Криминальные будни психиатра

Заготовка явно была предназначена для того, чтобы «подстегнуть» Савелия. «Смотри, ты тут из пустого в порожнее переливаешь, про давно позабытое детство меня расспрашиваешь, а я ведь до крайности уже дошел, если мне такие сны снятся. Еще немного, еще чуть-чуть – и я ее наяву прирежу! Грех разделим пополам».

Не самый приятный пациент Сергей Леонидович, увы.

– Сначала меня охватила радость, – забубнил Сергей Леонидович. – мол, на этот раз я победил, оставил за собой последнее слово, как положено мужику. Но очень быстро радость сменилась ужасом. Как же, думаю, я мог так поступить? Просыпаюсь, а она рядом лежит, губками чмокает. Такая милая. Она, когда спит, очень милая, аж дух захватывает. И когда молчит, тоже милая… иногда мне кажется, что в ней живут два человека.

– А в вас?

– Во мне всегда один, что я, шизофреник, чтобы раздвоением личности страдать?

Если пациент уходит в глухую оборону, общение пора прекращать. Пусть отдохнет, осмыслит, определится… А тут и время очень удачно подошло к концу. Простились ровно, можно сказать – дружелюбно. Сергей Леонидович, правда, поинтересовался, почему Савелий не дает ему никаких тестов. Савелий ответил, что это совсем ни к чему, но в объяснения пускаться не стал.

Проводив Сергея Леонидовича, Савелий подошел к распахнутому окну – освежиться. Кондиционеры были установлены только в кабинетах администрации диспансера, до прочих то ли руки не доходили, то ли средств было мало. Думая о своем, он равнодушно созерцал привычный городской вид, который благодаря росшему перед окном раскидистому клену, был городским не на все сто процентов. Мысль обозначила себя, но никак не хотела додумываться до конца. То обстоятельство, что пациент Сергей Леонидович привык расхаживать с ножом в кармане, не имело никакого отношения к убийствам на складском комплексе (Сергей Леонидович скорее всего и не знал о таком складе), но какая-то неуловимая связь здесь все-таки присутствовала.

– Устали? – участливо спросила медсестра Зинаида Александровна.

– Не очень, – ответил Савелий, слегка досадуя на то, что его отвлекли от размышлений.

– А я страшно устала! – прочувственно сказала медсестра. – Страшно! В такую жару при моей комплекции…

Дальше Савелий уже не слушал, уцепился за ключевое слово и додумал мысль до конца. Страх может жить в каждом из нас. Собственно говоря, у каждого человека есть какие-то страхи, всяк чего-то да боится. Сам Савелий боялся прожить жизнь в одиночестве, боялся тяжелых болезней, боялся лихачей на мотоциклах, не опасался, а именно – боялся. А у Сергея Леонидовича немного другие страхи – он носит нож для самообороны. Не так уж и глупо, как кажется на первый взгляд. Пистолет, конечно, посерьезнее, но он тяжелее, заметнее, шумнее и не всегда может помочь на очень близком расстоянии. А так – пырнул противника ножом и убежал.

«Я ужасно несчастен, ибо ужасно боюсь, – говорит Кириллов у Достоевского и добавляет: – Страх есть проклятие человека»[4 - Ф. М. Достоевский, «Бесы»]. Да, проклятие, лучше и не скажешь.

И на складе у кого-то может быть Страх. Огромный, но тщательно скрываемый. Есть тайна, которую человек тщательно скрывает, но тем не менее кому-то из окружающих она становится известна. Скорее всего – совершенно случайно, больно уж разный статус у убитых. Сын совладельца, офисная труженица, водитель погрузчика – эти люди никогда не объединялись в рамках одной компании, одного круга. Склад – вот все, что их объединяет.

А ведь это не так уж и сложно – ограничить круг людей, с которыми преимущественно контактировали убитые… Нет, не пойдет. А вдруг они что-то заметили мимоходом? Тут никакого круга не ограничишь. Вот если бы можно было побывать на складе… Например, устроиться на работу грузчиком и… Мечтать не вредно, но грузчик из Савелия никакой, это раз, отпуск ему сейчас главный врач не даст, это два, и вообще главное можно понять и на расстоянии, оперируя теми данными, которые в состоянии предоставить и Виталик. Стоит догадаться, почему убийца поступает именно так, зачем он оставляет рецепты из старой кулинарной книги, стоит понять систему и ход его мыслей, как полдела можно считать сделанным. А начинать надо с того, что убийца чего-то боится.

