Заговор небес

…Когда Катя, завернувшись в махровый халат, вышла из душа, Андрей уже спал. Ночник не погасил, завернулся в одеяло, свернулся клубком, только нос торчит. Спящее лицо без привычных очков выглядит беззащитно. Катя подошла к окну, приоткрыла портьеру, глянула на улицу. «Фиат» сиротливо стоял под ртутно-белым фонарем. Его уже слегка занесло снегом.

Несмотря на длинный, трудный день, а может быть, именно поэтому, спать Кате совсем не хотелось. В каком-то отупении она прошлась по квартире. Взяла с полки в кабинете читаную-перечитаную «The Catcher in the Rye»[6 - «Над пропастью во ржи» (англ.).] в оригинале. С этой книги Катя когда-то начинала учить английский. «Над пропастью во ржи» ее всегда успокаивала. Катя прилегла прямо в халате на супружеское ложе. Включила свой ночник. Открыла книжку наугад. Попыталась читать. Но буквы плясали перед глазами, смысл давно знакомых предложений не доходил до нее, приходилось по два раза – как когда-то – перечитывать каждую фразу, с разгону бросаться на новый абзац. Совсем не читалось. «Может, выпить снотворное? – подумала Катя. – Нет, после вина нельзя. Да и завтра тогда голова будет та-ак болеть…»

Но что же делать? Заснуть ей явно не удавалось.

За приоткрытой форточкой дышала ночная Москва. Народ веселился – стояла Ночь перед Рождеством.

Во двор въезжали машины. Орали магнитолы, шумели приехавшие поддавшие компании. А в соседней квартире собрался девичник. Судя по взрывам смеха, там предавались гаданиям.

Андрей завозился под одеялом, пробурчал сквозь сон: «Достали уже!» Накрыл ухо подушкой. А Катя продолжала прислушиваться.

Девчонки из соседней квартиры всей кодлой высыпали на балкон. Они собирались кидать башмачок и шумно обсуждали, не украдут ли, если выбросить вместо старой тапки хорошую туфлю.

«Дождетесь – Агафон какой-нибудь поднимет», – беззлобно подумала Катя. На минуту ей вдруг стало очень грустно. Девчонки – молодые, беззаботные – веселятся. Гадают… А она смирно лежит в супружеской кровати. Как бабуля какая-то, ей-богу… Хоть бы Андрей не дрых, было бы с кем поговорить…

Но будить его она не стала. Бесшумно выбралась из кровати, прошла на кухню. Придется вместо – или в качестве? – снотворного выпить еще вина. И заодно еще раз отпраздновать Рождество.

Катя налила себе немного душистого «Божоле» и устроилась на кухонном диванчике.

«Это тебе за Настю», – в очередной раз услышала она голос стрелявшего в нее человека. На сердце было тяжко. Настька, Настена – грубоватая, резкая, жесткая… И такая родная.

Прошлое бродило рядом, бередило старые раны…

Она сделала глоток и отставила бокал. Нахлынули воспоминания – живые, яркие. И образы ее подруг – те, десятилетней давности, образы – предстали перед нею…

Глава 4

Весна на лету

За десять лет до описываемых событий

…Француз в наушниках излагал историю строительства Tour d'Eiffel.[7 - Эйфелева башня (фр.).] Диктор гордился своей страной: грандиозно!.. Монументально!.. Визитная карточка Парижа!.. Вникайте, господа студенты!

Катюша изо всех сил старалась проникнуться французовой горячностью. Действительно, давно пора вникать – в новую тематическую лексику и в употребление глаголов.

Но мысли были непослушны. В пыльное окно лингафонного класса врывалось наглое весеннее солнце. Просматривалось небо – чистое-чистое. И ярко-голубое, каким оно бывает только в предчувствии весны.

«Погодка-то прыжковая», – вертится в голове у студентки Кати Калашниковой. Не снимая наушников, она оглядывается. На лицах у многих однокурсников тоже блуждают блаженные весенние улыбки – какой уж тут французский. Студенты мечтают о поцелуйчиках на февральском ветру и вечерней институтской дискотеке. Но Катя не с ними. Катя – сама по себе. В другой – ох, насколько другой! – жизни.

