Авраам Линкольн. Его жизнь и общественная деятельность

В 1846 году он уже оставил собрание Иллинойса, на его долю выпала большая честь: он был избран своими согражданами членом конгресса[2 - Конгрессом называется национальное законодательное собрание Соединенных Штатов Северной Америки. Он состоит из сената и палаты представителей. Каждый штат посылает в конгресс двух сенаторов, избираемых на шесть лет местным собранием штата, причем одна треть всех сенаторов, заседающих в конгрессе, подвергается новым выборам через каждые два года. В палату представителей каждый штат посылает одного или двух членов, смотря по населению, избираемых всеми гражданами мужского пола, которым исполнилось двадцать один год. Они заседают только два года. Сенаторы должны иметь не менее тридцати лет от роду. Члены конгресса – не менее двадцати пяти. Как сенаторы, так и представители, или члены, конгресса получают по пяти тысяч долларов в год и разъездные деньги. Во главе конгресса стоит президент, представитель исполнительной власти, избираемый сроком на четыре года].

Еще два года тому назад Линкольн, бывший большим почитателем Клея, известного тогда государственного человека и кандидата на должность президента, агитировал в пользу его кандидатуры по штату Иллинойс. В течение некоторого времени он почти ежедневно произносил речи по разным государственным вопросам, бывшим тогда на первом плане, особенно же против распространения торговли невольниками, противником которой был всегда и сам Клей; во время этих прений он столкнулся с мистером Стивеном Дугласом, также членом собрания Иллинойса, который с этого времени стал одним из самых сильных политических противников Линкольна. Дуглас, человек весьма талантливый, богатый и пользовавшийся большим влиянием среди своей партии, не только противился всяким стремлениям к уничтожению невольничества, но был горячим поборником распространения этого позорного учреждения.

К огорчению Линкольна, кандидатура Клея не имела успеха; но сам он остался в выигрыше. Он стал настолько популярен во время своих разъездов по штату в интересах Клея, что в 1846 году, когда начались выборы в конгресс, его выставили кандидатом и он был избран подавляющим большинством голосов.

В декабре этого же года он занял свое место в палате представителей в Вашингтоне. Противник его Дуглас был избран сенатором от того же штата. Интересно, что из всех членов конгресса Линкольн был по росту самый высокий, а Дуглас – самый низкий.

Избрание Линкольна в члены конгресса являлось не только крупным шагом в его политической карьере, но было предвестником многих событий, которые имели влияние на дальнейшую судьбу Соединенных Штатов. В это время велась война с Мексикой, сопротивлявшейся вторжению американцев в Техас, который она считала своим владением. В первой своей речи на конгрессе, обратившей на него внимание, Линкольн протестовал против этой войны. Как он, так и его партия, имели веские к тому основания, потому что присоединение Техаса было сделано под давлением рабовладельческой партии, видевшей в этой стране новый опорный пункт для распространения невольничества.

Благодаря силе аргументации и искренности его протеста Линкольну удалось нанести сильный удар рабовладельческой партии. И только вследствие самого решительного образа действий ему, вместе с его партией, удалось добиться компромисса, по которому невольничество было допущено только в известной части Техаса. Борьба с рабовладельцами не ограничивалась одним Техасом. Они были настолько сильны и так настойчиво добивались своей цели, что представители их в конгрессе требовали распространения права торговли неграми и в территориях[3 - Так называются в Америке большие пространства земли, еще не вошедшие в состав какого-либо штата или в Союз как независимый штат, но имевшие временное правительство по назначению конгресса и президента] Запада, входивших теперь как новые штаты в состав Союза, но где система невольничества еще не была узаконена. Таким требованиям Линкольн сопротивлялся всеми силами, и рабовладельцам удалось только отчасти достигнуть своей цели.

В конечном результате рабовладельческая партия добилась одной важной уступки, в виде постановления конгресса, которое признавало незаконным укрывательство невольников-негров, бежавших в свободные штаты, и обязывало доставлять их владельцам. Этот жестокий закон был источником многих страданий; вот что про него говорит американский писатель и биограф Линкольна Леланд: “Между тем как не щадили усилий, чтобы ловить и возвращать к владельцам невольников, бежавших в свободные штаты, никто и не думал о защите свободных негров, которых из тех же штатов насильно увозили на юг и там продавали в неволю. Утверждают, что одно время в Пенсильвании не проходило дня без такого насилия над каким-нибудь несчастным негром”. Далее Леланд прибавляет, что он “знал белого по происхождению, смуглого лицом мальчика, которого чуть не увезли для продажи на юг”.

Хотя партия рабовладельцев и не достигла вполне своей цели, но представители ее не были этим обескуражены. Они сознавали свою силу и готовились к борьбе. Настало временное затишье, как перед грозой; рабовладельцы юга и их северные противники были накануне великой борьбы не на жизнь, а на смерть.

После своей первой сессии в конгрессе, во время которой он принимал участие во многих важных прениях и быстро поднялся во мнении своих сотоварищей, Линкольн решил не баллотироваться во второй раз, и мы его видим опять в Спрингфилде. Здесь он принялся за свою прежнюю работу адвоката и много работал над своим дальнейшим умственным развитием, сознавая, вероятно, превосходство тех высокообразованных государственных людей, с которыми ему приходилось сталкиваться в Вашингтоне. “Может быть, – говорит один из его биографов, – он уже видел приближение той великой борьбы между Югом и Севером, к участию в которой хотел приготовиться заранее”.

Он пока не принимал деятельного участия в местной политической жизни, и только если Дуглас появлялся в какой-нибудь части Иллинойса и произносил речь в пользу распространения невольничества, Линкольн считал своей обязанностью возражать ему в том же месте. Затем он был во главе разных общественных движений в штате. За этими исключениями он посвящал все время своей профессии и научным занятиям.

Но это продолжалось недолго, и ему скоро пришлось возвратиться к общественной деятельности, – из-за одного серьезного шага, предпринятого рабовладельческой партией. Насколько он был важен, видно из того, что это было ни более ни менее как уничтожение упомянутого уже Миссурийского соглашения, вследствие билля (проект закона), внесенного Дугласом и принятого конгрессом в 1854 году. Другими словами, закон, с 1820 года допускавший невольничество только в известных частях Союза, под влиянием рабовладельческой партии был теперь уничтожен, чтобы дать простор невольничеству в свободных территориях Запада, особенно же в Канзасе и Небраске.

Номинально этот новый закон предоставлял самому населению решать вопрос о допущении невольничества; но вскоре выяснилось, что могущественный Юг мог им воспользоваться, чтобы добиться поставленной себе цели.

До сих пор многие северяне, не желая восстанавливать население южных штатов, воздерживались прямо высказываться за упразднение невольничества и не держали открыто сторону аболиционистов; и если бы Миссурийское соглашение осталось в силе, они бы удовлетворились существующим положением вещей. Более всего они дорожили миром. Но утверждение билля Канзаса – Небраски было не только сигналом к протесту с их стороны, но и к действию. Нельзя было далее сомневаться, что южане поставили себе целью внести невольничество в свободные территории Запада, а может быть распространить его и по всему Союзу.

Авраам Линкольн не мог отнестись равнодушно к такому положению вещей. Он предвидел и все опасные последствия этой меры и то, что Север ни в коем случае не согласится на дальнейшее распространение рабства. Он хорошо сознавал, что если теперь же не будет положен предел ясно высказанным стремлениям рабовладельческой партии, то неминуемо возникнет борьба, грозящая гибелью его родине. Со всем жаром своей энергической натуры он выступил с протестом против поборников рабства. Первые его усилия были направлены против того же Дугласа, который в это время только что вернулся из Вашингтона и произнес в Спрингфилде речь в защиту билля. Линкольн возражал, и, по словам слышавших его, никогда еще речь его не отличалась такой силой и убедительностью, так что он в прах уничтожил все доводы своего противника. Не довольствуясь этим, он преследовал его по пятам, во все места, куда тот ни ездил, и везде выступал против нового закона, показывая опасности и борьбу, которые он неизбежно вызовет. Красноречие его до того увлекло население Иллинойса, что господствовавшая в нем партия демократов была разбита и должна была уступить первенство вигам, которые убедили Линкольна опять вступить в законодательное собрание, и в 1855 году он был объявлен кандидатом в сенат.

В конце концов он, однако, отказался от выборов, уступив место другому кандидату от своей партии, что дало ей возможность восторжествовать над Дугласом. Такое самопожертвование еще более возвысило его в общественном мнении и вскоре после того виги, вновь организованные под названием республиканской партии, признали Авраама Линкольна своим вождем.

Во время президентских выборов в 1856 году Линкольна выдвинули, к немалому его удивлению, кандидатом на должность вице-президента; хотя он и не был избран в этот раз, но множество поданных за него голосов яснее всего показывало, как быстро росла его популярность. Он принимал деятельное участие в избирательной кампании, много говорил против распространения невольничества; одна из произнесенных им тогда речей заканчивалась такими знаменательными словами: “Да, мы будем бороться за свободу, бороться с рабством, доколе конституция нашей страны охраняет свободное слово и пока не добьемся, чтобы по всей этой большой земле, под лучами солнца и под падающим на нее дождем, выходил на свой труд только свободный работник”. Опасения Линкольна не замедлили оправдаться, и, как только билль Дугласа обрел силу закона, мирное земледельческое население свободного Канзаса испытало на себе все грустные последствия этой меры.

По соседству с ним находился рабовладельческий штат Миссури, и южная партия направила из него в Канзас многочисленные группы так называемых “пограничных разбойников”. Под видом переселенцев эти бродяги, по плану южан, должны были подавать голоса за разрешение в Канзасе невольничества, в то же время разбоями, насилием и грабежами сделав невозможным дальнейшее пребывание в стране тех поселенцев, которые противились рабству, и таким путем выжить их из Канзаса. Такая программа действительно уже приводилась в исполнение; северянам ничего более не оставалось, как послать вооруженную силу для защиты мирного населения Канзаса, подвергавшегося всяческому насилию. Поcле этого в Канзас стали возвращаться с севера эмигранты, которые при голосовании билля о невольничестве противодействовали “пограничным разбойникам”. Такое положение дел, в сущности представлявшее уже начало междоусобной войны, продолжалось в Канзасе несколько лет, пока он не стал штатом и не была утверждена конституция, отвергавшая невольничество. Конечно, все это возбуждало сильное раздражение среди северян, и отношения между ними и южными штатами становились с каждым днем все более и более натянутыми. Ухудшению их немало способствовал и крайне печальный инцидент, случившийся в это время в конгрессе. Один из известных сенаторов – Сомнер, от штата Массачусетс, – произнес речь, показавшуюся обидной другому сенатору, Бутлеру, из Южной Каролины; товарищ последнего, Брукс, также из рабовладельческой Южной Каролины, оскорбленный за своего приятеля, нанес жестокий удар палкою злосчастному оратору, от последствий которого тот страдал в течение многих лет.

В самый разгар канзасских действий – 16 июня 1858 года – в Спрингфилде собрался конвент республиканской партии, и Авраам Линкольн был вторично избран кандидатом в сенаторы. На следующий вечер после выборов он произнес здесь речь, известную в Америке под названием “Раздор в доме”. Приводим начало ее, указывающее на признаки приближающейся бури, которая скоро охватит всю страну. “Если б мы знали, где мы находимся и куда стремимся, то могли бы лучше решить, что нам делать и как поступать. Уже пятый год как принята политика, которая, по уверениям ее сторонников, должна была положить конец волнениям, вызванным вопросом о невольничестве. Действие этой политики не только не успокоило волнений, а, напротив, усилило их. По моему мнению, они не прекратятся, пока мы не дойдем до кризиса и не переживем его. Дом, в котором царит раздор, устоять не может. Я полагаю, что нынешнее правительство, колеблющееся между свободой и рабством, не может быть прочно. Я не ожидаю расторжения нашего Союза… Я не боюсь, что дом рухнет, но я уверен, что раздор в нем прекратится. Он должен быть однородным. Или враги рабства положат ему предел и поставят его в такие условия, что оно должно неминуемо исчезнуть, или его защитники двинут и утвердят его настолько, что оно сделается одинаково законным для всех штатов, – как старых, так и новых, как северных, так и южных”.

Это были смелые слова; но даже самые нерешительные из сторонников Линкольна в конце концов должны были признать, что он говорил правду. Впечатление от его речи было громадное, и с тех пор республиканская партия Иллинойса стала смотреть на него как на своего вождя в борьбе с рабовладельцами и в защите Союза, которому теперь угрожала опасность. Уже нельзя было долее сомневаться, что южные штаты готовы были поставить все на карту, чтобы достигнуть повсеместного признания невольничества, а в крайнем случае даже отделиться от Союза.

Одновременно с Линкольном другая партия выдвинула своим кандидатом его старого соперника – Дугласа. Оба они разъезжали по Штатам в одно и то же время и произносили речи: Дуглас – в поддержку рабовладельческой партии, Линкольн же – против нее. Канзасская борьба была теперь в самом разгаре и речи этих двух враждующих ораторов привлекали к себе всеобщее внимание. Во время этой избирательной борьбы Линкольн как-то объявил, что он считает “непременным долгом конгресса – воспретить невольничество по всей территории Соединенных Штатов”. Хотя на выборах Линкольн и получил большинство в четыре тысячи голосов, но в конгрессе вследствие большого числа избранных представителей предстояла перебаллотировка, и он не был утвержден членами сената, подавшими голос за Дугласа. Линкольн несомненно был огорчен таким неожиданным поворотом дела и впоследствии, в разговоре с одним знакомым, так выразился по этому поводу: “Я испытывал тогда чувства мальчика, которому наступили на ногу; было слишком больно, чтобы смеяться, а плакать большому – совестно”.

Речи, произнесенные Линкольном во время избирательной борьбы с Дугласом, привлекли множество сторонников к делу, за которое он стоял. Его речь “Раздор в доме” повторялась в самых отдаленных концах страны.

Весьма характерен контраст в расходах на избирательную борьбу двух соперничествовавших кандидатов, продолжавшуюся почти семь месяцев. Богач Дуглас, разъезжавший царем по округу, в сопровождении целой свиты друзей, в особых поездах, даже с пушкою, истратил до пятидесяти тысяч долларов. Линкольн же, как бы стыдясь своей расточительности, признавался, “что все это дело обошлось ему не менее пятисот долларов”.

В течение следующих двух лет Линкольн знакомился со страною, разъезжая по разным местам Соединенных Штатов, где он читал лекции и произносил речи. Между прочим, он был в Нью-Йорке, где сказал замечательную речь, а также в Канзасе, где его восторженно встретили свободные поселенцы. Одним словом, везде, где он ни появлялся, он производил самое благоприятное впечатление на своих слушателей.

В бытность свою в Нью-Йорке он посетил одно ремесленное заведение для бедных детей. Преподаватель в тамошней воскресной школе пишет о его посещении: “В воскресенье в наш класс вошел чрезвычайно высокий, замечательный на вид человек и занял место на скамье. Он следил с таким вниманием за нашими занятиями и лицо его выражало столько интереса к делу, что я подошел к нему и попросил его сказать несколько слов детям. Он согласился на мою просьбу и, выйдя вперед, произнес краткую речь, которая совсем очаровала его маленьких слушателей. В комнате водворилась полная тишина. Он говорил прекрасным языком, его голос доходил до глубины души. На лицах детей было написано, какое они испытывали сильное впечатление. Раза два он хотел остановиться, но раздавались возгласы: “Продолжайте! Пожалуйста, продолжайте!” При взгляде на высокую мускулистую фигуру незнакомца, на его энергическое, сильное лицо, по которому по временам пробегало выражение доброты и нежности, меня мучило любопытство узнать – кто это такой. Я пошел за ним в переднюю. На мой вопрос он вежливо ответил: “Я Авраам Линкольн из Иллинойса”.

Тем временем друзья и почитатели Линкольна решили выставить его кандидатом на самую высокую должность в Союзе. 9 мая 1860 года в большом, нарочно для этой цели устроенном деревянном здании собралось до пяти тысяч человек, включая членов Республиканского конвента штата Иллинойс. Когда все были в сборе, губернатор штата, председательствовавший на митинге, встал с места и сказал: “Мне сообщили, что здесь присутствует один из самых достойных граждан нашего штата, которого мы все любим и уважаем. Я предлагаю, чтобы его пригласили занять место на платформе”, – и он назвал имя Авраама Линкольна. Под бурю аплодисментов Линкольна подняли и усадили на почетное место. Едва шум утих, как в зале при новых восторженных криках появился Джон Генкc, давний товарищ Линкольна, который нес на плечах две жерди со следующею надписью: “Две жерди от изгороди, из числа наколотых Авраамом Линкольном вместе с Джоном Генксом в Сангамонской ложбине в 1830 году”.

Когда тишина в зале восстановилась, кто-то из присутствующих попросил Линкольна сказать несколько слов, на что последовал следующий остроумный ответ, вызвавший хохот и самые восторженные аплодисменты.

“Джентльмены, – сказал Линкольн, – вы, кажется, желаете знать о происхождении этих штук. Действительно, мы с Джоном Генксом кололи жерди в Сангамонской ложбине – не могу утвердительно сказать, подлинные ли это наши жерди; во всяком случае, похвалиться их изготовлением нельзя; но я знаю одно, что я колол тогда жерди, а теперь могу сделать получше этих”.

После того, как шум утих, председатель митинга провозгласил резолюцию, что Линкольн предлагается кандидатом на должность президента Соединенных Штатов, которая, при неумолкаемых аплодисментах, и была принята единогласно.

Через неделю происходил еще один громадный митинг в Чикаго, где собрался Национальный республиканский конвент числом до двадцати шести тысяч человек. Из семи других кандидатов, включая Сюарда, здесь в конце концов был объявлен избранным Авраам Линкольн.

Выбор Линкольна удовлетворил республиканскую партию по всему Союзу. “Члены ее, – говорит один из его биографов, – не могли не признать в нем человека неподкупной честности, с непоколебимыми принципами, с горячей любовью к свободе, и они пошли за ним в политическое сражение с горячностью и энтузиазмом, которые служили залогом победы, тогда как сомнения и нерешительность, царившие в советах их противников, были верными предвестниками их поражения.

6ноября 1860 года происходили окончательные выборы из числа объявленных кандидатов, и Линкольн, главным соперником которого оставался его старый противник Дуглас, был избран шестнадцатым президентом Соединенных Штатов.

Незадолго до выборов с Линкольном виделся один из членов администрации штата Иллинойс, мистер Ньютон Бэтман, который передает из бывшего между ними разговора следующие знаменательные слова Линкольна по поводу подававших против него голоса пасторов: “Вот двадцать три пастора разных сект, и все они, за исключением трех, были против меня, – вынув Новый завет из кармана, он продолжал, – мистер Бэтман, эти люди хорошо знают, что я отстаиваю свободу в территориях, свободу повсюду, насколько позволяет конституция и существующие законы, и что мои противники стоят за рабство. Они знают это, и в то же время с этой книгою в руках, при свете которой немыслимо существование человеческого рабства, они подают свои голоса против меня. Я просто не понимаю этого”. Он остановился на несколько минут в большом волнении; потом встал со стула и ходил некоторое время взад и вперед по комнате, стараясь вернуть себе самообладание. Наконец он остановился перед Бэтманом со следами слез на лице и продолжал дрожащим голосом: “Я верю в Бога, ненавидящего рабство и несправедливость. Я вижу приближающуюся бурю. Если мне предстоит борьба, я готов к ней. Сам я ничто, но правда – все. Я знаю, что я прав. Я сказал им, что дом, в котором царит раздор, устоять не может; то же самое говорит Христос и здравый разум; и они убедятся в этом. Дугласу все равно, будет ли рабство или свобода; но для Бога и человечества – не все равно; и с Божиею помощью я буду держаться до конца. Может быть, я и не увижу его, но люди увидят, что я был прав и что они не так толковали Библию”.

После того, как был избран президентом, Линкольн почувствовал страстное желание увидеться с мачехой, которая жила вместе с дочерью в одной из отдаленных частей Иллинойса. По описанию близких к нему лиц, свидание между ними было самое трогательное, и старая миссис Линкольн, обнимая на прощанье своего “дорогого Эби”, сказала, что она более не увидит его в живых: “Я чувствую, что враги его убьют”. Те же опасения разделяли многие из его родных и друзей.

Отъезд в Вашингтон был назначен на 11 февраля. Утром этого дня Линкольн навсегда покинул дорогой ему Спрингфилд, где он провел лучшие годы своей жизни.

Глава VII. Джон Браун и аболиционисты

Двойственность в политическом строе Америки. – Неизбежный кризис. – Канзасский закон. – Аболиционистское движение. – Волнения в Канзасе. – Джон Браун. – Его характеристика и значение. – Происхождение Джона Брауна. – Очерк его жизни. – Его план борьбы с невольничеством. – Джон Браун в Канзасской войне. – Переход в Миссури. – Виргинская кампания. – Нападение на арсенал. – Неудача предприятия Джона Брауна. – Он в тюрьме. – Суд. – Агитация о помиловании. – Пророческие слова. – Его казнь. – Последний из пуритан

Кровавая борьба с рабовладельческими штатами, предстоявшая теперь Линкольну, уже давно подготавливалась в Америке. Силою обстоятельства в исторической жизни нации настал такой момент, когда междоусобная война оказалась единственным выходом из того двусмысленного положения, в котором стояла великая республика с самого своего основания. Поставив в декларации прав 1776 года свободу человеческой личности одним из краеугольных камней своего государственного устройства, американцы в течение почти восьмидесяти лет пытались совместить под общей республиканской формою правления два строя общественной и экономической жизни, по существу своему совершенно несовместимые, из которых один основывался на свободном труде свободного человека и гражданина, другой – на подневольном труде бесправного раба. Кровавый кризис, поглотивший три миллиарда из народной казны и стоивший триста тысяч человеческих жертв, разрешил навсегда это вековое недоразумение.

Еще до революции, в конце шестидесятых годов XVIII века население Виргинии неоднократно представляло законы о прекращении вывоза невольников из Африки; но они не получали санкции английского короля Георга III, который даже прислал собственноручную инструкцию губернатору провинции, чтобы “…ни под каким видом не были допускаемы законы, стеснявшие ввоз невольников”. К петициям виргинцев на имя короля по этому вопросу, перед самым отделением, готовы были присоединиться жители Мерилэнда, Нью-Джерси, Пенсильвании и других северных колоний. Следовательно, и тогда уже общественное мнение страны сознавало всю ненормальность социального строя, господствовавшего в южных рабовладельческих провинциях.

В 1775 году в Филадельфии образовалось первое пенсильванское общество аболиционистов (упразднителей невольничества), которое избрало своим президентом Бенджамина Франклина, уже в 1790 году представившего в конгресс проект об уничтожении рабства. Несколько позже пенсильванского подобное же общество аболиционистов было основано в Нью-Йорке, а потом в штатах Конектикут, Делавэр, Мерилэнд, Виргиния и других. Сильная агитация против невольничества распространилась тогда в разных местах Союза. Наконец в 1808 году конгресс, только через 18 лет после проекта Франклина, утвердил закон против торговли неграми, вывозимыми из Африки.

В 1820 году, во время присоединения к Союзу рабовладельческого штата Миссури, агитация против невольничества значительно усилилась, и благодаря стараниям аболиционистов в конгрессе прошел известный закон, так называемое Миссурийское соглашение, о котором уже говорилось в предыдущей главе и которым был положен предел дальнейшему распространению невольничества.

С конца тридцатых годов, когда Линкольн начал свою политическую деятельность в Иллинойсе и заявил публично свой первый протест против рабства, в разных частях Союза шла энергическая агитация против торговли неграми; но рабовладельческая партия, заинтересованная в распространении такой торговли, была тогда настолько сильна в конгрессе, что провела постановление, в силу которого всякие петиции и заявления конгрессу аболиционистов в этом направлении решено было оставлять без внимания.

Поворотным пунктом в движении аболиционистов был 1854 год, когда билль, внесенный в конгресс Дугласом, о допущении невольничества в некоторых свободных территориях Запада, преимущественно в Небраске и Канзасе, сделался законом, и Миссурийское соглашение было фактически упразднено.

Население свободных северных штатов, хотя и враждебное невольничеству, до сих пор сдерживалось в своих действиях желанием жить в мире с рабовладельческим Югом и потому открыто не подавало руки крайней партии аболиционистов, стремившейся вовсе упразднить невольничество. Но когда предел распространению рабства в Союзе был снят и оно грозило стать повсеместным, им ничего более не оставалось, как перейти к открытой борьбе.

Первым театром для вооруженных столкновений был до тех пор свободный Канзас, куда рабовладельческая партия из соседнего Миссури направила шайки разбойников, которые, под видом эмигрантов, должны были поселиться в стране, подавать голоса за невольничество и своими разбоями и насилием сделать невозможным дальнейшее пребывание в Канзасе трудолюбивых северных поселенцев, бывших врагами рабства. Программа эта энергически приводилась в исполнение. Тогда северные штаты стали посылать оружие и отряды волонтеров на помощь поселенцам; кроме того, туда направилось с севера много эмигрантов. Результатом всего этого было то, что в стране воцарилась партизанская междоусобная война, продолжавшаяся несколько лет и окончившаяся только с утверждением в 1861 году конституции штата Канзас, отвергавшей невольничество. Предводителем и душой вооруженной борьбы аболиционистов в Канзасе был Джон Браун, имя которого впоследствии сделалось знаменитым по всему Союзу и который заплатил жизнью за свою беззаветную преданность идее освобождения раба.

Человек этот по своей титанической энергии, силе характера и суровым добродетелям напоминает полумифических героев древности. Вся жизнь его была подвигом во имя справедливости и любви к человеку, а последние годы ее полны самого драматического интереса. Отчаянная попытка Джона Брауна с горстью преданных товарищей вступить в открытую борьбу с защитниками рабства, на стороне которых были и власти, и войско, и закон, – конечно, должна была закончиться гибелью этих мужественных и преданных своей идее людей. Но смерть этого первого борца, начавшего великую войну с рабством, вскоре потом охватившую всю Америку, не прошла бесследно. Она дала последний толчок тому чувству ненависти к невольничеству, которое уже назрело в сердцах лучших людей Америки; и имя этого человека, повешенного законным судом, через два года сделалось воинственным кличем северных батальонов, шедших умирать на полях Пенсильвании и Мерилэнда. Мы считаем нелишним привести в биографическом очерке Линкольна краткий обзор жизни и особенно последних лет деятельности этого замечательного человека. Оба они служили одному и тому же правому делу и оба погибли в борьбе за него; один под рукою убийцы, другой на виселице по приговору суда.

Джон Браун родился в 1800 году в Торингтоне, штат Конектикут. Родители его, как и Линкольна, были потомками первых пуритан, поселившихся в Америке. Предок его, Петр Браун, был в числе первых отцов-пилигримов, прибывших в 1620 году на знаменитом корабле “Мейфлауэр” в Массачусетс, где они основали город Плимут и сделались родоначальниками населения штатов Новой Англии. Дед его, капитан в армии Вашингтона, погиб в войне за независимость в 1776 году. Детство и юность Брауна прошли в пустынях Огайо, первобытной стране, кишевшей тогда стадами бизонов и населенной индейцами. Отец его, переселившийся сюда, когда Джону было пять лет, занимался скотоводством и выделкою кож, научившись этому ремеслу у индейцев, с которыми он был в постоянных контактах. Еще с шести лет мальчик привык бродить с дикими стадами по бесконечным степям, среди индейцев, языку которых он научился. Эта суровая вольная жизнь закалила его натуру, развила в нем энергию и самостоятельность и приучила к той выносливости, которой он отличался в своей последующей, полной тревог и лишений, жизни. Когда началась война с Англией в 1812 году, отец его стал поставщиком скота для американского войска и посылал его со стадами, так что двенадцатилетнему мальчику иногда приходилось уходить более чем за сто миль от дому.

Строго храня пуританские предания, семья его была религиозна и отличалась высокой нравственностью; с раннего детства Джон Браун привык чтить Библию как единственный путеводитель в жизни человека. Строго говоря, он не получил никакого образования. По его собственным словам, его посылали в школу только урывками, и он едва выучился грамоте и четырем правилам арифметики. Десяти лет ему попалось несколько хороших исторических книг от одного знакомого его отца, и с тех пор в нем развился вкус к серьезному чтению. Вот каким он был в юношеском возрасте: “…в пятнадцать лет уже был чрезвычайно сильным, рослым парнем, способным и готовым на самую тяжелую работу взрослого человека. Познакомившись с жизнью великих и мудрых людей, с их речами и писаниями, я получил отвращение к пустым разговорам и пустым людям… В самом раннем возрасте всегда старался довести до конца раз начатое дело… Во время войны, еще мальчиком, мне приходилось сталкиваться с разными людьми, теперь известными, и быть свидетелем их поступков, и я составил о них свое собственное мнение. То, что я видел, поселило во мне такое отвращение к военному делу, что я до окончания призывного возраста предпочитал платить штраф как квакер и освобождался от службы в милиции”.

Заметим, что это говорит человек, который из-за преданности идее посвятил большую часть жизни изучению ненавистного ему военного дела. Эти строки, написанные о своей юности Брауном уже в 1857 году, дают весьма определенное представление о его натуре, – экзальтированной, в высшей степени серьезной, строгой к себе и другим, но при этом крайне энергичной и неутомимой в преследовании однажды выбранной цели.

Во время той же войны с Англией Брауну пришлось остановиться со стадом скота в доме одного богатого плантатора, который относился к нему чрезвычайно ласково, сажал за свой стол и хвалил знакомым за его способности и молодечество. В том же доме, в числе дворни, проживал один маленький негр, с которым обращались, как с собакой, и на глазах Джона били чем попало. Все это произвело сильное впечатление на возвышенную душу мальчика, и он задумался о судьбе маленьких негров, отрываемых от родителей. С тех пор он дал клятву на вечную борьбу с невольничеством и сделался самым решительным аболиционистом.

До двадцати лет Джон Браун был помощником отца, державшего тогда в Огайо кожевенную мастерскую, где Джон исполнял самые разнообразные обязанности, начиная от мастера до повара для рабочих. В это время по совету отца и собственному влечению он женился на очень хорошей молодой девушке, строгого пуританского воспитания, которая, по его словам, “…имела на него до самой смерти самое плодотворное влияние и своими простыми, кроткими словами сдерживала порывы его гордого и упрямого характера”. После смерти ее, когда ему уже было около сорока лет, Джон Браун женился во второй раз; и вторая жена была его ближайшей сотрудницей и преданным другом в том трудном деле, которому он посвятил большую часть своей жизни. После неудачной, по недостатку средств, попытки приготовиться на должность пастора, Браун обратился к ремеслу своей юности и стал кожевником. Этим делом он занимался до сороковых годов в разных городах Огайо и Пенсильвании.