Аркадия, затаив дыхание.

– А когда мы наконец приехали в город в больницу, я вдруг увидел: моему другу стало лучше. Его лицо, в горах смертельно бледное, теперь порозовело. Дыхание стало ровным. Казалось, он просто спит. И даже его страшная рана во лбу как будто стала меньше, словно слегка затянулась. В больнице я разбудил врачей, медсестер. Они перенесли Мишку в операционную. Я остался на крылечке, курил и по-прежнему продолжал молить Провидение, чтобы оно помиловало моего друга. А когда уже стало светать, на крыльцо вышел хирург в заляпанном кровью халате, попросил у меня папиросу. Видно было, что он смертельно устал – однако желание знать истину все перевешивало. «Вы врач?» – спросил он меня. – «Нет». – «Вашего друга осматривал врач или хотя бы фельдшер?» – «Нет». – «Кто доставал пулю?» – «Да никто не мог ее достать!» – «Тогда я ничего не понимаю, – помотал головой хирург. – Рана выглядела смертельной. Уж я-то знаю, повидал. Судя по входному отверстию, он должен был умереть еще несколько часов назад. Но дело в том, что пули в ране нет. И она не застряла в кости черепа – рентген не показал. И не прошла навылет, выходное отверстие отсутствует – да в таком случае она прошла бы сквозь головной мозг и ваш друг умер бы мгновенно. Рана неглубокая, в лобовой кости трещина – но и только! Да, я наложил ему швы, у него контузия – но прогноз для вашего друга благоприятный. Впервые в жизни сталкиваюсь с подобным случаем!»

В то утро мы выпили с медиком ректификата, и я заснул на кушетке прямо у него в кабинете. Я благоразумно не стал рассказывать ему о том, как мы ехали в больницу и я молил судьбу, чтобы Мишка остался жив. Однако… Однако я начал думать уже тогда (и считаю так до сих пор, пусть меня хоть режут), что в тот вечер именно мне удалось отогнать от своего друга смерть. Отогнать – сам не знаю как. Раньше я никому о том не рассказывал. Софья, – он кивнул в сторону девушки, – стала первой. А теперь вот и вы…

– Расскажи, что дальше стало с твоим другом, – негромко попросила девушка.

– Эпилог этой истории не трагичен, но печален, – промолвил Аркадий. – Деньги в тот вечер наши пограничники, разумеется, доставили до места назначения. Местное ОГПУ по факту нападения на нас начало следствие. Они совершенно справедливо предположили, что засада оказалась на нашем пути не случайно. Бандиты знали, что в тот день повезут деньги, и знали, куда и каким маршрутом. Гэпэушники стали трясти тех, кто был в курсе: работников дорожного управления, служащих горбанка… Но в конце концов подозрение пало – как вы думаете, на кого? – на невесту моего Мишки. Она была из местных, черкешенка. Он, опьяненный любовью, в тот день сболтнул ей, что мы приехали в город за деньгами. Она успела передать ценную информацию своему брату. А тот, в свою очередь, был связан с душманами и успел поднять в ружье банду. После такого предательства отношения Михаила с восточной красоткой, подставившей нас под пули, разумеется, прекратились. В маленьких городах, да еще на Кавказе, где все друг другу родственники, о ходе следствия разве что на базаре не талдычили… Поэтому семья черкешенки увезла ее в горы и стала прятать там от ареста. Не знаю, нашли ли ее в итоге гэпэушники или нет, скорее нашли. А Мишка, чтобы и его не примотали к делу, от греха подальше упросил доктора выписать его раньше положенного и немедленно завербовался на Колыму, строить дорогу. Насколько я знаю, он и сейчас там. С тех пор мы с ним больше не виделись. Мне он не пишет.

Аркадий смолк. Стало отчетливо слышно, как в костре постреливают дрова. Наконец к рассказчику обратился Дмитрий. Голос его звучал саркастически:

– А ты с тех пор заделался бабкой-колдуньей и стал лечить заговорами и наложением рук.

Аркадий отвечал со спокойным достоинством:

– Нет, никаким врачевателем-шаманом я себя не считаю. Однако и потом случалось, что я спасал людей.

– Расскажи, – попросила Софья.

– Таких случаев, кроме истории с Мишкой, было еще два. И каждый раз – я вывел это для себя – получалось вылечить тех людей, которых я очень сильно любил.

