Пожиратели таланта

Вся его счастливая жизнь постоянно откладывалась на потом. И это его прекрасное будущее всегда рисовалось ему, конечно же, не в виде тесной квартиры с обоями в цветочек, с продавленной тахтой, в центре которой на фланелевой пеленке гукает его первенец, в то время как жена гладит распашонки (что представляло собой зрительную кальку жизни его родителей и его самого в детстве), а почему-то в образе белой террасы, залитой солнцем, и прекрасной женщины, сидевшей в кресле с закрытыми глазами и курившей сигарету. Декорации его мечты носили явно средиземноморский и, несомненно, дерзкий характер, и где-то поблизости от этой террасы, в недрах большого белого дома, который еще не придумался до конца из-за его скудоумия, располагались призрачные кухни и столовые с накрытыми столами, с полными хорошей выпивки барами, с широкими кроватями, с прозрачными окнами, открывавшими вид на голубое море. Где-то в его подсознании существовала, лоснясь жирными дорогими боками и хромированными деталями, машина, она прямо-таки сияла под испанским ли, итальянским ли жарким солнцем и грела его душу.

И все это было очень даже близко, возможно, реально, если бы не эта сука, эта рыжая, эта оранжевая тварь, по пьяни согласившаяся принять участие в этой подлости, в этой грязной и опасной авантюре, затеянной такой же идиоткой, как и она сама. Возможно, она поначалу и ведать-то ничего не ведала о том, что творит ее подружка. Просто отвлекла второго лишнего, то есть его, позволила ему умыкнуть себя, тепленькую, из ресторана в гостиничный номер, уложить в койку, зная о том, что за все за это подружка отстегнет ей приличную сумму. То есть, по сути, ей и делать-то ничего не пришлось. Просто провела дамочка чудный вечерок с шампанским и икоркой, переспала с молодым парнем (правда, этот момент на самом деле он почему-то не помнил, может, и не было ничего?!), да и заработала себе на «двушку» в Заводском районе.

А утром, ополоснув мордочку и почистив гнилые зубки в гостиничном номере, она выскользнула оттуда, чтобы встретиться с подельницей.

У него кулаки сжимались, когда он представлял себе, как эти две твари выбегают, цокая каблуками, на крыльцо гостиницы, как сбегают по ступенькам, садятся в приготовленную еще с вечера машину, как бросают сумку, набитую деньгами, на заднее сиденье машины и... Машина. «Ока»! Язык не поворачивается назвать эту таратайку машиной. Не зря же народ метко прозвал ее «капсулой смерти». И покатили девчонки, как им казалось, на море. У каждой в кармане – по железнодорожному билету Саратов – Адлер. Вот только одна из них, маникюрша, до моря так и не доехала, она и сама-то не знала, что в другом ее кармане был еще один билет: Жизнь – Смерть. А эта, рыжая, и денежки прибрала, и на море съездила... Только вот не в Адлер покатила, а махнула на Средиземное море.

Налегке. Без багажа, разве что с дамской сумочкой, в которой лежали несколько драгоценных банковских карт – и украденное чужое будущее.

Сидела в самолете, немея от внезапно обрушившегося на нее счастья, и благодарила бога за то, что не пострадала в аварии. Что столб, в который врезалась на полном ходу машина, убил не ее, а подружку. Ту самую подружку, которая все это и затеяла, придумала и провернула. И которая должна была забрать себе девяносто девять процентов украденного.

Но повезло этой рыжей гадине.

Самолет, аэропорт, отель, прогулки по Парижу, покупки в дорогих магазинах, ужины в шикарных ресторанах... Такси. Море. Снова отель. Пляж. Ресторан. Знакомство с мужчиной... Ее туманные и очень опасные намеки – на ее принадлежность к высшему, золотому сословию... Конечно, с такими-то деньжищами!

Возможно, что она ездила во Францию, чтобы присмотреть себе дом или квартиру. И вернулась, чтобы решить вопрос с визой, уладить какие-то свои дела, привести в порядок все то, что составляло ее прежнюю жизнь здесь, в этом казавшемся уже недостойным ее городе.

* * *

Он встал, босиком прошел в кухню, открыл холодильник и счастливо вздохнул, обнаружив там забытую с вечера банку пива. Привычным движением открыл ее, наслаждаясь сочным звуком хлопка, отпил несколько первых жадных глотков. Пиво было ледяным, обжигающим.

Нехорошая, липкая мысль пришла к нему – о том, что убитая им женщина была невиновна. Вряд ли она, увидев его в ресторане и сразу же узнав, не испугалась бы.

Напротив, она улыбалась ему, как он теперь вспоминал – все поминутно вспоминал, – хохотала, казалась счастливой и рассказывала о том, как хорошо ей было во Франции, откуда она только что вернулась.

Если она была подельницей маникюрши, присвоила себе все деньги и укатила в Париж, то, встретив одного из двух человек, кого они с подружкой ограбили, она должна была не то что испугаться, а вообще умереть от страха. Или, во всяком случае, сделать вид, что она его не узнала, а то и вовсе быстренько сбежать из ресторана, чтобы только не сталкиваться с ним нос к носу.

На самом же деле все произошло наоборот. Когда он подсел к ней, она заулыбалась, маленькие глазки ее часто-часто заморгали, как если бы она по-женски, приятно так заволновалась, вспоминая их любовь в гостиничном номере, шутки, смех... (И вновь его охватило сомнение, его память почему-то рисовала картинку, где эта баба ходила туда-сюда в каком-то жутком платье, и ни одного сексуального воспоминания.)

И с чего он взял, что она была заодно с Викторией? И покинула номер одновременно с ней? Многие женщины после случайного знакомства подолгу не задерживаются в чужой постели и утром, проснувшись и все осознав, исчезают. Может, им стыдно, а может, у них есть мужья и семьи? Или они просто не хотят, чтобы мужчина увидел их в утреннем, помятом виде?

Он никогда не забудет то зловещее утро. Он тогда проснулся, вспомнил, что богат, и вновь его накрыла волна счастья. Повернул голову, помня, что спал не один, и, не обнаружив рядом женщины, лишь пожал плечами – мол, ушла. Ну и слава богу. Он все еще продолжал оставаться спокойным и счастливым. Знал, что в одной из спален этого огромного номера, под кроватью, где сейчас нежится его друг с подружкой, в спортивной сумке лежит миллион двести пятьдесят тысяч евро. Нет. С учетом стоимости банкета чуть поменьше... И что уже сегодня утром, буквально через час-два, эти деньги будут разделены, и друзья разъедутся в разные стороны. И каждый начнет новую жизнь. И у каждого исполнятся все его мечты. Мечты разные, но чем-то все же похожие...

Разве мог он предположить, что это утро окажется концом их многолетней дружбы и началом жестокой вражды, войны?!

Он отгонял от себя эти воспоминания, чтобы не переживать снова и снова то тупиковое, беспомощное состояние, возникшее после того, как из спальни вышел, потирая плечи, с кислой похмельной физиономией Виталик. Он остановился посреди комнаты, где за столом сидел и курил Николай, и каким-то странным, неестественно высоким голосом спросил:

– А где, собственно, все?

– Я – тут, как видишь, – не подумав, ответил Николай и заметил, как во взгляде друга промелькнула растерянность.

– А эти... бабы?

– Не знаю. Моей нет.

– Вот и моей тоже.

И Виталик, помедлив немного, сказал тихо, как-то нехорошо, страшно:

– И сумки тоже нет.

5

Лиза с Глафирой вышли из мебельного салона и сели в машину.

– Если бы не твоя общительность, мы, может, ничего и не поняли бы, – сказала Лиза, заводя машину. – Хорошо, что и продавщица оказалась на редкость разговорчивой. Такая дорогая мебель! Понятное дело, что в нашем городе мало кто может ее себе позволить. Думаю, она стоит здесь уже не первый год. Так, открыли салон для отвода глаз, вернее, для отмывания денег. Да и люди ходят сюда просто как в музей.

– Получается, что этот господин Тайлер зарабатывает деньги каким-то другим путем.

– Понятное дело. Я со своей стороны постараюсь сделать все, чтобы выяснить, чем он на самом деле занимается, а для этого мне следует обратиться за помощью в первую очередь к Диме. Он многое знает о том, что происходит в нашем городе, а потому наверняка слышал что-нибудь и о Тайлере. Но у меня из головы не выходит Ирина. Ты же видела, насколько она напугана. Я уверена, что она ничего не знает об истинном бизнесе мужа, иначе не пришла бы к нам, просто не посмела бы. Но эти деньги... Большие деньги. Думаю, она боится, что Тайлера убьют, если он в скором времени их не найдет. Возможно, он должен был ими расплатиться за какой-то товар или услугу, а денег нет, дело приостановилось, и у кого-то, кто ждал этих денег, терпение уже на исходе...

– А ведь она любит своего мужа, – сказала Глафира. – Признается в том, что он психопат, превратил ее жизнь в настоящий ад, – я даже не удивлюсь, если узнаю, что он поколачивает ее, – и все равно продолжает любить. Если бы не это ее чувство, вряд ли она вообще стала бы как-то действовать. Наоборот, спровоцировала бы развод или вообще уехала от греха подальше. А? Как ты думаешь?

– Конечно, любит. Мы с ней лежали в роддоме, и она только и говорила о том, какой у нее замечательный муж. И когда он приходил к ней, она радовалась искренне. Нет, она не боится его, нет. Может, понимает, жалеет...

– Куда мы сейчас?

– Сейчас я позвоню Сереже, приглашу его пообедать с нами, заодно и расспросим его о новом деле. Может, ему уже удалось установить личность той женщины.

* * *

Но поговорить с Сергеем им не удалось. У него постоянно был занят телефон.

– Ладно, поехали, закажем для него обед, рано или поздно он все равно освободится, – сказала Лиза.

* * *

Проспект Кирова в этот солнечный день выглядел так, словно это был не обыкновенный будний день, а воскресный, праздничный – залитый теплым весенним солнцем, он расцвел яркими пятнами прогуливавшихся по нему нарядных людей, которые вместо того чтобы работать, сидеть в душных офисах или трудиться в поте лица на заводах и фабриках, все бросили ради того, чтобы подышать воздухом, посмотреть на людей и себя показать.

– Знаешь, Глаша, у меня такое чувство, словно только мы с тобой и работаем. Смотри, все высыпали на улицу, нарядились. Вот это только у нас, в России, люди так одеваются. Как-то ярко, что ли... И на работу идут, как на праздник, – на каблуках, вон, на женщине платье в горох... горох... школьная столовая и гороховый суп...

* * *

Лиза, проходившая в это время перекресток улицы Горького, место, где чаще всего можно встретить распространителей рекламы, уличных музыкантов, продавцов мороженого и сладостей, вдруг резко остановилась. Схватила Глафиру за руку и начала декламировать:

Обручем тугим мой лоб сжимая,
Страх потери мне шепнул: «Умри!»
Я другой любим, – сказал ты.
Остываю. Я последний вечер на твоей груди...

– Лиза?! Ты в порядке?!

– Я знаю, как зовут ту женщину! Горохова. Люба Горохова. Она поэтесса. Я как-то шла – вот так же, по проспекту, – и вдруг услышала ее голос. Она декламировала свои стихи. Наивные и в то же время такие сильные – про любовь, и так вдохновенно... Короче, я заслушалась и подумала: как же это трудно – слагать стихи... Чтобы и смысл был, и концентрация чувств и мысли, и рифма... Так вот. Рядом с ней стоял какой-то парнишка и держал в руках стопку отпечатанных на машинке листков с ее стихами. Он продавал их по символической цене. Там-то я и прочитала: «Горохова Любовь». А поскольку я человек с воображением и эта фамилия не могла не зацепить меня своей «гороховой», корневой основой, я сразу же представила себе, как эта Люба Горохова, рыжая полненькая молодая женщина, сидит в нашей школьной столовой и ест...

– ...гороховый суп! Ну, ты даешь, Лиза! Ну и ассоциации у тебя с поэтессой!

– Ну да! Гороховый суп, кастрюли... Не знаю, может, я ошибаюсь, и там, в подвале, была не она... Но, увидев ее, я почему-то сразу представила себе кастрюлю с супом, а еще – мороженое... Это потому, что она стояла вот тут, как раз рядом с женщиной, торгующей мороженым.