Она представляет себя в кабине вертолета, на штурманском месте. Когда штурман пьян и летчику приходится летать самостоятельно, Кате всегда удается проникать в кабину. Пилот Леша Демкин симпатизирует Катюше и оставляет для нее место рядом с собой.

Летчик легко отрывает громаду «Ми-8» от земли, вертолет взлетает, вихри снежинок разносятся внизу и медленно оседают на летном поле. Мелькают аэродромные постройки, голые зимние леса, квадраты полей. Катя восхищенно, как в первый раз, смотрит по сторонам, в застекленное со всех сторон окно кабины. Какое все сверху маленькое, несерьезное… Как хорошо чувствовать себя выше – в самом прямом смысле! – выше мелких земных дел.

За это летчик Катюшу, кажется, и любит: она не устает восхищаться. Каждый взлет искренне восторгается: и небом, и высотой, и красотой оставшейся внизу земли, и мастерством пилота…

Вот они уже на трех тысячах метров. Пилот выходит «на боевую» – траекторию выброски парашютистов. Катя внимательно наблюдает за ним. Наконец он поднимает большой палец. Катюша – в реакции ей не откажешь! – тут же жмет на «выбросную кнопку»: дает сигнал к прыжку. Приготовился – пошел!

Она знает, что в кабине загорается желтая лампа. Ее сопровождают противные гудки сирены. Повинуясь команде, парашютисты – из Катиной кабины они кажутся маленькими и беззащитными – один за другим исчезают в морозной синеве.

Аэродромный красавец Гоша прыгает вместе с Катиной подругой Валентиной. Валька в дверях замешкалась – и они вместо красивого, слаженного прыжка вываливаются кубарем. Катя фыркает. Дядя Леша отвечает ей понимающей улыбкой: «Любовь, мол, – что поделаешь».

Потом настает черед двоих мрачноватых «афганцев». Они покидают самолет идеально, синхронно, но у Кати в голове мелькает мысль: «Интересно, зачем им прыгать вдвоем»? Когда вертолет вместе покидают девушка и юноша – с этими все ясно, будут в свободном падении целоваться, невзирая на февральский мороз. А зачем прыгать вдвоем мужикам? Может, они «голубые»?!

Последним, точнее, «крайним» – слово «последний» на аэродроме пользуется дурной репутацией и не употребляется ни в каких контекстах, – вертолет покидает аэродромный чудила Никита. Он долго стоит у двери, вглядываясь в бездну. «Трус несчастный», – мелькает в голове у Катюши. Дядя Леша еще раз сам жмет на кнопку выброски, подгоняет Никиту. Наконец тот решается. Выпрыгивает, споткнувшись о порог вертолета.

– Раскоряка! – рявкает дядя Леша.

Катя понимает: Никита опять вывалился кубарем и не махнул летчику на прощанье. А дядя Леша любит, когда спортсмены делают ему ручкой…

Вертолет идет на второй заход. Летчик показывает Кате на термометр – за бортом минус сорок два. Ничего не слышно, но Катя угадывает в шуме мотора по его губам: «Оставайся со мной! Холодно!»

Она мотает головой. Застегивает шлем, натягивает очки, надевает перчатки. Чмокает пилота в задубелую щеку. Пора! Второй заход! Выпускающий инструктор на секунду засовывается в кабину пилота и гаркает Кате:

– Пойдешь за мной!

Она радостно кивает – обожает прыгать после всех, когда остается один на один с небом, вертолетом и опасностью. Катя выжидает ровно четыре секунды после того, как инструктор отделился от борта вертолета. Она разбегается и бесстрашно, разве что на долю секунды притормозив у порога – «последней черты», – падает в раскрытую дверь. В лицо ударяет колкий ледяной воздух. Катя успевает развернуться лицом к кабине пилота и послать ему воздушный поцелуй. Она знает: дядя Леша обязательно проводит ее взглядом и будет тревожно посматривать в зеркало до тех пор, пока не увидит розовый прямоугольник ее открывшегося парашюта.

