Боулинг-79

Бедный мальчик, он живет явно не по средствам. Квартира – он рассказывал вчера – досталась ему в наследство от деда. Но ремонт и техника, наверно, сожрали его зарплату на три года вперед. Несчастный оператор.

Нет, подумала Лиля, в открытую деньгами она ему, конечно, помогать не будет. За деньги можно купить настоящего профессионала – такого, как массажист Али в гостинице в Тунисе или официант Оливейра на кубинском Варадеро. Но те – совсем другое… И Максим никакой не профессионал, он старательный, умелый, но – любитель. Любитель, простите за дешевый каламбур, любящий ее. Или, во всяком случае, желающий. И это восхитительно – когда двадцатилетний юноша хочет ее. Значит, не напрасны бесконечные шейпинги, тренажеры, строжайшие диеты; не зря как минимум раз в месяц она оставляет дикие деньги в косметологической клинике. Правду говорят: женщине столько лет, сколько лет ее любовнику. Вот и сейчас она чувствует себя не на свои… Ой, не будем лишний раз, даже про себя, произносить, сколько – столь страшно и сурово звучат эти цифры… Нет, главное, что она чувствует – а чувствует она себя так, словно ей, как и Максу, немногим за двадцать.

Лиля вернулась в спальню. Максим спал, даже не изменив позы, лицом в подушку. Умаялся. Он был настолько счастлив, что вчера наконец добился ее. Он так старался, чтобы ей было хорошо, и она была благодарна ему – скорей, за его усилия, а не за результат.

Лиля прошла на кухню. Красивая плитка под ногами не холодила, а, напротив, ласкала босые пятки: ну да, мальчик вчера хвастался, что полы у него в квартире с подогревом.

На кухне вентиляционный короб выложен разноцветной мозаикой а-ля Гауди. В подобном стиле испанского модернизма решен и светильник над обеденным столом. А окружает стол ярко-красный диван с мягчайшими подушками – на нем удобно есть, усевшись по-турецки, взяв тарелку на колени – что она вчера и делала.

На столике – недопитая бутылка красного вина. Вчера вечером Макс не дождался окончания ужина, накинулся на нее прямо на этом диванчике, и это тоже было приятно. Ох, юность, сколь же ты наивна, бодра, нетерпелива и необразованна!..

Вчера, например, выяснилось, что мальчик совсем не разбирается в винах (все норовил «Массандру» купить!), поэтому в супермаркете ей пришлось взять выбор напитка на себя. Кажется, удалось: красное испанское из Риохи, урожая две тысячи первого года, оказалось в меру терпким, бодрящим и ароматным.

Зато готовить ужин Максим стал самолично. Категорически запретил ей вмешиваться. Бедный юноша, он так для нее старался. И ему так шел фартук. Ну что ж, салат из морепродуктов мальчику удался. А до телятины, фаршированной корейкой, они вечером добраться не успели.

По многолетней привычке она заварила себе кофе. День предстоит долгий. Обычный рабочий день, и привычные ожидаются хлопоты: обсуждение нового проекта с креативщиками, переговоры с руководством второго канала, потом деловой ланч с испанскими продюсерами, разбор полетов с редакторской группой – но на душе… На душе все равно – пронзительное предощущение счастья.

Когда-то, лет тридцать назад, когда она была девочкой, это ощущение посещало ее едва ли не каждодневно. Особенно летом, в каникулы.

Лиля всякое утро просыпалась с предчувствием необыкновенных радостных открытий – и они не заставляли себя ждать. И днем, что следовал после многообещающего пробуждения, она находила земляничную поляну. Или обучалась прыгать рыбкой с пристани в реку. Или пугала в подвале скелетом девчонок (то-то визгу было!). Или читала книжку про капитана Блада и его возлюбленную Арабеллу Бишоп.

