Аромат желания

– Нет. Во всяком случае, она ничего не сказала.

«Видела бы ты, подружка, разбитое лицо Оли», – подумала Глафира.

И вдруг ей стало не по себе при мысли, что она попусту тратит время. Она знала это ощущение, оно было неприятным, досадным и даже каким-то стыдным. В такие минуты Глафира чувствовала себя настоящей самозванкой. Подумалось: а как бы на ее месте повела себя Лиза? Промолчала бы про то, что Олю изнасиловали? Пощадила бы ее, понимая, что эта информация не задержится и что Катя молчать не будет, и вскоре все знакомые будут знать о постигшем Олю унижении. Или придумала бы нечто такое, что заставило бы Катю разговориться?

– Я понимаю, что мало помогла тебе… Но если ничего не украли, а ты здесь, специально приехала ко мне, чтобы поговорить, задать вопросы… Так, может, что-то все-таки произошло?

– Ее избили, – неожиданно для себя сказала Глаша. – Но она не хотела, чтобы об этом знали. Ей разбили лицо. Теперь понимаешь, почему я здесь?

– Избили? Ужас какой! Теперь, во всяком случае, многое встает на свои места. И этот ее странный утренний звонок… Но, поверьте, я ничего такого не заметила. Правда. И Виктор не способен на такого рода вещи… Подсыпать снотворное… Нет. Он слишком слабый для этого, да и смысла во всем этом не было! С какой стати ему избивать Олю? Она нас так прекрасно встретила… Нет, это исключено. Вы не там ищите.

– Может, и не там, но проверить нужно. Пожалуйста, запиши мне его телефон. Это очень важно. К тому же если он сумеет меня убедить в том, что его ночью у Оли не было, то его не станут беспокоить люди из прокуратуры…

– Хорошо, я дам тебе его телефон. Тем более что я сама в этом заинтересована. А он, я думаю, простит меня за это. Все-таки причина серьезная, Олю избили… Он сам постарается сделать все возможное, чтобы вы не подозревали его.

– Вот и хорошо. Подскажи, как лучше его искать? Позвонить и договориться о встрече или же ты знаешь, где он сейчас?

– На девяносто девять процентов – у Тони. Там тихо, нейтрально, всегда вкусная еда, и там ему никто не станет задавать лишних вопросов. Тоне пятьдесят три, но выглядит она значительно моложе. Она – замечательная. Думаю, если ты его там застанешь, то и беседа у вас пойдет как по маслу. В ее присутствии он не станет лукавить, лгать. Но я понимаю – у тебя работа такая, все проверять. Вот, держи, это ее адрес и оба телефона – Тонин и Виктора.

– Спасибо, Катя. Ты мне очень помогла. И еще вопрос. Кто-нибудь мог незаметно взять у тебя ключи от Олиной квартиры?

– О, нет, это совершенно исключено! Я их, можно сказать, не выпускала из рук. Ключи – это мои свидания с Виктором, понимаете?

– Да, понимаю. Но, может, у тебя был кто-то посторонний в квартире?

– Нет. Никого. Я человек не общительный… Ко мне, не помню уже когда, приходили даже слесаря, или сантехники, или электрики… Нет, точно могу сказать, что у меня никого не было.

– Вот и хорошо. Еще раз спасибо тебе, Катя.

И уже перед тем, как уйти, Глаша не выдержала и сказала:

– У тебя такой несчастный вид. Это не мое дело, но раз все так плохо, так разведись. Обрети свободу. Вот увидишь, ты станешь легче дышать. И тебе захочется вымыть окна…

Катя судорожно схватилась за сигарету.

…Сумерки опустились на город, и все вокруг поглотил густой туман. Сквозь его серую влажную вату светились лишь пятна окон, за которыми была жизнь, за которыми люди прятались от холода, унылой мглы, от осени.

Дом, в котором жила Тоня Круглова, Глафира нашла быстро. Вошла в подъезд, отметила про себя, что дом хороший, хоть и старый, что люди в нем живут приличные – все вычищено, на подоконниках цветы, в лифте – сверкающее, без пятнышка, зеркало.

Она позвонила в квартиру, услышала тихий шорох за дверью, затем дверь открылась. Глаша увидела невысокую, в домашней вязаной тунике и черных широких брюках женщину. Стрижка каре, цвет волос пепельный, синие внимательные глаза и очень маленький аккуратный нос.

– Вы Антонина Круглова? – Она не посмела назвать ее Тоней.

