Слепой. Антимавзолей

Документов ни у кого из убитых не оказалось, но Сиверов и без того уже видел, что операция провалилась: люди были явно не те.

Поразмыслив, Глеб решил не торопиться с выводами. Во всяком случае генерал Потапчук здесь наверняка был ни при чем. Федор Филиппович лично назвал ему время и место проведения операции. Лично! Не мог же он, в самом деле, всерьез рассчитывать, что эти пятеро увальней сумеют справиться с его лучшим агентом, ликвидатором экстра-класса по кличке Слепой? Генерал еще не выжил из ума. «А я-то в своем уме? – сердито подумал Сиверов, останавливаясь на пороге главного корпуса. – Какие у меня, собственно, основания подозревать Потапчука в чем бы то ни было? Основание одно: он знает, кто я, он со мной работает и только ему было известно время и место проведения операции. Но причин желать мне смерти у него, насколько я знаю, нет, а если бы были, я бы сейчас не рассуждал, а валялся где-нибудь с простреленной башкой, потому что Потапчук – профессионал и организация подобных акций – его хлеб насущный, то дело, за которое он всю жизнь получает зарплату».

Перешагнув через лежавший в дверном проеме труп, Сиверов вошел в коридор главного корпуса. Воздух здесь был сырой и промозглый, как в склепе; коридор освещался единственным окном, которое располагалось в дальней торцевой стене, и Глеб поднял темные очки на лоб. Он медленно двинулся вперед, внимательно глядя себе под ноги, и не напрасно: в десятке метров от входа его чувствительные зрачки уловили тусклый блеск натянутой поперек коридора проволоки. Укоризненно покачав головой, Слепой присел и аккуратно снял растяжку. Прикрепленная к проволоке граната была новенькая, даже маслянистая от небрежно удаленной смазки. Глеб вынул из нее запал и положил гранату в карман куртки. Теперь увесистое металлическое яйцо оттягивало карман и при каждом шаге неприятно толкалось в бедро, напоминая о себе.

Глеб прошел по коридору до самого конца, распахивая все двери подряд и заглядывая в комнаты. Первый этаж выглядел нежилым, даже мебель в комнатах отсутствовала. Стены в коридоре были выкрашены масляной краской отвратительного темно-зеленого цвета, способного загнать в жестокую депрессию даже самого толстокожего оптимиста. Комнаты были оклеены дешевыми светлыми обоями, основательно обшарпанными, засаленными и испещренными многочисленными надписями, оставленными здесь поколениями юных россиян. Все вокруг криком кричало о многолетней, вошедшей в привычку нищете, и Глебу было очень трудно представить себе нормального человека, способного прельститься перспективой провести выходные в этом «чудном» местечке, да еще среди зимы, когда на свежем воздухе долго не проторчишь. Что ни говори, а генерал Потапчук был прав: на зимнюю турбазу это место было не очень похоже.

Но на втором этаже, судя по всему, недавно жили – правда, только в одной из десяти расположенных здесь комнат. Тесно, и впрямь как в пионерском лагере или больничной палате, поставленные койки с голыми металлическими сетками, усеянный растоптанными окурками пол, груда пустых консервных банок в одном углу, батарея пыльных, захватанных грязными пальцами бутылок в другом – все это говорило о том, что «зимний отдых» здешних постояльцев был довольно своеобразным. На ржавом железном листе под окном стояла чугунная печка-«буржуйка», коленчатая труба которой, по всей видимости, раньше была выведена прямо в форточку. Теперь форточка была закрыта, а сама труба валялась на полу и напоминала деталь какого-то диковинного оружия. В воздухе ощущался неприятный кисловатый запашок – затхлый дух закрытого помещения, в котором долго жили мужчины, не утруждающие себя поддержанием чистоты и порядка. Но запах был старый, да и окурки на полу выглядели так, словно пролежали тут не меньше месяца. Глебу стало очень любопытно, откуда генерал Потапчук взял сведения, на основании которых послал сюда своего лучшего агента. Очень захотелось побеседовать с информатором Федора Филипповича наедине, чтобы узнать, кто надоумил его шутить такие шутки с генералом ФСБ.

Одно было ясно: группировка, сделавшая лагерь своей зимней базой, располагала большими деньгами и обширными связями наверху, иначе эту лавочку прикрыли бы давным-давно. Так называемая зимняя турбаза не могла на протяжении стольких лет существовать, не вступая в официальные сношения с внешним миром – не платя налогов, не подвергаясь набегам санитарных врачей и пожарных инспекторов и не отчитываясь перед организацией, на балансе которой находились все здешние строения. Чтобы такой объект так долго оставался невидимым, нужно очень много платить, и притом не кому попало.

Для порядка Глеб заглянул в стенной шкаф, но, как и следовало ожидать, не обнаружил там ничего, кроме закатившейся в угол скомканной конфетной обертки. На задней стенке шкафа синей шариковой ручкой было выведено: «Оля и Света, лето-2000, 1-я смена». Внизу чья-то преступная рука крупно дописала черным фломастером: «ДУРЫ». Глеб подумал, что, если бы здесь было написано «дураки», это было бы про них с Федором Филипповичем.

Ступая по рассохшимся доскам, он подошел к окну и сквозь пыльное стекло выглянул наружу. За забором красовался сосновый бор; приземистое, сложенное из силикатного кирпича здание котельной с длинной железной трубой жалось почти вплотную к забору. На трубе, вертя головой во все стороны, сидела сорока, рядом еще одна – пестрая черно-белая птица с вороватым видом прыгала по крыльцу деревянного домика, из окна которого свешивался убитый кавказец. Сороки никогда не действуют в одиночку: сколько бы птиц ни принимали участие в очередном разбойничьем набеге, одна всегда занимает господствующую высоту и оттуда наблюдает за местностью, готовая поднять тревогу при первых признаках опасности. Своими слаженными действиями сороки всегда напоминали Глебу шайку беспризорников. Это была организованная преступность в чистом виде, и наблюдать за сороками, с точки зрения Сиверова, кое в чем было даже поучительнее, чем за обезьянами.

Неподалеку от здания котельной стоял темно-зеленый командирский «уазик» с брезентовым верхом. Серые от грязи борта были исчерчены ветками, «дворники» протерли в покрывавшей ветровое стекло грязи полукруглую амбразуру. Глеб подумал, что машину не мешало бы осмотреть, и в этот момент внизу хлопнула дверь.

Сиверов приник к стеклу и увидел человека в зеленом армейском камуфляже и надетой поверх него дутой лыжной куртке, который, спотыкаясь и все время оглядываясь через плечо, бежал к машине. В руке у него был автомат.

– Ах ты сволочь, – огорченно пробормотал Сиверов, дергая густо заплывший высохшей до каменной твердости масляной краской оконный шпингалет.

Убедившись в отсутствии погони, человек внизу перестал оглядываться и припустил во всю прыть. Он был в неплохой физической форме, подошвы его ботинок так и мелькали в воздухе, и Глеб понял, что не успеет открыть окно. Тогда он ударил в стекло прикладом, пошуровал автоматом в проеме, убирая осколки, и вскочил на подоконник.

Человек внизу обернулся.

– Стой! – закричал ему Сиверов. – Стой, кому говорят! Бросай оружие!

Тот, к кому был обращен этот грозный окрик, повел себя глупо. Он не стал бросать оружие, а попытался сбить Сиверова с подоконника автоматной очередью. Стрелком он оказался неважным, и дело ограничилось единственной царапиной, оставленной на щеке Глеба острым осколком кирпича. Пока Слепой перчаткой стирал с темных очков запорошившую их известковую пыль, его противник успел добежать до «уазика» и распахнуть дверцу. Заметив это, Глеб выстрелил, и переднее колесо машины осело, повиснув рваными резиновыми клочьями.

Сиверов сразу же прыгнул, и новая очередь противника ударила в опустевший оконный проем. Приземление было жестким, но Глеб умудрился не упасть. Он вскочил с корточек и вынужден был тут же упасть плашмя, спасаясь от пуль. Затем прогремел еще один выстрел, и в наступившей тишине Глеб отчетливо услышал знакомый щелчок бойка, упавшего на пустой патронник. Затем послышался металлический лязг передернутого затвора и еще один щелчок, свидетельствовавший о том, что безотказный механизм автомата по-прежнему пребывает в полном порядке, а вот патроны в магазине кончились.

Глеб поспешно поднялся, пока его противнику не пришла в голову светлая идея пуститься наутек, и взял человека возле «уазика» на мушку.

Тот еще дважды передернул затвор, прежде чем понял, что попусту тратит время. Пока он этим занимался, Сиверов успел преодолеть примерно треть разделявшего их расстояния. Наконец противник отшвырнул бесполезный автомат.

– Давно бы так, – сказал ему Глеб, продолжая неторопливо идти вперед. Левая нога слегка побаливала – похоже, он немного растянул лодыжку, сиганув со второго этажа на твердую землю. – Стой спокойно, и все будет нормально.

Он присмотрелся к своему противнику, теперь уже пленнику. Это был молодой парень – русский, а может быть, татарин или башкир, но никак не кавказец, – обритый наголо, рослый, довольно худой и бледный как полотно. Этот вояка явно был насмерть перепуган и смотрел на Глеба, как кролик на подползающего удава. Сиверов испытал разочарование – увы, далеко не первое за истекшие полчаса и, быть может, еще не последнее. Парень явно знал очень мало, если вообще что-нибудь знал, и «язык» из него был как из генерала ФСБ балерина. Впрочем, ответить на кое-какие вопросы он, несомненно, мог: например, назвать имя того, кто его сюда послал. Человек этот скорее всего тоже окажется мелкой сошкой, но он, в свою очередь, сможет назвать имя кого-нибудь покрупнее, и не только имя, но и адрес. И вот так, снизу вверх, звено за звеном, быть может, удастся заново размотать всю цепочку, которую Глеб Сиверов с подачи генерала Потапчука чуть было не оборвал сегодня…

«С паршивой овцы хоть шерсти клок», – подумал Глеб и, чтобы разрядить обстановку, немного опустил ствол автомата.

Этот миролюбивый жест был истолкован как-то странно. Парень, который все еще стоял, прижимаясь спиной к грязному борту «уазика», вдруг будто ожил, сунул руку в карман и тотчас же поднял ее над головой. В руке у него была граната.

– Не подходи! – завизжал парень, выдернул чеку и отшвырнул ее прочь. – Размажу! Бросай оружие, гад!

– Вот еще, – спокойно сказал Сиверов и приблизился к нему еще на шаг. – Зря ты чеку выкинул. Мой тебе совет: выбрось ты эту ерунду куда подальше и давай потолкуем.

– Не двигайся! – заорал парень. Глаза у него были бешеные, лицо посерело. – Бросай автомат! Сюда бросай, мне!

– Размечтался, – сказал Слепой и сделал еще один шаг. – Бросить эту штуку в меня ты все равно не успеешь, я выстрелю раньше. Зачем тебе это надо? Перестань валять дурака. Я здесь один, и я не мент. Ничего страшного ты не сделал. Что за тобой числится, кроме незаконного хранения оружия? Да ничего! Ответишь мне на пару вопросов, и все. Если не станешь врать, я тебя, может быть, даже отпущу. На что ты мне сдался?

До «уазика» было метров двадцать, и говорить приходилось громко. На всякий случай Глеб присмотрел себе укрытие и приготовился нырнуть туда, если парень окажется настолько глуп, что попытается использовать единственное оставшееся в его распоряжении оружие. «А пусть бы попробовал, – подумал Слепой. – Тогда, во всяком случае, его можно будет взять голыми руками». Стрелять в потенциального «языка» Глеб не собирался: у него накопилось слишком много вопросов, требовавших ответа.

– Ну что, договорились? – спросил он миролюбиво и снова шагнул вперед.

Того, что произошло в следующее мгновение, он никак не ожидал. Человек, которого он уже считал своим пленником, вдруг бросился вперед, прямо на автомат, что-то нечленораздельно, но очень громко крича. Руку с гранатой он держал перед собой, как будто собирался передать Глебу эстафетную палочку. Похоже, он намеревался добежать до Слепого и взорвать его вместе с собой или погибнуть от автоматной пули. Никак иначе истолковать его поведение было нельзя. Сиверов изумился до глубины души, но это не помешало ему принять единственно верное решение. Ствол автомата опустился еще немного, прозвучал одиночный выстрел. Пуля ударила человека с гранатой в левую голень, протяжный вопль ужаса и ярости оборвался, будто обрезанный ножом, парень упал ничком как подкошенный. От удара о землю его кулак разжался, граната откатилась в сторону.

Сиверов метнулся в укрытие, про себя считая секунды. На счете «четыре» впереди глухо ахнуло и земля под Глебом вздрогнула. Он полежал еще немного, ожидая, что на голову и плечи вот-вот посыплется песок и гравий, но так ничего и не дождался, лишь где-то неподалеку что-то ударилось о землю с неприятным мокрым шлепком. Да и звук разрыва показался Сиверову каким-то чересчур глухим, будто в последний момент гранату чем-то накрыли…

Глеб поднял голову, уже зная, что увидит. Он не ошибся: человек, которого он ранил, в последнее мгновение нашел в себе силы, превозмогая боль, подняться на руках, рвануться вперед и накрыть гранату своим телом. Вряд ли он сделал это, чтобы спасти Сиверова. Похоже было на то, что этот кретин боялся плена больше смерти и ухитрился ускользнуть у Слепого из рук, покончив с собой таким варварским способом.

