Смерть за добрые дела

«Остановись. Опомнись», – убеждал себя.

Но в памяти немедленно всплывало лицо искусительницы, и понимал: не может он противиться року.

* * *

Когда брательник предложил сходить в морг, Антон согласился сразу. Его давно занимал вопрос, насколько трупы из кинчика реально похожи на настоящие. Да и вообще прикольно.

Встречу назначили на восемь вечера. За окном дождь, сумерки – трупаки в темноте, наверно, совсем страшными выглядят.

– Почему днем нельзя было? – спросил он боязливо.

– Глупый, что ли? – фыркнул брат. – Ты ж мелкий, а в морг детям не положено, чтоб психику не травмировать. Приходится ждать, пока начальство уйдет.

На территорию больницы пробирались через дырку в заборе. В кованую дверь патологоанатомического отделения стучали условным стуком.

Отворил санитар – тощий, череп пергаментной кожей обтянут, зеленая униформа в зловещих пятнах.

– Вот, – представил двоюродный брат, – наш юный гость.

Санитар зловеще усмехнулся:

– Ну, пошли.

И сразу хвать за плечо – пальцы холодные, цепкие. Тоша не сомневался: брательник с ними вместе пойдет. Но тот сразу за дверь, одного бросил!

Страшный дядька деловито спросил:

– Тебе показать, как храним, или сразу на вскрытие?

Решимость Антошкина улетучивалась все стремительнее.

Но храбро сказал:

– Давайте в хранилище сначала.

– Ну, тогда гляди. – Санитар втолкнул его в сумрачную комнату.

Стены кафельные, посреди каталка, на ней тело под простыней. Рука выбилась, к полу свешивается, пальцы скрючены.

Проводник включил яркий свет, скинул покров. Дед. Тощий. Голый. На груди неприятные пятна синие. И глаза приоткрыты, будто подсматривает.

– Этого только привезли, – сказал санитар. – Оформить надо.

И бирку клеенчатую с чернильным номером протягивает:

– Давай помогай. На ногу прицепи ему. На большой палец.

Руки у Тошки дрожат, ладони вспотели. Но храбро взял. А едва холодного тела коснулся, взвизгнул: показалось, шевельнулся мертвец.

– Слабак, – пренебрежительно сказал санитар.

Бирку сам покойнику надел, а Тошу потащил в комнату побольше. Здесь оказалось еще ужаснее. Два стола металлических. На одном голый труп, да какой – серо-синий, с грудью вспоротой. Под головой деревянный чурбачок, острая бороденка смотрит в потолок, а лицо молодое совсем. У секционного стола женщина в белоснежном халате. Глаза строгие. И его откуда-то по имени знает. Велела:

– Подойди ближе, Антон.

Подошел. Страшно, противно. Руки липкие.

Докторша усмехнулась:

– Да ты боишься! Может, домой?

– Нет-нет! Я хочу посмотреть! – голос дрогнул, сорвался.

– Прямо вскрытие посмотреть? А не стошнит?

Подросток сглотнул. Прошептал мужественно:

– Я смелый.

– Хорошо. Давай тогда вместе закончим с грудной клеткой.

С равнодушным лицом погрузила обе руки в разрезанную грудь. Вытащила из покойника что-то большое, черное, омерзительное. Спросила:

– Как думаешь, что это?

Биологию Тоша любил. И, хоть сейчас очень боялся, головы окончательно не потерял. По форме, да и месту, откуда достала, на легкое похоже. Но почему цвет такой? Должно ведь розовым быть? Или хотя бы бурым?

А докторша вдруг предложила:

– Наклонись. Понюхай.

Тут уж не выдержал. В страхе отступил, взмолился:

– Можно я уйду? Пожалуйста!

Но злющая только усмехается:

– Нет, милый. Никуда ты не уйдешь. Мы еще даже не начинали.

И санитар настороже, сзади. Одной стальной рукой держит, второй его голову почти к секционному столу наклоняет.

Гниль. Химическое что-то. И отчетливо – как из пепельницы переполненной.

Подросток закашлялся. Врачиха сказала:

– Курил с пятнадцати. Умер в двадцать. От рака легких. За пять лет органы дыхания обратились в труху.

Легкое черное, страшное, вонючее в руках держит, предлагает: