Стерпор

– Да, – он вдруг громко всхлипнул и занес кулак над столом, – вот сволочуга…

Я слишком хорошо представил, что произойдет, если его пудовая конечность опустится, и стремительно перехватил его руку.

– Э-ге-ге, – вкрадчиво сказал я, – не стоит унывать из-за таких пустяков.

– Пустяков?! – громко вскричал он. – Да я УБИЛ ИХ НАСМЕРТЬ!

В таверне вдруг смолкли голоса, и стало очень тихо. Я отчетливо услышал, как в подставленный трактирщиком глиняный кувшин переливается эль, как тяжело и сипло дышит Кар Варнан, потом покашлял в кулак и пробормотал:

– Ну, убил и убил, зачем же так кричать…

Кар Варнан, похоже, и сам сообразил, что его поведение только что было не слишком разумным. Он приподнялся, хихикнул, сел на место, снова хихикнул, икнул и громко, так чтобы все слышали, проговорил:

– Пошутил…

Все облегченно вздохнули, обернулись к своим столикам, и попойка пошла своим чередом, послышался гул голосов, стук кружек и выкрики: «Эй, мне еще пару светлого!…» Я вздохнул с заметным облегчением и отпустил рукоятку меча. Начнись здесь заварушка, у нас было бы мало шансов выбраться наружу. Чтобы немного успокоиться, я отпил сразу половину кружки. Эль мгновенно разбавил мою настороженность изрядной долей расслабленности.

– А как ты жил все эти годы? – поинтересовался Варнан.

– Особенно и рассказывать нечего, – деланно махнул я рукой, – в общем-то все как обычно, ну ты знаешь…

– Как обычно? – переспросил Варнан.

– Ну да, ты лучше расскажи, что с тобой было потом, – попытался я снова перевести разговор на него.

– Когда – потом?

– Ну, потом, после этого…

– Чего – этого?

– Ну, этого. – Я неопределенно махнул рукой, потому что не знал ничего из жизни великана, за что мог бы уцепиться.

– А-а-а, после того как я УБИЛ ИХ НАСМЕРТЬ?! – вдруг громогласно выкрикнул окончание фразы Варнан, снова привлекая к нам внимание, должно быть, это событие в его жизни действительно сильно задевало его за живое. Упоминая о происшедшем, сдерживаться он не мог.

На сей раз наступившая в заведении «королевских псов» тишина была куда напряженнее. В ней остро ощущался металл и глубокая настороженность сильно выпивших служителей закона. В их взглядах и тягостном молчании отчетливо звучали вопросы: «Кто эти двое? Случайно, не преступники ли они?» Теперь пришло мое время что-то делать. Я аккуратно отъехал на стуле от стола, стараясь не потревожить ни одного из стражей, сидевших за моей спиной. Потом мы медленно встали и, сопровождаемые всеобщим молчанием и подозрительными взглядами, вышли на улицу. Шли мы спокойно, не торопясь. За нами никто не последовал. Может быть, все решили, что не стоит связываться с таким монстром, как Кар Варнан. А может, просто не захотели портить вечер. В конце концов, они были не на службе, а спокойно расслаблялись в таверне после тяжелых трудовых будней. Впоследствии я долго думал об этом и пришел к выводу, что, наверное, нам просто повезло.

– Пока, Вупи, – бросил Варнан через плечо. Пьянчужка на мостовой едва заметно пошевелил пальцами босых ног.

– Откликается, – радостно сказал Варнан и совсем по-детски улыбнулся.

Положительно, этот великан вызывал симпатию. Конечно, он был неимоверно туп, но зато добродушен. К тому же при своих внушительных габаритах и хорошей управляемости – тогда я еще не знал о его стойком упрямстве – он мог сослужить отличную службу короне, той самой, что когда-нибудь мне предстоит надеть на голову.

В том, что все произойдет именно так, и никак иначе, и рано или поздно я стану королем, я уже не сомневался.

Дорогой Кугель,

ну, как ты там без меня? Справляешься ли? Все ли в порядке с хозяйством? Все еще строишь свои странные боевые машины? Как твоя скотина-то? Не отелилась ли Люсильда? И как твоя дражайшая супруга Брошка… Ой, извини, кажется, я слегка напутал в именах. Видит бог, не по злому умыслу. Во время моего последнего визита они действительно показались мне несколько похожими. Как твоя Люсильда? Еще не родила? А то с оказией, может, пришлешь теленочка?