А однажды на мостках над озером какой-то ужасно взрослый парень – наверное, даже шестнадцатилетний! – мимоходом взял ее за плечи и отодвинул в сторону, чтобы пройти. Она на всю жизнь запомнила, какое тогда вдруг испытала от прикосновения его сильных рук чувство – незнакомое, знобкое, восхитительное… Первый, можно сказать, сексуальный опыт – хотя тогда, летом – страшно вспомнить! – семидесятого года она еще даже не ведала, как это называется.

Лиля взяла из сумочки косметичку и вместе с недопитой чашечкой кофе пошла в душ. В ванной у Макса – безукоризненная чистота, сверкают фарфор и краны, ждут совершенно свежие полотенца, и даже пузырьки с шампунями-гелями расставлены по ранжиру. И главное – никаких признаков посторонней женщины.

«Спасибо тебе, Максим, что заботишься обо мне. Спасибо, что своей любовью ты снова вернул меня в детство. И если ты будешь вести себя правильно, без ненужной фанаберии, безо лжи, а также лишних растрат своих эмоций на глупых ровесниц, я, конечно же, стану помогать тебе. Я сделаю для твоей карьеры все, что в моих силах. Потому что я совсем не неблагодарная свинка, коей меня многие пытаются представить… И еще: я хочу по-настоящему досадить ему, В.В., своему мужу, который слишком уж много внимания, сил и денег уделяет девчонкам – ровесницам Максима…

Но я тебя победила, В.В.! Я тебя – сделала! Потому что совершенно просто сорока с небольшимлетнему богатому мужику добиться успеха у двадцатилетней девчонки. И совсем другое – когда его ровеснице-супруге удается соблазнить красивого, юного, неглупого парня».

Через полчаса она вошла в спальню совсем другой: уложенной, накрашенной, надушенной, одетой. Макс теперь спал на спине, и он открыл один глаз при ее появлении. Лиля присела на кровать и запечатлела на его щеке сестринский поцелуй. Юноша открыл глаза и сразу же попытался схватить ее, сжать в объятиях, притянуть к себе. Она вскочила.

– Нет-нет, – сказала со смехом, – все было прекрасно, но мне пора бежать. Смотри, чтоб на планерке был как штык. С замком твоим я разберусь, дверь захлопну.

– Подожди!

Он вскочил, здоровенный, голый, красивый, как молодой бог – и опять желающий ее. Нагнал у двери. Она уклонилась от его объятий.

– Пока-пока!

– Слушай, Лиля! Я забыл тебе сказать одну вещь! Страшно важную!

– Ну?

Она уже открыла дверь.

– Мне кажется, что я люблю тебя.

– Это приятно. И мне было очень хорошо с тобой, малыш.

Ее каблучки зацокали по лестнице – изгаженной лестнице окраинного подъезда. В подобных парадных она не бывала уже, кажется, сто лет.

А потом она вырвалась на волю – ярко светило солнце, и деревья шумели под ветром своей молодой зеленью, и пейзаж начала лета примирял даже с мусорными баками и серыми коробками домов.

Теперь бы вспомнить, где находится платная автостоянка, куда они вечером с Максом поставили ее машину.

* * *

Удивительно, но Валерка в тот день тоже проснулся с радостным чувством. Хотя ровно никаких оснований для счастья не было.

Пробудился он на привычном топчане в каптерке. Спал, как всегда на вахте, в одежде. Чего уж тут хорошего?

Но, может, это многообещающее солнце, заливающее каморку, и безумствующие птицы настраивали на радостный лад?

Он вскочил с топчана и с высоты каптерки оглядел вверенную ему автостоянку. И длинные ряды чистых, блестящих на солнце автомобилей (в основном иностранного производства) тоже внушали оптимизм. Или, как говорит его дочка, позитив.

Валерка взглянул на часы: семь. Уже начался ежеутренний разъезд клиентов, а вскоре, в восемь, у него с Василичем конец смены. Сменщики придут в семь сорок пять. Надо будет передать им дела. Главным образом сообщить: сколько чужих, непостоянных тачек они припарковали вчера, сколько каждый из водителей заплатил и в котором часу обещал забрать свой лимузин.

