Сладкий привкус яда

– Креспи, вы делаете себе только хуже, – произнес я. – Вольно или невольно, но вы потворствуете действиям преступника. А это чревато последствиями.

– … двойной ударопоглотитель и система "мангуст", обволакивающая ногу по бокам, особая вентиляционная способность дают ощущение…

Руководитель, сплевывая косточку на ложку, вскинул на меня взгляд.

– А вы не задумывались, какими последствиями обернется для вас вызов полиции?

– … самоочищающийся профиль дополняет образ истинно агрессивного дизайна для тех, кто нацелен на победу… – не видя ничего вокруг, кроме своих ботинок, продолжал рекламное выступление итальянец.

Я выжидающе смотрел на Креспи. Ему уже стало ясно, что убеждением и ботинками с агрессивным дизайном меня не взять. Но если он нашел, чем зацепить меня, то обязательно выложит свой козырь. Креспи хотелось увидеть в моих глазах если не испуг, то хотя бы любопытство. Не знаю, что он там увидел, но его лицо выражало разочарование.

– Не задумывались, – понял он. – Тогда я вам объясню. Портер, с которым вы поднимались в третий лагерь, утверждает, что намного ниже третьего лагеря вы услышали крики о помощи, которые доносились с гребня контрфорса.

– Крики? – переспросил я. – Портер сказал, что слышал крики?

– Он сказал, что вы оба слышали крики, – уточнил Креспи.

– Так. Дальше!

– Портер предложил вам пойти на голоса и помочь людям, но вы ответили, что намерены продолжить восхождение к третьему лагерю. И тогда он сказал, что пойдет на помощь русским один.

– И неужели пошел? – спросил я, пожимая руку итальянцу в знак благодарности за впечатляющую рекламу.

– Пошел, – кивнул Креспи.

– Может быть, он спас Родиона и Столешко, а я до сих пор ничего об этом не знаю?

– Не исключено, что спас бы, – ответил Креспи, подставляя под краник бачка чашку. – Если бы вы не отобрали у него рюкзак с кислородом и провиантом.

– Креспи, – сказал я. – Вы действительно верите в это?

– У меня нет оснований не верить Бадуру. Он не первый раз работает в моей экспедиции и хорошо зарекомендовал себя.

На его лбу выступили капли пота. Казалось, что короткий седой ежик на голове американца – иней, который от тепла столовой начал таять, и капли воды покатились по лбу. Спортивные успехи Креспи остались в прошлом, а материальные всецело зависели от "Треккинга". И надо было всего ничего – немного солгать, немного пойти против совести, что стоило всего нескольких капель пота.

– Я думаю, что мы обойдемся без полиции, – сказал итальянец и примирительно похлопал меня по плечу. – Я вам еще не рассказал о нашей куртке "Полярное солнце". Это нечто необыкновенное!

Врач с тарелкой на ладони подошел к нам.

– Как самочувствие? – поинтересовался он у меня. – Будьте добры, хлеба подайте, вы рядом стоите… А я принес вам то, что обещал. Держите!

Я уже забыл, что он обещал скормить мне какие-то успокоительные таблетки, и машинально протянул руку. Из пластиковой упаковки мне на ладонь выкатились две желтые пилюли. Я смотрел на них и думал, чем для меня может обернуться слишком узнаваемое повторение эпизода с таблетками.

– Выпейте, – сказал врач, теребя клиновидную рыжую бородку.

– Рекомендации врачей надо выполнять, – нравоучительным тоном добавил итальянец.

– Мы не желаем вам зла, – заверил Креспи. – А о вашем неблаговидном поступке я постараюсь забыть.

Они обступили меня со всех сторон. Я продолжал стоять с развернутой ладонью. Пилюли таяли, клеясь к мозолям.

– Вы уверены, что эти таблетки мне помогут? – спросил я врача.

– Вне всякого сомнения, – ответил он.

– А память они улучшают?

– И память тоже.

Креспи протянул мне свою чашку, предлагая запить лекарство. Я опустил руку с таблетками в карман, где уже лежала пара очень похожих таблеток, вежливо посторонил итальянца и быстро пошел к выходу, затылком чувствуя недобрые взгляды. Президенты с фотографий смотрели на меня так же отчужденно, словно были в сговоре с Креспи, врачом и итальянцем.