А у нас дела что-то не очень. Народ в Стерпоре совсем обнищал, на улицах, знаешь ли, все больше шарятся лихие людишки. Намедни ко мне решил один такой поселиться. Сначала долго изучал книгу постояльцев, а потом вроде как друга встретил. Тот у меня давно уже жил и был на особом счету – по всему видно, что темными делишками в городе занимался. Они немного пообнимались, а потом этот второй кэ-э-эк даст – и проломил своей пятерней дубовую стойку, ту самую, помнишь, что мы еще с отцом ладили…

Ох, стоечка моя, стоечка. Вот пишу про нее – и прямо слезы на глаза наворачиваются… Да как же такое может происходить в самой столице нашего славного королевства? И главное – вычесть с этих головорезов деньги за ремонт стойки никак не представляется возможным. Если бы ты видел их лица, тебе сразу бы все стало ясно.

Так что, Кугель, я постоянно хожу по краю. Стерпор стал походить на отхожее место для всякого сброда, не знаю, сколько мне еще отмерил Бог, но чую, что, если так и дальше будет, скоро по миру пойду… С тех пор как наш король Бенедикт приказал долго жить, а Стерпор сделался королевством, житья не стало от разбойников и убийц…

Приезжай, разлюбезный брат Кугель, сам посмотришь на это безобразие… У вас в провинции небось такого не творится. Привози с собой телочку и непременно захвати супругу Брошку.

P. S. Имена, ты, наверное, уже понял, я путал специально – в надежде тебя рассмешить.

    Письмо владельца постоялого двора Руди Кремоншира брату Кугелю Кремонширу, на юг Стерпора

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В ней рассказывается о том, что быть любимым сыном короля вовсе не так хорошо, как многим представляется

Наверное, настало, наконец, время подробнее объяснить, зачем я, собственно, появился в Стерпоре. Ведь это королевство не отвечало моим требованиям к культуре, цивилизованности, благам, которые дарит нам цивилизация, и даже к элементарной гигиене.

Гигиена, в сущности, довольно неплохая вещь. Впрочем, я понял это уже в зрелом возрасте, когда убиенный мною старичок-доктор много лет лежал в могиле. Осознав, что в определенный момент я поступил опрометчиво, попросту говоря, погорячился, я пришел на кладбище и искренне попросил у доктора прощения. Как и следовало ожидать, старичок никак не отреагировал на мои извинения, но я вполне удовлетворился его молчанием. То, что на кладбище со мной не случилось ничего нехорошего, уже говорило о том, что я прощен. Так легко тогда я воспринимал всякий свой проступок и так просто мне было достичь психологической компенсации и прийти к гармонии с самим собой…

Для того чтобы всем стали понятны мотивы моих поступков и значимость высоких целей, которые стояли передо мной, когда я объявился в бывшем герцогстве Стерпор, мне придется предпринять небольшой экскурс в прошлое.

Великое государство Белирия, где мне довелось родиться на свет, испокон веков делилось на шесть герцогств, которые затем, после смерти короля Бенедикта Вейньета – бессменного правителя Белирии и моего отца – стали королевствами. Бенедикт Вейньет управлял страной разумно и справедливо. Так всегда казалось нам, его сыновьям.

Впрочем, за спиной его почему-то называли «суровый деспот». Так говорили о Бенедикте Вейньете придворные – я частенько слышал, как они перешептываются в многочисленных коридорах дворца. Так думали о нем пять наместников отдаленных от Центрального королевства герцогств – по крайней мере, кое-кто из них точно. Такое же мнение о нем сложилось в народе. Прогуливаясь по улицам столицы Центрального королевства Мэндома, я частенько слышал, как тот или иной горожанин беззастенчиво костерит правящую власть и, что раздражало меня более всего, отзывается неподобающим образом о моем казавшемся мне в ту пору почти святым родителе.

В такие моменты меня охватывала ярость, и я бросался на крикуна, на ходу вынимая из ножен острый клинок. Как правило, злоязыкий горожанин, увидев обнаженный меч, немедленно бросался наутек, но случались и вполне серьезные потасовки. Кое-кто из крикунов был отнюдь не против хорошей драки. Иногда и меня поколачивали, но чаще всего я выходил победителем. Однако заткнуть рты всем недовольным мне никогда не удавалось, хотя я стремился к этому по мере сил и частенько носил на физиономии следы побоев – фингал под глазом, раздувшиеся, разбитые губы, рассеченную бровь.

Народ в Белирии по большей части был такой бестолковый, что, если бы не абсолютизм монархии и жестокая властность моего отца, всеобщий хаос немедленно захлестнул бы всю страну – на улицах начались бы неимоверные беспорядки, всяческие гнусности и произвол.

Достаточно вспомнить снижение авторитета власти в герцогстве Вейгард, когда после смерти прежнего наместника управление перешло к его племяннику Антониону Меннику, человеку неумному, пустому и склонному к разного рода извращениям, а потому в народе крайне непопулярному. Одним из самых любимых развлечений Менника было принятие пузырящихся ванн вместе с юными отроками из его многочисленной свиты. Государственные дела Антонион совершенно забросил, что вызвало сильный упадок экономики герцогства. На глазах у придворных он предавался противному самой природе разврату, а в народ выходил только для того, чтобы подыскать себе новых отроков. Причем предпочитал извращенец тех, что выросли в бедных крестьянских семьях. «Мне нравится развивать их фантазию», – делился Менник с придворными своими соображениями и совершенно не замечал, что многие в ответ на его откровения кривятся, испытывая острое отвращение. Менник завел при дворе обычай устраивать карнавалы и пиршества, причем приходились они каждый раз почему-то на время крупнейших церковных праздников. А иногда и на время поста. Пока все население совершало молебны и перебивалось водой и овощами, столы во дворце герцога ломились от яств – свиные, бараньи туши, вино, потрясающие деликатесы, свезенные со всей Белирии и даже из сопредельных государств. Мясо, птица, салаты, разносолы – все это уплеталось гостями Антониона Менника за милую душу, как ни кощунственно это звучит.

Разумеется, анданская церковь всячески осуждала герцога Антониона Менника. Дело дошло даже до того, что кое-кто из церковного управления в самом Андане стал поговаривать о том, чтобы отлучить герцогство Вейгард от церкви и объявить его территорией Пределов. Чем это грозило местным жителям, было хорошо известно. Через некоторое время проклятые церковью территории стали бы походить на кошмарный Кадрат: через почву пробились бы ядовитые растения, земля зацвела буйной смертоносной зеленью, а местные жители вскоре выродились бы, превратились в ужасающих монстров. Демонические создания немедленно объявились бы в Вейгарде и заселили его, стали наводить смуту и сеять ужас в сердцах тех, кто еще чувствует себя человеком. Так давным-давно случилось с Кадратом и несколькими островами на юго-востоке материка, и, разумеется, никто не хотел, чтобы то же самое произошло с Вейгардом. Слава богу, у священнослужителей в Андане хватило ума не предавать анафеме и не вверять адским Пределам еще одну часть земли, так что до отлучения дело не дошло. Однако страх в народе подобные слухи вызвали.

Недовольство извращенным правителем все росло и росло, но Менник не придавал настроениям народа ровным счетом никакого значения. Закончилось все тем, что однажды на улицах начались жуткие беспорядки. Разъяренная толпа сначала разгромила дома богатых граждан и лавки зажиточных торговцев. Особенно досталось продавцу ювелирных изделий – погромщики набивали драгоценностями карманы, бросали их горстями за пазуху, а в перерывах яростно били несчастного сапогами под ребра. Потом толпа разворотила мостовые и уронила северную городскую стену, точнее ее центральную часть, а напоследок штурмом попыталась взять резиденцию сластолюбца-герцога. Но, несмотря на общий разлад в делах, армия Вейгарда все еще была крепка и надежна. Всеобщее разложение ее почти не коснулось, если не считать излишнего употребления горячительных напитков, но это скорее способствовало увеличению отваги и патриотических настроений. Так что бунтовщиков ждал возле дворца решительный отпор, им не удалось продвинуться дальше ворот. Антонион Менник стоял на одном из балконов замка, аплодировал и смеялся, когда его полупьяные солдаты, дыша многодневным перегаром, вклинились в возбужденную толпу и принялись охаживать людей деревянными дубинками. Восстание было подавлено за несколько часов. Разбежавшихся в страхе бунтовщиков находили на отдаленных улицах и от души колошматили.

Несмотря на быстрое разрешение конфликта, слухи о народном бунте вскоре дошли до короля. Бенедикт Вейньет, кстати сказать, ярый противник разного рода извращений, в сопровождении старшего сына Дартруга, которому в ту пору как раз исполнилось семнадцать лет, и отряда отборных воинов отправился в провинцию выяснять, что могло вызвать столь сильное недовольство народа. Разбирательство длилось недолго. Услышав о бесчинствах герцога от его же придворных, Бенедикт приказал заковать мерзавца в кандалы и отправить на рудники, на двухгодичные исправительные работы. Решение это было крайне мягким, учитывая свирепый нрав отца. И все же продиктовано оно было вовсе не милосердием, как кто-то мог бы подумать, а уверенностью монарха в том, что для такой ничтожной личности, как Менник, двух лет будет вполне достаточно, чтобы растерять последние крупицы разума и физического здоровья. И действительно – на рудниках Антонион Менник быстро сгинул, потому что к тяжелой работе был не приспособлен.

После того как король вынес приговор герцогу, народ Вейгарда возликовал, тем более что преемником Менника был назначен любимый многими Людовик Бевиньи – человек прямолинейный и честный, но радость людей была недолгой – Бенедикт принял решение наказать не только бывшего герцога, но и граждан Вейгарда, причем проявил крайнюю жесткость: за попытку скинуть с престола законную власть, назначенную самим королем, жителям опальной провинции надлежало внести в государственную казну дань, равную годовому доходу, получаемому с герцогства. Людям предстояла голодная зима – их благосостояние и так было сильно подорвано неумелым управлением Менника, но моего отца финансовая немощь людей волновала меньше всего: бунты он подавлял решительно, не оставляя их участникам ни малейшего шанса на жизнь. Помимо этой жесткой меры, с помощью шпионов было выявлено три главных зачинщика беспорядков. Им отсекли головы на главной площади столицы Вейгарда.

Слегка ошарашенный обилием новых впечатлений Дартруг, росший в довольстве и относительном спокойствии, нахмурив лоб, пересказывал нам происходившие в Вейгарде события. По всему было видно, что он испытывает весьма противоречивые чувства, но действия отца всегда были для нашего старшего брата идеалом разумности. «Если папа так решил, значит, так и надо было». Возражать ему было бесполезно. Дартруг обладал поистине маниакальным упрямством – чертой врожденной и необоримой, и, если кто-то из нас пытался сказать ему что-то поперек, он немедленно выходил из себя и начинал бешено орать, лицо его багровело, а ладони сжимались в кулаки – Дартруг был готов к драке в любой момент дня и ночи. Справиться с любым из нас ему было совсем не сложно, учитывая серьезную разницу в возрасте. Потягаться с ним в кулачном поединке было под силу разве что рослому и неумеренно активному Виллу.

Зато я был самым умным среди братьев и сразу сообразил, что с Дартругом лучше не спорить. А потому мы с ним ладили. Не то чтобы очень, но все же в перепалку вступали довольно редко. А вот остальным, не столь сообразительным, как я, часто доставалось от него на орехи. Особенно Алкесу, который никак не хотел понять, что Дартруг ни за что не примет его возражений. Более того, любые возражения ввергнут старшего брата в состояние исступления, и он кинется в драку. Бедняга Алкес, бывший на семь лет моложе Дартруга, постоянно получал тычки и затрещины. Но ума они ему не прибавляли, и через некоторое время все начиналось по новой. Дартруг что-нибудь рассказывал, высказывал свою точку зрения на происшедшее, Алкес возражал, тут же получал смачный подзатыльник и отправлялся реветь в свою спальню на третьем этаже фамильного замка.

Вообще же драки между нами возникали спонтанно и почти на пустом месте. И вовсе не потому, что все мы были одинаково дурного нрава и воспитания. Вовсе нет. Просто все мы очень сильно отличались друг от друга, а потому у каждого в спорах оказывалась своя истина. В раннем детстве мы вступали в кулачные поединки, а чуть позже фехтовали друг с другом на деревянных мечах, стараясь побольнее заехать противнику клинком, а иногда и рукоятью, если случалось сходиться в ближнем бою. Разумеется, разъяренный Дартруг всегда в те времена выходил победителем, он не стеснялся колотить нас, несмотря на разницу в возрасте. Непременно при случае припомню ему все мои шишки и синяки…

Но, кажется, настало время рассказать о моих паршивых братцах (иначе отзываться о них не могу) немного подробнее. Кроме вполне нормального и очень смышленого принца, то есть меня, у короля Бенедикта Вейньета было еще шестеро сыновей – все обладатели, как я уже упоминал выше, каких-либо значительных и не слишком отклонений от нормы.

Дочерей у короля не было, но по этому поводу он особенно не переживал, так как почитал женщин существами если и не низшего порядка, то уж, по крайней мере, точно отстоящими от мужчины в плане физического и умственного развития очень и очень далеко. Подобное мировосприятие сказалось и на его сексуальных подвигах. Так уж получилось, что все мы были рождены от разных матерей. Бенедикт Вейньет не отличался добротой и пониманием в отношениях с женщинами, а потому как только очередная красотка попадалась ему на глаза, он немедленно забывал о прежней пассии. Некоторое время король приглядывался к новому предмету своего интимного интереса, очень короткое время, уверяю вас, а потом начинал действовать весьма решительно, используя «тактику вооруженных посредников».