Попрощавшись с дядей Лешей, Катя бросает взгляд на высотомер: высота 2800, у нее еще есть как минимум тридцать секунд. Сегодня она попробует сделать «ласточку» – фигуру, о которой прочитала в американском журнале «Парашютист». Катя принимает стандартную позу свободного падения – лицом к земле, руки и ноги раскинуты широко в стороны – и начинает осторожно опускать правую ногу. Ее тут же заваливает набок. Эх, не выходит из меня ласточки! Она выравнивается и снова пытается, теперь с другой ноги. И кувыркается еще пуще. Разбирает азарт – что ж я, тупей американцев, что ли? Катя опять принимает исходное положение и бросает взгляд на высотомер. Ого, уже всего тысяча метров! Время закончилось. Почти пора! Секунды три она просто несется – лицом к земле, наслаждаясь бешеной скоростью и приближающимися деревьями леса. Как только высотомер показывает восемьсот метров, она берется за кольцо. Ну, что на этот раз? Пронесет?

Пронесло. Ее «ПО-16» послушно и мягко наполняется воздухом. Ай да укладка! Это сам начальник аэроклуба научил ее складывать парашют так, чтобы свести аэродинамический удар к минимуму.

Нет больше ни скорости, ни свиста в ушах. Первым делом Катя машет рукой, приветствует летчика дядю Лешу – хотя и знает, что ему никак не разглядеть приветствия – ее фигурку закрывает купол. Она берет курс на аэродром – сегодня выбросили далековато, а ей хочется приземлиться поближе к старту, чтобы не топать потом по глубокому снегу. Купол, повинуясь легкому движению рук, лежащих на стропах управления, быстро теряет высоту. До земли уже – метров двести. Вот и аэродромное поле. Катя видит, как ей навстречу несется аэродромный пес по кличке Буран. Буран обожает встречать приземляющихся парашютистов. Играючи, он радостно прыгает на них в момент приземления, причем – сзади. Многим это не нравится, и собаке не раз попадало. Но Катя – и Буран это прекрасно знает! – ничего не имеет против его прыжков. Пес первым встретит ее на земле, грызнет за ботинок, а потом лизнет в нос. А она погладит его по заиндевевшей от мороза шерсти… Или даже чмокнет в кожаный влажный нос.

И услышит по громкой связи – к потехе всех спортсменов – разносящийся над аэродромным полем разухабистый голос руководителя полетов:

– Калашникова! Глисты будут!

…В Москве уже ощутимо пахло весной. Снег почернел, дороги в лужах, стоящие у выхода из метро азербайджанцы предлагают прохожим солнечные мимозы.

А за городом пока колдовала зима. В лунном свете искрился ярко-белый снег. Колючий ветер теребил за нос.

Катя Калашникова и Валя Крюкова приехали на аэродром в пятницу с последней электричкой. Валя предлагала сорваться пораньше, но Катин руководитель диплома отпустил ее только в семь. Тут уж дай бог успеть на поезд в двадцать один ноль пять и потом бегом мчаться к автобусу, отходящему со станции Чехов в двадцать два сорок…

– Когда-нибудь мы на маньяков напоремся с твоим дипломом, – проворчала Валя, когда девушки выпрыгнули из заиндевевшего автобуса и быстро, чтобы не замерзнуть, зашагали по снежной тропинке – ее успели протоптать спортсмены, приехавшие раньше.

Над тропинкой нависал мерзлый февральский лес, ветер поигрывал верхушками вековых елей. Кате тоже было страшновато – ночью, на безлюдной дороге, когда кажется, что за каждым деревом прячется если не маньяк, то, по крайней мере, какой-нибудь леший. Но она беззаботно сказала:

– Да брось ты, Валюн! Здесь маньяки – только мы с тобой!

– Тоже верно, – охотно согласилась Валя, – и чего мы только сюда ездим… Это кому сказать только… Взрослые, солидные женщины…

– Как наркоманки! – закончила Катя. Вздохнула: – Прямо беда какая-то. Хуже сигарет этот аэродром. Вроде и ясно, что бросать надо, да только не получается.

…На аэродром Катя попала случайно. Два года назад ее притащил сюда тогдашний поклонник. «Представляешь, Катюш? Я завтра с парашютом первый раз прыгаю. Поехали со мной, а? Поглядишь на меня, с земли помашешь. Заодно и свежим воздухом подышим…»

Катя из любопытства согласилась поехать. Как верная подруга, сопровождала поклонника и на построении новичков, и на укладке парашютов, и на летном поле.

Она с интересом присматривалась к аэродрому, к инструкторам, к бывалым спортсменам, снисходительно поглядывающим на новичков.