Самый бешеный роман

– Что, и нюхать полезно? – спросила я и попыталась улыбнуться ради приличия, но то получилась зловещая улыбка Франкенштейна.

– И нюхать тоже, – подтвердила Нина Геннадьевна. Говорила она всю жизнь в нос, монотонно, растягивая слова – то ли от природы, то ли по причине хронического гайморита. – Все полезно. Эту золотую, солнечную, поистине божественную жидкость можно применять как угодно. Можно втирать в кожу, можно делать клизмы и очистить таким образом весь организм, можно пить и тем самым избежать злокачественных образований. Это – панацея. Урина помогает при любом заболевании. Она даже излечивает СПИД, не говоря о сифилисе!

Я жалась ближе к выходу и почти слилась со стеной.

– Сейчас, сейчас я тебе кое-что покажу, подожди, – сказала Нина Геннадьевна тоном радушной хозяйки и помчалась на кухню, в самый очаг вони.

– Анжелка, выпусти меня немедленно, или я вам тут все стены испорчу!

– Сейчас, только ресницы накрашу, и пойдем, – сказала она и ушла в комнату – мне показалось тогда, что они надо мной издеваются.

Тем более что на меня из кухни надвигалась Нина Геннадьевна с эмалированной кастрюлей в руках, из которой валил дым. Зловоние становилось все нестерпимее.

– Посмотри, – с воодушевлением воскликнула Анжелкина мать и ткнула мне прямо в нос посудину со смрадной коричневатой жидкостью, – механизм очень прост, и, заметь, ни копейки денег для того, чтобы быть совершенно здоровым человеком. Собираешь собственную урину и упариваешь ее на тихом огне. Пропорции я тебе напишу. Потом можешь пить ее, прикладывать к болячкам, в общем, делать с ней что хочешь.

После этих слов я наконец не выдержала и стала медленно сползать по стенке.

– Ты не обращай внимания на запах. Это у меня моча такая пока… Неочищенная. Скоро Иван придет, сделает мне клизму, урина как раз за это время подостынет, – радостно сказала Нина Геннадьевна и со счастливой улыбкой на устах скрылась в кухне.

Стало быть, Иван Петрович снова втянут в очередное увлечение жены и тоже ставит клизмы и пьет собственную мочу.

Эта последняя их страсть к уринотерапии длилась почти два года – до тех пор, пока они случайно не забрели в церковь, что недавно открылась неподалеку. Они зашли и… снова увлеклись. Просто с ума сошли.

Спустя неделю Нина Геннадьевна ходила повсюду в платке (Анжела говорила, что она его даже на ночь не снимает), уничтожила всю косметику, которая была у них в доме, напялила длинную юбку и стала называться «матушкой». А «батюшка» облачился в темный скромный костюм, и каждое воскресенье сопровождал ее в храм божий. Они даже диктофон прикупили и стояли на проповеди в двух шагах от священника – то ли для того, чтобы засветиться, то ли чтобы запись проповеди была качественнее.

Дошло дело и до первой исповеди, на которой священник категорически запретил Нине Геннадьевне употреблять мочу внутрь и пригрозил тем, что не допустит ее ко причастию. Таким образом, с уринотерапией было покончено.

Анжела пофыркала-пофыркала по поводу последнего родительского увлечения, думая поначалу, что и оно скоро минует их семейку, как страсть к народному целительству, индийским фильмам и йоге, но этого не происходило. В конце концов как-то постепенно Анжелка сначала стала меньше ругаться, потом и вовсе перестала и, что уж совсем не влезало ни в какие рамки, бросила курить. А уж после первого выдержанного ею Великого поста (после которого, кстати, она вельми потолстела и ее и без того округлые формы совсем растеклись, потому что весь пост она утоляла свой постоянный голод буханками хлеба) настолько возгордилась, что целый месяц с нами не общалась – мол, недостойны мы ее расположения. Через месяц она все-таки снизошла до наших скромных персон, но с Женькой с тех пор была на ножах.