При словах о любви, прозвучавших в устах Аркадия, глаза девушки застыли. Тот этого не заметил и продолжал:

– Однажды я был здорово влюблен, и моя пассия заболела крупозным воспалением легких. Врачи заявили, что вряд ли смогут помочь ей, и практически отказались от нее. Я забрал девушку из больницы, сидел у ее постели, не отходя ни на шаг, два дня и две ночи. Я поил ее куриным бульоном, вытирал со лба пот влажным полотенцем… А главное – держал ее за руку и уговаривал не умирать, не уходить, не бросать меня. Я отгонял смерть, молил Провидение оставить мою любовь со мной. Утром третьего дня ей стало лучше, а потом она очень скоро пошла на поправку… Интересно, что, когда она выздоровела, мы довольно быстро разошлись с ней. У девушки оказался вздорный характер, и я с трудом представлял себе, как я мог когда-то мечтать, чтобы она провела со мной всю мою жизнь…

– Ты, наверно, пожалел, что ее воскресил, – с иронией заметила Софья.

– О настоящей любви никогда не жалеют, – мгновенно откликнулся Аркадий, – даже если она окончилась ничем или принесла горе.

– А еще? Расскажи про утопленницу, – попросила девушка.

– Да, утопленница!.. Я, наверно, тоже влюбился в нее, хотя видел первый раз в жизни. Но она была очень красивая… Ее нашли на пляже в Гаграх. Девушка провела под водой час, не меньше. Она не дышала, и даже врач из санатория сказал, что медицина здесь бессильна. Но мне так стало жалко, что она умрет, что я бросился к ней. Зеваки смотрели на меня, как на сумасшедшего. Я изображал, что делаю ей искусственное дыхание, а в действительности заклинал, чтобы она не умирала. Уговаривал ее остаться. И в какой-то момент она вдруг дернулась, исторгла из себя воду и открыла глаза… Её забрали долечивать в больницу, а мне пришлось уматывать из санатория раньше срока, потому что я стал местной достопримечательностью. Прохода не давали, – с улыбкой докончил Аркадий, – просили исцелить, кто – экзему, кто – заячью губу. Апофеозом стал грузинский князь, который обещал меня озолотить, если я вылечу его дочь-горбунью… Той же ночью я сел на поезд до Москвы… Впрочем, – прервал сам себя Аркадий, – мы все вручили вам, – он коротко поклонился старику, – свои, что называется, верительные грамоты. Не пора ли вам рассказать, кто вы? И зачем мы с вами встретились?

Старик обвел нестерпимо-ярким взором гостей – никто не смог выдержать его взгляд, все опустили глаза. Промолвил:

– У меня нет готовых ответов. Только догадки. И гипотезы.

– Валяйте же, – с очаровательной невежливостью, свойственной молодости и потому извинительной, проговорила девушка. – Мы устали ждать.

– Во-первых, я могу с уверенностью утверждать, что вы не одиноки. Вас – или, если угодно, нас – мало, но мы все же являемся на свет. Я думаю, нас, избранных, рождается один человек на миллион. А может быть, и того меньше. Кто-то из нас умеет проходить сквозь стены. Кто-то понимает язык животных. Кому-то ведомо будущее. Кто-то лечит тяжелейшие болезни словом или наложением рук… Кто мы? Отклонение в эволюции? Тупиковая ветвь в естественном отборе? Я не знаю… А может, наоборот, мы не отступление от нормы, а новая норма? Может, именно через нас совершенствуется человечество? Благодаря нам? А если мы станем держаться вместе, и заключать браки друг с другом, и рожать детей – возможно, таких, как мы, будет все больше? И когда-нибудь все люди научатся читать мысли, исцелять силой слова и левитировать – то есть летать без помощи механизмов…

Речь Алексея Викентьевича завораживала. Гости смотрели на него во все глаза.

– Я думаю, – продолжал он, – что мы, избранные, были всегда. Мы становились жрецами в Древнем Египте. В античном мире – пифиями и оракулами. Как колдунов и ведьм, нас карала святая инквизиция, сжигала на кострах. Кто-то из нас объявлял себя пророком и основывал новые религии. Кто-то выходил в святые угодники: врачевал, наставлял, творил чудеса, предсказывал будущее… А в диких племенах мы становились (и посейчас становимся) шаманами… Где-то нас запирали в дома скорби и заточали в монастыри… И только здесь, в Советском Союзе, и сейчас, в первой половине двадцатого века, мы получили невиданный ранее исторический шанс…

– Шанс? Какой? – тихо, одними губами вопросила Софья, однако старик расслышал ее.