– Да, это я. Вы ко мне?

– И да, и нет. Мне надо поговорить с вашим гостем – Виктором. Он сейчас у вас?

И, уловив чуть заметное движение Тони в ту сторону, где, вероятно, находится Виктор, опередила ее возможное желание скрыть правду:

– Пожалуйста, не прячьте его от меня. Так будет лучше для всех. Я представляю адвоката одной его знакомой, которая попала в скверную историю, и поэтому ему лучше рассказать всю правду, чтобы с него сняли подозрение в причастности к преступлению, которое он, скорее всего, не совершал…

Она заканчивала фразу, когда за спиной Тони появился худощавый мужчина в махровом синем халате и смешных, в виде плюшевых щенков, тапочках.

– Виктор, это к тебе, – сказала извиняющимся тоном Тоня. – Проходите, пожалуйста.

– Спасибо.

Глафира разулась, Тоня предложила ей пройти в просторную уютную комнату, где на столе, накрытом белой вышитой скатертью, стояли чашки с недопитым чаем и блюдо с пирожками. Такая вот спокойная уютная обстановка, сильно отличавшаяся от той, в которой жила и грустила Катя Веретенникова, явно уставшая от роли восторженной и счастливой любовницы. Глафира, глядя на то, как по-семейному выглядит пара – Виктор и Тоня (и это при том, что Тоня была значительно старше Виктора), вдруг поняла что-то важное в этом треугольнике, но заставила себя не думать об этом. В сущности, все это вряд ли имело отношение к изнасилованию Оли.

Виктор не выглядел испуганным, просто немного растерянным, прячущим глаза, как и все мужчины, не разборчивые в своих связях, которые где-то очень глубоко стыдятся этой своей неразборчивости и подлости. Измена женщине, пользование ее доверием, деньгами и кровом становятся нормой их жизни и лишь в редкие минуты вызывают стыд. Вот как в этот раз. Если Виктор, подумала Глаша, не имеет отношения к тому, что произошло с Олей, то его напряжение, которое чувствуется во взгляде и даже в движениях, может быть связано лишь со страхом быть в очередной раз разоблаченным одной из своих любовниц.

Она коротко рассказала ему о ночном визите преступника в квартиру Оли. Виктор широко раскрыл глаза и медленно перевел взгляд с Глафиры на Тоню.

– А при чем здесь я? Вы что, подозреваете, что это я вломился к Оле домой ночью?

– Он был у меня, – спокойно произнесла Тоня. – Хотите чаю?

– Можно. Знаете, на улице такой холод…

Тоня вышла из комнаты, и за эти минуты, что ее там не было, Виктор не произнес ни слова. Он, уставившись в одну точку, думал. Глафира попыталась задать ему какие-то наводящие вопросы, но он никак не отреагировал на них, словно не слышал, словно был в это время очень далеко. И только когда Тоня вернулась, он вдруг словно ожил, очнулся и заговорил быстро, сумбурно, пытаясь ей доказать свою невиновность:

– Мы просто поужинали и сыграли в карты… А потом ушли. И никого я не собирался ни грабить, ни усыплять, ничего такого… Тоня, ты веришь мне? Веришь? Обещаю тебе, все скоро изменится, и я поговорю с Катей, просто мне надо знать… Ты сама знаешь, о чем я. Мне, кроме тебя, никто не нужен. Это правда. Но я не могу жить здесь, в твоей квартире, ведь мне ну совершенно нечего тебе дать. Что мне делать?

Здесь, на глазах Глафиры, разыгрывалась настоящая драма! Ну, все, как она и предполагала! В той недосказанности, которая чувствовалась в словах Виктора, заключалась та тайная, внутренняя мужская жизнь, которой он и жил, неуверенный в себе и финансово зависимый от женщин. И еще Глафира поняла, что ему хорошо с этой женщиной не только из-за того реального комфорта, тепла и вкусной еды, что для мужчины всегда являлось немаловажным, что он, возможно, любит ее как человека, чувствует, что любят и его. И ни с кем не делят. И не прилагают никаких усилий, чтобы оставить его при себе. Он сам готов развязаться со своей прошлой жизнью и бросить своих любовниц, лишь бы его оставили здесь навсегда.