За это время у нее появились какие-то новые знакомые, с которыми Анжелку связывали, как она сама говорила, «православные отношения». Я долго думала, что это значит – «православные отношения»? Я пыталась это как-то объяснить лексически, растолковать – даже в разных словарях копалась, но подобного фразеологического оборота не нашла и пришла к выводу, что таких отношений не существует в природе. Это мыльный пузырь. Просто Анжелка теперь избегала общения с нами, боясь запачкаться, – мы же не ходили в церковь каждое воскресенье и могли свернуть ее с пути истинного.

У Анжелкиных родителей тоже появилось много новых знакомых, с которыми их связывали эти самые «православные отношения», и еще одно незначительное увлечение – ведь без увлечений они не могли жить. Новое увлечение называлось «ремонт». Стоило им в первый раз отремонтировать кухню, как они немедленно взялись за коридор, комнату, поставили новый толчок в туалете (в унитазном бачке у них теперь всегда была голубая вода – Анжелкина мамаша специально для этой цели покупала в хозяйственном магазине заморские таблетки по 50 рублей за штуку) и снова вернулись к кухне, потому что обои, наклеенные год назад, уже не отвечали требованиям моды.

И вот когда в семье Огурцовых наконец-то все, казалось бы, утряслось, произошло самое страшное, что только может случиться у людей, которых связывают «православные отношения».

Наверное, самой большой Анжелкиной проблемой было то, что до двадцати девяти лет она оставалась девицей и всю дорогу нам завидовала, хотя явно этого не выражала. В то время как я развелась со своим третьим мужем, она все еще сидела в девках. И однажды что-то перевернулось в ее мозгах – не знаю точно как, но из православия она вдруг перепрыгнула к адвентистам Седьмого дня. Стала регулярно ходить на их субботние собрания, шляться по вечерам с гуманитарной помощью по братьям и сестрам во Христе, петь духовные песни под бренчание балалайки. Бросила работу в народном ансамбле, перешла в один из музыкальных адвентистских коллективов с незатейливым названием «Колокольчик» и теперь разъезжала по городам и весям, обращая заблудших овечек в «настоящую, истинную» веру. Родители были в шоке от того, что выкинула им на старости лет их такая с виду благочестивая дочь.

– Еретичка! – не уставала повторять Нина Геннадьевна, когда Анжелка в субботний вечер убегала на очередное собрание.

– Сами такие! Не стану я больше иконы облизывать! – кричала в ответ благочестивая дева, прикрывшись на всякий случай балалайкой, – религиозные распри в семье могли дойти и до мордобоя.

Короче говоря, на одном из субботних собраний Анжелка познакомилась со своим будущим мужем – рослым чернобровым детиной, который то ли по своей дури, то ли по упрямству добивался руки нашей подруги целый год. Родители были и «за», и «против» – когда как, но в конце концов сдались и сбыли с рук благочестивую дочь свою. А еще через год у Анжелки с Михаилом родился сын Кузьма.

Теперь в семье Поликуткиных-Огурцовых снова все нормализовалось: Анжелины предки устроились работать в ту самую церковь, куда зашли совершенно случайно во времена их страсти к уринотерапии. Отец служил сторожем, мать – стояла за свечным ящиком. Кузьму сначала под сильным давлением Анжелкиных родителей окрестили в православном храме, а через неделю обратили в адвентистскую веру, прочитав над младенцем молитву на субботнем собрании. Компромисс был найден – все были довольны: и Нина Геннадьевна, и Иван Петрович, и Михаил Кузьмич, да и Анжела, наконец, обрела покой. Жаль только самого Кузьму. Чем может обернуться ему это «двоеверие»? А вдруг он станет двоеженцем?..