А пока можно сполоснуться под жестяным рукомойником и попить кофейку.

Он выглянул из окна будки и прокричал Василичу, который тихо дремал в теньке на своем стуле у шлагбаума:

– Подъем, Василич! Бум кофе пить!

Кофе они с Василичем выползли пить на солнышко. Дневное светило припекало уже не по-весеннему, а по-летнему, обещая жаркий день.

Василичу сегодня выпала «собачья вахта» – с четырех утра до восьми. От этого он имел лицо жертвенное и кофе прихлебывал с обиженным выражением. Вопросил снисходительно:

– Ну, отоспался, Артист?

На стоянке мужики называли Валеру «Артистом» – оттого, что он имел глупость рассказать им, что в студенческие годы выступал в агитбригаде. Весь Союз с ней объездил. И даже принимал участие в концерте на сцене КДС – Кремлевского Дворца съездов – под сонными очами всего Политбюро и лично товарища Брежнева. Проклятая откровенность за банкой пива стоила ему ехидного прозвища.

«Артист! Эй, Артист! Поставь „фолькс“ на место двадцать три! „Тойоты“ три дня не будет!..»

Что поделать: Артист и Артист. Возможно, это лучше, чем Василич, который на деле никакой не Васильевич. Просто немолодой уже мужик имел привычку постоянно ссылаться на тестя, коего он безмерно уважал и звал Василичем: Василич то, да Василич се, да Василич считает, да мы с Василичем…

Нынче мужик с женой развелся, с тестем по отчеству Васильевич больше не встречается. А глупое прозвище – прилипло.

Подходили заспанные утренние клиенты. И Василич, и Артист здоровались с ними со всею вежливостью. На стоянке почти ведь одни иномарки держат. Из русских машин – только новенькие «десятки» и «калины». Те, у кого машины попроще, паркуют их во дворах. «Копейки» и «шестерки» теперь не раздевают, как во времена Валеркиной молодости. И не часто крадут. Да и нет обычно денег у хозяев «копеек», чтобы оплачивать стоянку. Две штуки в месяц – взнос нешуточный. За квартиру платят и то пока меньше. Поэтому клиенты на стоянке – одни крутые, да крутоватые, да те, кто таковым хочет казаться.

Поэтому Василич с Валеркой перед ними хоть и не лебезили, однако вежливыми были. А те – кто руку пожимал, кто буркал спросонья, кто кивал снисходительно. Некоторые и вовсе рожу отворачивали – обслуживающий персонал в упор не замечали.

Вот Аллочка прошла – девчушка, худенькая как тростинка, ключицы из-под майки торчат. Поздоровалась вежливо – хотя в первые дни пребывания на стоянке рожицу-то воротила. Но после того как Василич с Артистом ее тачку собственноручно десяток раз парковали, она прониклась к ним, рабам авто, снисходительным уважением. Аллочка училась в МГИМО, и папочка ей на восемнадцатилетие подарил (ни много ни мало) «Ауди А4». Машину за тридцать пять тысяч долларов дочке на день рождения – это, пожалуй, слишком.

Валерка бы понял еще – если «Гетц». Или, допустим, «Пежо-206». Впрочем, сам он своей дочурке на совершеннолетие фирменные кроссовки подарил. Большего не мог себе позволить.

«Совсем люди стыд потеряли…» – проворчал вслед Аллочке Василич. Валера понял направление его мыслей. Ведь папочка Аллочки на таможне работает – казенный, значит, государев человек. Но богатство свое выставляет напоказ и ничего не боится: ни милиции, ни налоговой полиции, ни службы внутренней безопасности.

«Ах, хорошо бы, чтоб папашку Аллочкиного упекли, нахапанное конфисковали – и Аллочка, зареванная, станет возить папе в Матросскую Тишину передачки – на автобусике, на автобусике!»