В отношении психического здоровья убийцы у Савелия имелись определенные сомнения. Тот с равной вероятностью мог быть нездоров психически или здоров, «кулинарное» оформление убийств могло оказаться простой маскировкой, попыткой направить следствие по ложному пути. Однако убивал он не кого придется, а явно тех, кого хотел убить, тех, кто мешал или представлял какую-то опасность. Сын замдиректора и водитель погрузчика были убиты в относительно малолюдных местах, «удобных» с точки зрения убийцы. А вот убийство сотрудницы отдела персонала было сопряжено с огромным риском быть замеченным. Что это все-таки? Наглость? Вызов обществу? Запугивание? Или же просто необходимость срочно избавиться от Луковской, но за пределами склада убийце было бы сложнее это сделать. А почему сложнее?

– Голову сломать можно, – вырвалось у Савелия по пути от окна к столу.

– Это точно, доктор, – подхватила Зинаида Александровна. – С народом тяжело работать, с одними бумажками куда легче.

…– Какие пробки!.. И день сегодня магнитный!.. Чуча даже проводить меня не вылезла!.. Я так боялась опоздать, а тут еще из поликлиники позвонили!.. Одно к одному!

Серафима Семеновна. Пятьдесят семь лет. Профессор кафедры всеобщей истории гуманитарного университета. Жизненные интересы вращаются вокруг сына-дипломата, йоркширского терьера Чучи (полное имя Чиччолина Жюли Бьютифул Дрим – вот как!) и бронхиальной астмы. С помощью Савелия Серафима Семеновна пыталась избавиться от склонности к переживаниям, точнее – от привычки вгонять себя в стойкую депрессию воображением всяких ужасов.

Хорошая пациентка Серафима Семеновна, «отзывчивая», контактная, проблем с ней никаких – одно удовольствие от работы. Уши, правда, слегка закладывает от такого удовольствия, но громогласие у Серафимы Семеновны профессиональное, лекторское, никуда его не денешь.

Последним на приеме был Борис Яковлевич, экономист по профессии и мятущаяся личность по жизни. Именно так он представился Савелию при знакомстве.

– Я себе плакатик сделал и над кроватью повесил. Написал черным по белому: «Я никому ничего не должен, и мне тоже никто ничего не должен. Я не обязан объяснять свое поведение. Я имею право на ошибки и сам отвечаю за свои ошибки. Мне безразлично, как ко мне относятся люди».

– Помогло?

– Как-то не очень, – признался пациент.

– И не могло помочь, потому что вы, Борис Яковлевич, писали плакат не для себя, а для жены и сына. А с ними лучше было бы поговорить, а не так вот, эпистолярно…

– Но ведь рекомендуют. В серьезном журнале. «Вестник нестандартной психологии» называется.

– Серьезный – это «Психологический журнал», издаваемый Институтом психологии. Или, скажем, «Вопросы психологии». А то, что вы, Борис Яковлевич, читаете, это, извините меня, белиберда и ересь.

– Но мне ж его специалист рекомендовал, который у нас тренинг по асс… ассе…

– Ассертивности[5 - Ассертивность – уверенность в себе, способность самостоятельно регулировать собственное поведение и отвечать за него, не попадая в зависимость от внешних влияний и оценок.], наверное.

– Да-да, ассертивности, слово такое, на «ассенизацию» похожее. Так вот он мне и рекомендовал этот самый «Вестник». Сказал, что сам там печатается. Такой представительный мужчина, академик…

Ага, станет вам настоящий академик по фирмам с тренингами бегать, делать ему больше нечего. Очередной самозванец, действительный член какой-нибудь Всемирной академии психического благополучия или же Астральной академии вселенского разума. Борис Яковлевич работает в кредитном отделе крупного банка. Работа не для легковерных, а для въедливых и здравомыслящих. И на тебе – академик, «Вестник», плакат над кроватью. Умора! Интересно бы посмотреть на тренинг по ассертивности, который проводит такой вот «академик». Хотя бы одним глазком…

7

Виталик на «выводы» Савелия отреагировал холодно.

– Мутно рассуждаешь, – сказал он. – Ни бе, ни ме, ни консоме. А всех убитых мы и так проверяем как следует, через мелкое сито просеиваем, и не раз. Ты и представить не можешь, как иногда при близком рассмотрении меняется впечатление о людях. Вот совсем недавно докторшу из приемного отделения шестьдесят пятой больницы дома задушили с имитацией самоубийства, вроде как повесилась. На первый взгляд – кому только понадобилось ее убивать? Одинокая тетка, двенадцать лет назад переехала из Ташкента. Там продала две квартиры, здесь комнату купила. Жила тихо, скромно, с коллегами и соседями не конфликтовала, какие-то гости иногда приходили… А копнули и обалдели. Скромная докторша, оказывается, хранила общаковые средства и втихаря давала из них деньги в рост под большой процент. За это ее свои же и придушили. Но до этого же докопаться надо было…

– Или просто комнату тщательно обыскать, – поддел Савелий.

– Савелий, ты что – совсем того? – изумился брат. – Кто ж тебе станет общаковые средства в квартире хранить, тем более – в коммунальной?

– А где их положено хранить?

– Каждый сам решает этот вопрос, – уклончиво ответил Виталик. – Эта, например, рассовала его по банковским ячейкам, а ключи от них держала в тайнике под подоконником. Даже если кто и найдет, то не поймет откуда эти ключи. Что-то умное еще имеешь сказать?

– Имею! – огрызнулся Савелий. – Слово «имеешь» здесь совершенно не к месту. У тебя в школе что по русскому было?

– Три. Ты что забыл, что я был вечный троечник? – хохотнул брат. – Пятерки только по физкультуре, и то благодаря тому, что физрук был нашим соседом.

– Оно и видно, – веско, со значением сказал Савелий и отключился, не прощаясь.

8

В последнее свое утро Николай Николаевич проснулся в прескверном расположении духа. Причин тому было много – от рабочих проблем (одни убийства чего стоят) до обострившегося со вчерашнего дня геморроя. А тут еще не успел открыть глаза, как заломило затылок. Давление, будь оно трижды проклято, подскочило с самого утра. Николай Николаевич, не вставая, нашарил на тумбочке блистер с таблетками и выдавил сразу две. Одну проглотил (мелкую таблетку можно и не запивать – так проскочит), а другую положил под язык и лежал до тех пор, пока она не рассосалась полностью.

Досталось всем. Кота, сдуру вздумавшего ластиться, Николай Николаевич пнул, жену, пережарившую глазунью, обозвал вороной, а водителя Рому обложил трехэтажным матом за совершенно невинное по московским пробочным меркам пятиминутное опоздание. Рома в ответ начал бить себя в грудь и рассказывать где и сколько он вынужден был простоять. В итоге потеряли еще минут пятнадцать, и на работу Николай Николаевич опоздал, а он этого очень не любил. Директор должен подавать пример подчиненным или хотя бы не давать им повода для сплетен. А то начнутся развал, разброд и шатание. Директор опоздал на работу? Значит, нам и прогулять можно, чем мы хуже его? Ни одна сволочь не обратит внимания на то, во сколько директор уезжает домой, когда в восемь вечера, а когда и в одиннадцатом часу. Но получасовое опоздание будут обсуждать месяцами. Народ вообще считает, что директор ничего не делает, только деньги гребет лопатой, а о том, каково это – обеспечивать бесперебойную работу склада и привлекать клиентов, никто не задумывается. Считают, что это происходит само собой. Как бы не так!

Раздача подарков продолжилась и на складе. Во время утреннего «разбора полетов» досталось всем, за исключением Высоцкого, причем досталось капитально – на повышенных тонах и с угрозами. Заместителю и компаньону выговаривать принародно было неуместно, к тому же у человека огромное горе – единственного сына потерял, поэтому Николай Николаевич ограничился тем, что с глазу на глаз сказал:

– Может, вам отдохнуть немного, Олег Михайлович? А то я смотрю на вас и вижу, что вам не до работы…

Жестко так сказал, стараясь тоном выразить больше, чем словами. Надо докупать штабелеры, надо решить вопрос о ремонте второго корпуса, надо «навести контакт» с новым заместителем префекта… Много чего надо сделать.

– Не хочу я отдыхать, – отмахнулся Высоцкий, – совсем не то настроение. А насчет того, что мне не до работы, вы правы, есть такое дело. Но я возьму себя в руки, нельзя распускаться…

Николаю Николаевичу, при всей его душевной огрубелости, стало стыдно. Уж Высоцкого-то можно было и не шпынять, зря это он сделал.

– Я чисто по-человечески предлагаю, – сказал он, желая сгладить впечатление. – Может, смена обстановки вам на пользу пойдет?