19.00 – первое предложение моего гениального романа осталось только напечатать – оно окончательно созрело в моей голове. И стоило мне только прикоснуться к клавиатуре, как зазвонил телефон. На экран выпрыгнуло странное сочетание букв: «Ячсмитж тррр».

– Маня! Он, кажется, меня заразил! – вопила в трубку Икки.

– Кто?

– Сантехник!

– Чем?

– Пока точно не знаю, но это что-то очень страшное и венерическое! Подонок! Свинья!

– Ты же утром была влюблена в него!

– Какая там любовь! Я не знаю, куда от него деваться, – он мне три раза позвонил за сегодняшний день!

– Почему ты думаешь, что он тебя заразил? Ведь прошло еще слишком мало времени! И потом, он… ты… Ну, в общем, вы что, не предохранялись?

– Нет, все произошло так быстро, так неожиданно, так страстно…

– Ну, ты и дура! – рассердилась я.

– Я-то при чем? Это он дурак – ходить без презервативов в наше время! Он, наверное, закончил тот самый интернат, в котором сорок лет преподавала твоя бабушка.

– Сорок три, – уточнила я.

– Да какая разница! Я точно знаю, что больна! У меня всегда инкубационный период очень короткий, – воскликнула она и завыла мне в ухо.

– Ну а почему ты мне-то звонишь? – не выдержала я – этак никогда не начать романа!

– Ну а кому мне звонить? Ведь только ты знаешь о моем романе с сантехником, – пролепетала она, и мне стало жалко беспомощную и несчастную Икки.

– Как кому? Звони Пульке, только она способна тебе помочь!

– Мне неловко как-то, – замялась Икки.

– Да что тут неловкого-то? Как будто первый раз!

– Ну, ладно. Действительно, к кому ж мне еще обратиться за помощью! – решилась она и повесила трубку.

Пулька, или Пульхерия Аполлинарьевна Дерюгина, была пятым членом нашей компании. Мы все ею безмерно гордились и частенько обращались к ней за помощью. Дело в том, что она была очень хорошим гинекологом-хирургом.

Наша гинекологиня носила столь странное, редкое имя (что для содружества было закономерностью) потому, что ее мать Вероника Адамовна и отец Аполлинарий Модестович – филологи, и оба специализируются на творчестве Николая Васильевича Гоголя. Именно на этой почве они когда-то и познакомились.

Хорошо еще, что у них родилась девочка, а был бы мальчик, они непременно назвали бы его Акакием, что, на мой взгляд, вызывает малоприятные ассоциации у русскоязычного человека, несмотря на то что в переводе с греческого это имя означает «не делающий зла».

Дерюгины холили и лелеяли свою Пулечку, надеясь вырастить скромную, воспитанную, немногословную девушку, которая по окончании школы поступит на филфак и станет изучать творчество Николая Васильевича или, на худой конец, творчество одного из тех писателей, который однажды «вышел» из его «Шинели», и тем самым продолжит семейную династию литературоведов.

Однако Пулечка с детства привыкла делать все наперекор своим безмерно добрым и безропотным родителям, стоически сносившим все ее шалости. Кажется, она еще в детском саду наотрез отказалась продолжать семейную династию гоголеведов и уже в то время склонялась к профессии хирурга – она безжалостно и поначалу бессознательно мучила мух, комаров, отрывая им лапки и внимательно, с большим любопытством их разглядывая. Могла полдня сидеть в укрытии рядом со столовой и охотиться на полудохлую крысу, а, поймав, подбросить грызуна Анжелке в койку и с наслаждением слушать вопли подруги посреди тихого часа.

По мере взросления Пулька разбирала по частям насекомых уже отнюдь не бессознательно, а заглядывая в учебные пособия. Но больше всего она поразила нас в одно хмурое летнее утро.

Нам было лет по двенадцать, и мы все тогда приехали отдохнуть на неделю к Пульке на дачу. Мы сидели втроем в застекленной беседке, полагая, что Пуля еще не проснулась, и вдруг Икки воскликнула: