Осколки великой мечты

Да, он, ее избранник, будет такой же умный, взрослый, стройный, ироничный и голубоглазый, как доцент. Только – свободный. Без жены, без детей. И – любящий ее, Веру.

И она выйдет за него замуж. И родит ему детей. Троих детей. У них будет своя квартира – в самом центре Москвы…

И еще – Вера сделает карьеру. Она станет большим начальником, у нее будет свой кабинет, персональный черный автомобиль с шофером…

И когда-нибудь она найдет того человека. Того, кто погубил ее родителей.

Она придет к нему. Ворвется в его дом вместе со своим мужем – в то время, когда тот менее всего ожидает увидеть ее. «Кто вы?» – недовольно спросит он. А Верин муж – красивый, сильный и бесстрашный человек – наставит на погубителя черный пистолет. А Вера спросит его: « Ты помнишь «Нахимов»? Помнишь тех мужчину и женщину? Помнишь, как ты утопил их?»

Тогда тот человек все поймет, упадет на колени и запросит о пощаде… Но Вера не станет слушать его жалкой мольбы, она отвернется и твердо скажет своему верному мужу: «Стреляй!..»

Эти полудетские мечтания – о мести и о карьере в Москве – были теми поплавками, что поддерживали Веру во время ее одинокой жизни.

…А пока, на зимних каникулах в Куйбышеве, Вероника решила разобраться с тем наследством, что осталось после гибели мамы и папы.

Речь не шла о чем-то материальном. После гибели родителей Вероника не получила ни единой копейки. Несмотря на то что и отец, и мама являлись весьма высокооплачиваемыми работниками – отец получал ежемесячно рублей четыреста, а мама около трехсот, – на их сберкнижках не осталось ни гроша. Наоборот, они сами были должниками КВП – кассы взаимопомощи – своего «ящика», долг составлял четыреста семьдесят рублей. Благородный местком согласился оказать родственникам погибших единовременную материальную помощь, чтобы погасить эту немалую сумму. К тому же заводской профсоюз организовал и оплатил похороны родителей, после чего дал понять Вере и булечке, что какой-либо иной финансовой подмоги ждать решительно не следует.

Не только денег, но и ровным счетом ничего солидно-вещественного после Веселовых-старших не осталось. Ничего, что можно было бы продать и тем обеспечить Верочке более-менее сносное житье в Москве: ни машины, ни дачи, ни драгоценностей. В доме имелся лишь не самый новый цветной телевизор «Рубин», старый холодильник «ЗИЛ» и югославская стенка. Да сама квартира – вот и все, что нажили за двадцать лет беспорочной службы на секретном авиазаводе Верочкины родители.

Правда, государство после их трагического путешествия компенсировало стоимость путевок, а также выделило по тысяче рублей за каждого погибшего. Тысячу – за папу. Тысячу – за маму. Эти деньги поступили на сберкнижку на Верино имя.

Две тысячи – солидная сумма, однако Вероника решила, как бы тяжело ей ни пришлось, не трогать оттуда ни копейки. На эти деньги она будущим летом (раньше, говорят, нельзя) поставит родителям памятник на их общей могиле. Самый лучший памятник, какой только можно заказать в Куйбышеве. Вера ничего, ни батона хлеба, не купит для себя за мамину и папину смерть. Это было решено и подписано.

С деньгами оказалось все просто, и Вера решила разобраться с иным, вещественным следом пребывания мамы и папы на этой земле.

На антресолях в их квартире лежало заботливо упакованное отцом туристское снаряжение: байдарка в двух брезентовых мешках, двуспальная палатка, два спальника… В родительской комнате в шкафу помещалась папина гитара. Там же имелись фотоаппарат и кинокамера, а также коробки с фотографиями и бобины с пленкой. Каждая коробка была подписана аккуратнейшим папиным почерком: «Большой Зеленчук, 1984 год»; «Катунь, 1983 год»… И так далее, по убывающей, вплоть до семьдесят второго года.