– Наш шанс – объединиться. Держаться вместе. Изучать самих себя и собственную природу.

– А почему этот шанс вдруг возник именно сейчас? – рубанул Дмитрий. – Что такого особенного для вас в текущем историческом моменте?

– Вы, Дима, простите, какого года рождения? – вопросом на вопрос ответил старик.

– Я? Девятьсот одиннадцатого.

– А вы? – обратился он к Софье.

– Вообще-то женщинам подобных вопросов не задают, – кокетливо рассмеялась девушка. – Но я на него могу еще пока отвечать чистейшую правду. Мне девятнадцать лет – стало быть, я ровесница революции, тысяча девятьсот семнадцатого года рождения.

– А я – девятьсот девятого, – не дожидаясь вопроса, промолвил Аркадий. – Но при чем здесь наш возраст?

– Возраст имеет большое значение. Потому что вы первое в цивилизованном мире поколение за последние две тысячи лет, живущее вне религии и без религии. Конечно, когда-то вас, наверное, крестили. И даже приводили за ручку в церковь…

– Меня – нет, – гордо отмежевалась девушка.

– …Но вы атеисты, разве нет? Ваше детство, и отрочество, и юность – они ведь прошли вдали от церкви, не так ли?

Никто не возразил.

– Мы живем в безбожном государстве, – продолжал Алексей Викентьевич, – и для нас это великолепная возможность. Она впервые представилась нам – возможность познать самих себя. Представьте: если бы вы, с вашими талантами, родились сто, двести лет назад? Как бы вы объясняли сами себе свои способности? Божьей благодатью. Господней милостью. Кем бы вы стали в те времена, когда в обществе заправляли попы и монахи? Святыми целителями и предсказателями, вы вершили бы чудеса к вящей славе монастырей. Или, может, вы превратились бы в сектантов, создавали новые религии, и тогда бы вас преследовали и заточали в подземелья. Но теперь мы свободны от мистики и метафизики любого рода. В стране, где церковь отделена от государства, мы можем сами познать себя и служить себе… Как служили самим себе революционеры, основатели нашей большевистской партии…

– Вы хотите сказать, – тихо переспросила Софья, – что наши вожди тоже были, м-м, необыкновенными?

– Конечно! – с живостью воскликнул старик. – Я ведь хорошо знал их многих! А как вы думаете, если б дело обстояло иначе, смог бы Ленин с горсткой соратников устроить революцию в огромной стране? Мог бы Троцкий одной речью завоевывать тысячи сторонников и убеждать целые дивизии поворачивать штыки в нужную сторону? А Сталин – да ведь он просто умеет читать мысли, я знаю…

Когда разговор коснулся политики, и Аркадий, и Дмитрий подобрались, нахмурились. Алексей Викентьевич почувствовал их напряжение, махнул рукой.

– Но не будем лезть в дебри… Вернемся к вашей личной судьбе… Вы – или, по крайней мере, двое из вас – сумели расслышать мой зов, и потому вы здесь… Здесь, в горах, я не один… Нас, таких же, как вы, здесь немного, всего лишь четверо… Мы живем уединенно, все вместе, коммуной… У нас свое хозяйство. Овощи, фрукты, имеются коровы и куры. Мы сами ухаживаем за ними, сами печем хлеб, стараемся ни с кем из посторонних не общаться. Мы отказались от общественной жизни. Но зато мы заняты друг другом, и с помощью коллег совершенствуем свои таланты… И я приглашаю вас присоединиться к нам. Легкой жизни я вам не обещаю. Но обещаю, что она будет интересной. Впрочем, – старик обвел своим пронзительным взором гостей, – я приглашаю не всех. Один из вас троих мне солгал. И он не избранный. Он здесь, – старик коротко и невесело хохотнул, – совсем по другому делу.

Двое мужчин и девушка переглянулись между собой. Недоумение, настороженность и подозрительность выражали их взгляды. Алексей Викентьевич продолжил:

– И я прошу этого человека – он ведь знает, о ком я говорю, – встать и уйти. И забыть место, где он был, и то, что он здесь слышал. Прошу!