Он повернулся к Глаше и покачал головой:

– Ну, посмотрите на меня. Я что, похож на вора? Что у нее унесли? Ведь если ее били, значит, хотели, чтобы она отключилась, чтобы ограбить ее квартиру, я так понимаю… Но я не подлец, я не вор, не грабитель, не бандит! Я много лет люблю вот эту женщину, но не имею права жениться на ней потому, что я нищий! Так сложилось в моей жизни…

Глаша понимала, что он говорит не столько для нее, сколько для Тони. Чтобы она услышала это признание в любви пусть даже и таким нелепым образом.

Говоря о своей любви к этой моложавой, пятидесятитрехлетней женщине, которая (и это трудно было не заметить) тоже любила его, он весьма эмоционально жестикулировал, и Глаша разглядела его красивые руки, изящные пальцы. В этом заблудившемся в своих любовницах мужчине чувствовалась порода. Он был красив той внутренней красотой, которую накладывает на лицо страсть. Вероятно, он был страстным мужчиной. И одновременно, в быту, ленивым. И нерешительным тоже. И спасти его могла лишь одна женщина, которая никогда не претендовала на взаимность, которая жила вот этими встречами и принимала его у себя в те минуты, когда ему некуда было идти. Она предоставляла ему кров, наверняка у него была здесь своя кровать или диван в одной из ее комнат, а в шкафу выделена полка, куда Тоня складывала его чистое и выглаженное белье, пижаму, новые, с этикетками, носки. А в морозилке были заморожены его любимые голубцы или домашние пельмени, которые она лепила одинокими вечерами с любовью, с надеждой. Зная, что Виктор в это время целует других женщин, делит с ними ложе. И как она вообще еще жива?!

– Он был у меня, я могу это подтвердить. Всю прошлую ночь он провел в спальне. А чуть раньше, когда он только вернулся из гостей, – она намеренно не сказала «когда они расстались с Катей», чтобы лишний раз не травмировать себя, – мы с ним выпили чаю и смотрели фильм. Ты помнишь, как назывался этот фильм?

– Честно говоря, названия я не помню, – вновь оживился Виктор, – речь шла о женщине, ее звали Глория… Действие происходило в Нью-Йорке, она спасала одного мальчишку, пуэрториканца, я не запомнил его имя. Его родителей и сестру расстреляли бандиты, а Глория, такая сногсшибательная блондинка, ну просто роковая женщина, приблизительно сорока с лишним лет, взяла мальчика к себе и, рискуя жизнью, поскольку эти бандиты – ее приятели (она сидела в тюрьме), спасла его… Словом, отличный фильм, и мальчишка играет так, как если бы был профессиональным актером…

– Этот фильм так и называется «Глория», – подсказала ему Глафира. – Я тоже смотрела его ночью.

В сущности, здесь, в этом доме, ей было уже нечего делать. Ясно было, что не был он в квартире Ольги Болотниковой и уж точно не насиловал ее. Зачем ему кого-то насиловать, когда женщины и так вешаются ему сами на шею. К тому же Ольгу не ограбили. Да и представить себе, чтобы Виктор вот этими красивыми руками бил по лицу женщину, которая незадолго до этого кормила его ужином и поила вином, было невозможно.

Но история любви Виктора и Тони была замечательной. Редкой. А Катя уверена, что Тоня – существо почти бесполое и что за Виктора, который время от времени живет у нее, нечего бояться. Как же она заблуждается, эта Катя.

Глафира поблагодарила Тоню за чай, довольно прохладно попрощалась с Виктором и вернулась в машину. Несмотря на то что часы показывали всего семь часов вечера, на улице было темно. Совсем как ночью. И люди, словно сбитые с толку темнотой, сидели в своих квартирах и не высовывали носу.

На стеклах застыл слой влаги, искажая свет фонарей и светящихся окон Тониного многоквартирного дома. Все казалось каким-то нереальным, желеобразным, как это бывает в снах, когда на фантастических машинах можно проезжать сквозь дома-студни, разрезать вязкие мосты, тонуть в стенах квартир…

Она позвонила сначала Сереже Мирошкину, доложила о своих визитах, а он, в свою очередь, рассказал, что в квартире Ольги Болотниковой несколько часов работали эксперты, а сама Ольга побывала в лаборатории, где у нее взяли анализы, потом позвонила Лизе. Та была уже дома, разговаривала с Глафирой весело, бодро, и чувствовалось, что она довольна своим первым, после долгого перерыва, днем. Глаша же была в недоумении от того, что после целого месяца добровольного домашнего ареста, связанного с беременностью, Лиза вдруг взбунтовалась и решила дожидаться родов на своем рабочем месте. И не страшно ей?