Верочкины родители были заядлыми туристами-водниками. Каждый отпуск делили на две части. Две недели проводили в заводском пансионате на берегу Волги (вместе с маленькой Вероникой). Две другие – в походе: вместе с друзьями сплавлялись на байдарках и катамаранах по самым порожистым, самым бурным рекам Северного Кавказа или Горного Алтая. Только в прошлом году они изменили себе: подарили поступившей в вуз Веронике круиз по Черному морю на «Нахимове»… Какая грустная гримаса судьбы: десятки раз сплавляться по ледяным порогам – а погибнуть в теплом, ласковом Черном море…

Итак, старая гитара, байдарка и кучи фотографий – вот и все наследство, что оставили дочери высокооплачиваемые советские специалисты: заместитель главного инженера оборонного завода Николай Дмитриевич Веселов и его супруга, старший технолог цеха Надежда Андреевна Веселова…

И еще – книги. Книги в доме занимали полный, до самого потолка, стеллаж. Собрания сочинений: и Жюль Верн, и Майн Рид, и Борис Лавренев, и Чехов, и Толстой, и Чернышевский, и даже Хемингуэй… Вера нашла собрание сочинений Достоевского. Решила назло доценту Полонскому прочесть «Братьев Карамазовых» – а заодно уж и «Идиота», и «Игрока». Пусть голубоглазый «преп» не задается со своими «слезинками»!..

Жаль, конечно, время терять на это прошловековое назидательное чтение. Вон сколько у папы всего интересного, нечитаного!.. Полка с собственноручно переплетенными романами, вырезанными из толстых журналов. Там уживались и «Альтист Данилов», и «Алмазный мой венец», и «Челюсти», и «Давай поженимся», и редчайшая редкость – Чейз… А в шкафу в родительской спальне, укрытые от нескромных взоров, лежали переплетенные ксерокопии «посевовского» издания «Мастера и Маргариты», ахматовского «Реквиема», солженицынских «В круге первом», «Ракового корпуса» и «Архипелага ГУЛАГ».

Папа водил дружбу со многими букинистами в городе, имел связи на книготорговой базе и в книжных магазинах. Переплачивал. Реставрировал старые книги в обмен на новый дефицит. Собирал макулатуру.

Теперь библиотеку – точнее, ее «официальную» часть – можно было, конечно, продать. И, наверное, выручить неплохие деньги. Но Вероника твердо решила этого не делать. Во-первых, в память о папе. И еще потому, что она мечтала: когда-нибудь она обязательно обзаведется в Москве семьей и огромной квартирой. И тогда перевезет книги туда. Чтобы ее дети – как она когда-то в своем детстве – рылись на полках, вдыхая вместе с ароматом типографской краски запах майн-ридовских прерий и жюль-верновских океанов…

Вероника обожала своих родителей, преклонялась перед ними и не смела осуждать их жизнь, но после их гибели решила: она всегда должна быть готова к тому, что на нее вдруг может свалиться беда. И когда у нее будут деньги – а они у нее будут! – она обязательно станет откладывать на черный день. Чтобы, если с нею что-то стрясется, ни ее саму, ни ее родных, – ни тем более ее детей! – трагедия не застала врасплох.

«У меня, – твердо решила для себя Вера, – всегда будет «загашник». Для того чтобы «благодарить» врачей, если я вдруг заболею. И платить адвокатам, когда меня вдруг в чем-то несправедливо обвинят. И, если я… Когда я… Словом, если меня вдруг внезапно не станет, чтобы хватило на жизнь моим детям… Чтобы они – хотя бы не голодали…»

…Замерзшая Волга… Белесая дымка… По льду, по зимнику, трусит лошадь, запряженная телегой… Пар поднимается от ноздрей лошади, от лица седока… А Вера, назло доценту Полонскому, лежит на своей кровати, поглядывает в окно и читает Достоевского…

Так прошел для нее январь тысяча девятьсот восемьдесят седьмого. Таким ей запомнился.

Пришла пора расставаться с булечкой. И шестого февраля Вера, облив слезами на обледенелом перроне бабушкино плечо, села в поезд Куйбышев – Москва. Завтра начинался второй семестр, и Вероника не хотела упустить ни одного дня занятий.

Уже в Москве, разбирая в своей комнате дорожную сумку, Вера обнаружила внутри газетного свертка со своими трусиками конвертик, аккуратно свернутый из тетрадного листка. На листке бабушкиным мелким почерком было выведено: «Верочке», а внутри было пять красных червонцев. Булечка, несмотря на категорические отказы Веры, поделилась с нею крохами от своей пенсии. Поделилась тайком…

Пятидесяти рублей, что тайком всучила ей булечка после зимних каникул, в принципе могло хватить надолго. Надолго – если бы Вера получала стипендию.

Но Вера стипендии не получала.

С тройкой по истории КПСС стипендии не давали. Спасибо голубоглазому доценту Полонскому.

Она могла бы, конечно, выпросить в факультетском профкоме материальную помощь. Ей, сироте, вспомоществование, конечно, предоставили бы, но проблема заключалась в том, что она не хотела и не могла заставить себя идти и просить.

Стало быть, ей предстояло прожить на пять булечкиных червонцев пять месяцев. Прожить на десять рублей целый месяц – задача, конечно, малореальная.

Но выполнимая. Вернувшись из Куйбышева после зимних каникул, Вероника постановила себе вести строжайше аскетический образ жизни. Накупила талонов на льготное питание в студенческую столовую. Льготный талончик стоил тридцать копеек. На него полагался полный обед: первое, второе, компот. Хлеба можно было брать сколько хочешь – только из столовой запрещалось выносить. За девять рублей проблема обедов была решена.

А для того чтобы меньше хотелось есть, Вера решила заняться чем-либо. Чем-то интересным. Отвлекающим от голода.

Не учебой, нет. Учеба не могла захватить ее настолько. Сейчас, по прошествии полугода со дня катастрофы «Нахимова», ее рассудок успокоился настолько, что она уже не испытывала, как прежде, острой боли при одной только мысли о той ночи тридцать первого августа. И потому она уже могла взяться за дело, которое считала своей обязанностью. Этим делом была месть.

Тем более что пока она лежала на своей куйбышевской тахте с томиком Достоевского, в ее голове стал вызревать план. Смутный, малоопределенный, чрезвычайно трудоемкий, но все-таки – план.

И Вера приступила к его исполнению.

…Министерство морского флота СССР располагалось на улице Жданова, аккурат напротив «Детского мира». По улице вечно шлялось множество народу. В основном провинциалы, штурмующие столичные универмаги, мечтая купить хоть что-нибудь полезное. Куртку ребенку, польскую тушь – себе, чехословацкие ботинки – мужу, духи – нужному человеку… Да все, что угодно: все, что «выбросят», все, за чем надо выстоять двух-трехчасовую очередь. Практически любой галантерейный или носильный предмет, который удавалось урвать в столичной толчее, годился на родине в качестве трофея.

Никто из азартно возбужденных или же уныло-усталых людей, проходивших улицей Жданова, не обращал внимания на хрупкую юную девушку в синтетической шубке, которая частенько совсем без спутников, одна, прогуливалась здесь под вечер.

Лобовой штурм здания Министерства морского флота Веронике ничего не дал. Подъезд охраняли строгие вохровцы. «Вы куда, девушка? Ваш пропуск? Ах, к начальнику главка? Вон местный телефон – звоните и заказывайте».

Тогда Вероника устроила перед входом дежурство. Не спеша, прогулочным шагом – пусть толкают и костерят вылетающие из «Детского мира» «бодычи» – прохаживаешься от проспекта Маркса до Пушечной улицы. Затем переходишь на другую сторону и следуешь мимо подъезда министерства в противоположном направлении. Иногда, когда московский мороз становится нестерпимым, можно заглянуть погреться в кафе «Минутка» на углу Жданова и Пушечной. Иной раз можно сделать вид, что изучаешь репертуар театров, вывешенный за стеклом будочки-кассы у стены «Детского мира».

Через три вечера наблюдений Вероника поняла, кто ей нужен. Ей нужен мужчина лет за сорок. В синем морском мундире, с большим количеством золоченых нашивок на рукавах и погонах. И – обязательно! – ездящий на черной «Волге».

Такие люди покидали здание министерства обычно часов в семь-восемь вечера. «Волжанки» с персональными шоферами ждали их, фырча, прогревая на морозе моторы, у подъезда.

– Ай!

Человек в синей шинели, с профессиональной стремительностью двинувшийся к своей машине, наткнулся на какое-то мягкое препятствие. Девушка в муфлоновой шубке полетела на тротуар, в расхоженную снежную кашу. Лопнул полиэтиленовый пакет. По серо-желтому снегу раскатились апельсины.

Мужчина кинулся поднимать девушку. Она дышала чем-то юным, нежным:

– Вы апельсины, апельсины лучше поднимайте!.. Что я маме скажу!.. Вот медведь-то!..

Человек в синей шинели поднял на ноги девушку, негромко скомандовал: «Василий!» Из одной черной «Волги» выскочил шофер. Вряд ли он что-то слышал – похоже, принимал телепатические сигналы своего шефа. Бросился поднимать раскатившиеся оранжевые плоды. Седовласый моряк и девушка оказались лицом к лицу, на расстоянии не более пятидесяти сантиметров друг от друга.

Он сумел оценить ее молодость, свежесть и аромат.

– Пустите! – Она отшатнулась. – Ну вот! Порвал мне пакет! В чем я теперь понесу?

Мужчину десятилетия службы натренировали принимать мгновенные, точные решения. Более того, стремительные, но единственно верные решения. В противном случае он работал бы не в этом здании в центре Москвы, а до сих пор ходил бы третьим помощником на сухогрузе «Капитан Лебедкин».