– Черт знает что, – сказал Глеб, вставая. – Зачем ты это сделал, болван?

Ответа, разумеется, не последовало, да Глеб его и не ждал. Тут было о чем поразмыслить. Сегодня ему противостояли люди, которые не умели драться, зато предпочитали смерть аресту. Это было очень странное сочетание. Что двигало этими людьми – фанатизм, ненависть, идея, за которую не жалко отдать жизнь? Он вспомнил лица убитых, вспомнил вытатуированный на пальце у одного из них перстень и возмущенно пожал плечами: какая к дьяволу может быть идеология у вчерашнего зэка? Да и лицо самоубийцы с гранатой в последние мгновения жизни не было лицом фанатика, идущего на смерть за идею. Это была бледная маска смертельного ужаса и отчаяния, а вовсе не ярости и слепой веры в свою правоту…

Сиверов поставил автомат на предохранитель, небрежно сунул его под мышку, отвернулся от кровавого месива, минуту назад бывшего живым человеком, и, закуривая на ходу, двинулся туда, где оставил свою машину.

Глава 3

То, что лежало в узком тамбуре между двумя стальными герметичными дверями, можно было назвать покойником лишь с очень большой натяжкой: это был скелет, одетый в военную полушерстяную гимнастерку образца сорок третьего года и просторные синие галифе, заправленные в хромовые сапоги. На плечах красовались погоны с тусклыми лейтенантскими звездочками; откатившаяся в сторону фуражечка блином была синего цвета с малиновым околышем. Темный череп, покрытый клочьями похожих на паклю волос, скалил желтые зубы; превратившаяся в пригоршню костей кисть руки лежала на застежке кожаной кобуры; точно посередине лба зияло круглое отверстие, оставленное, конечно же, пулей. Клыков внимательно осмотрел пол у себя под ногами и, наклонившись, подобрал позеленевшую стреляную гильзу.

– Не от «тэтэшника», – объявил он, оглядев гильзу со всех сторон. – Калибр девятка… По тем временам это мог быть только немецкий пистолет – вальтер или парабеллум.

– Какая разница? – сердито спросил стоявший на пороге Георгий Луарсабович. – И по каким это «тем временам»?

– Разницы действительно никакой, – рассеянно произнес Клыков, продолжая оглядываться. – Вальтер – доброе оружие, им до сих пор пользуются те, кто знает толк в стволах… А время…

Он бросил гильзу на пол, присел и пощупал нагрудные карманы гимнастерки.

– Черт, документов нет, – сказал он, выпрямляясь и брезгливо вытирая руку в перчатке о штанину. – Эту форму ввели в сорок третьем. Когда именно она вышла из употребления, не помню, но в пятидесятых ее еще носили. И даже, наверное, в шестидесятых.

– Дом наверху сгорел в середине пятидесятых, – напомнил Георгий Луарсабович.

– Да, – согласился Клыков. – Но не факт, что этого парня грохнули тогда же. Не нравится мне это, батоно Гогия. Совсем не нравится.

– А кому такое может понравиться? – пожал жирными плечами Гургенидзе. – Клянусь, Николай, не ожидал от тебя такой чувствительности. Ты же воевал, неужели на войне к мертвецам не привык?

– Дело не в мертвеце, – терпеливо объяснил Клыков, – а в его одежде. Ты что, батоно, сам не видишь? Это же чекист!

– Мертвый чекист, – поправил Гургенидзе. – А мертвые не кусаются.

– Это когда как, – возразил начальник службы безопасности, неодобрительно разглядывая одетый в парадную форму НКВД скелет. – Бывает, что кусаются, да еще как!

Он огляделся, отыскал на стене у входа архаичный выключатель и повернул его. Вместо щелчка послышался ржавый хруст, и рукоятка выключателя осталась у него в пальцах. Привинченный к бетонной стене светильник, забранный металлической решеткой, даже не подумал загореться.

– Такой большой, а в сказки веришь, – заметил по этому поводу Гургенидзе.

Он обернулся и отдал распоряжение Телятникову убрать строителей подальше – в вагончик, а еще лучше – на рабочие места.