Я вышел в ночь, под колючий свет звезд, хоровод которых острым углом закрывала Плаха, тускло отливающая холодным серебром. Палатку шерпов я нашел скорее по звуку электрогенератора, чем зрительно, откинул полог из старого верблюжьего одеяла и зашел внутрь. Большинство носильщиков уже спали, кое-кто еще подогревал на горелке ракшу или играл в карты. Бадур, сидя перед керосинкой, точил напильником зубья кошек. Увидев меня, он отложил работу и стал торопливо менять сосредоточенное выражение лица на счастливое.

– Привет! – громко поздоровался он со мной, чтобы привлечь внимание своих земляков. – Почему не спишь так поздно?

– Привет, – ответил я и похлопал его по плечу. – Я тебе кое-чего принес. Выйдем на воздух.

Наверное, Бадур рассчитывал на деньги, потому не стал одевать ботинки и пуховик, и вышел в чем был – босиком и в свитере. Мы стояли по колени в снегу рядом с кемпинговой палаткой руководителя экспедиции, за тонкой стенкой которого тихо шипела включенная на прием радиостанция. Этот звук, не меняющийся на протяжении прошедшего дня, напоминал процесс приготовления яичницы.

Без вступлений, ударом в челюсть я свалил Бадура на снег, сел на него верхом и вставил ему между зубов дюралевый крюк.

– Глотай! Может быть, вспомнишь, как все было на самом деле, – сказал я, заталкивая Бадуру под язык таблетки. – Да не рычи ты, я же не драться с тобой пришел, а помочь… Ну? Проглотил? В голове стало светлее?

Глава шестая

Французский аэровит

Оранжевый вертолет с военными опознавательными знаками на борту, не выключая двигателей, со свистом резал морозный разреженный воздух и поднимал снежную пыль Она кружилась вокруг, словно геликоптер попал в эпицентр смерча. Открылась дверь и на снег спрыгнул офицер в коричневом свитере с матерчатыми нашлепками на плечах, медной бляхой на груди, в малиновом берете. Низко пригибаясь и прикрывая лицо от ледяных опилок, он побежал в нашу сторону.

Мы с Креспи стояли рядом, но как бы отдельно друг от друга. Очень недовольный тем, что я самовольно воспользовался радиостанцией, он с утра не разговаривал со мной и старался не замечать. Я был с ним подчеркнуто вежлив. Представитель фирмы, вчистую забывший о своем обещании сделать мне подарок, нервно крутился между нами, вытаптывая в снегу восьмерку, и беззвучно шевелил губами, словно повторял перед ответственным выступлением текст речи.

Я прикрывал глаза рукой и щурился, глядя в вихревый снежный столб, из которого появился полицейский. Мои глаза слезились от ослепительного света, мороза и керосиновой гари, и инспектор мог подумать, что я излишне сентиментален и восприимчив, а таким, как известно, не очень-то верят. Гора, отражая своими снежными зеркалами солнце, выдавала миллиарды люкс, и кожей лица я физически ощущал волну золотистых нитей как тысячи швейных иголок, вонзающихся мне в лоб, щеки, губы. Я старательно тер глаза рукавицей, но, похоже, сделал еще хуже.

Опасаясь, что я могу нарушить субординацию и представиться первым, Креспи шагнул навстречу гостю и сделал неопределенное движение руками, словно хотел извиниться за то, что потревожил столь высокое начальство из-за пустяка.

– Привет! – поздоровался он с инспектором. – Я начальник экспедиции Гарри Креспи. Долетели нормально? Все в порядке?

Инспектор козырнул, пожал руку Креспи, а затем итальянцу, который в мгновение оказался рядом. Я продолжал стоять на тропе, ожидая, когда инспектор получит из уст Креспи и итальянца исчерпывающую информацию обо мне. Но руководитель быстро устал и закашлялся. Безвкусный, ледяной воздух обжигал горло. Итальянец тоже закрыл рот, потому как умел долго говорить только о продукции своей фирмы.

– Ворохтин, – представился я инспектору, когда тот поравнялся со мной, и убрал с глаз черные очки. – Это я связался с полицией.

Смуглое лицо непальца, утяжеленное густыми черными усами, вытянулось от удивления.

– Неожиданная встреча! – безрадостно произнес он. – Кажется, мы недавно встречались?

Я тоже узнал его. В Катманду у нас неожиданно возникла проблема: у Столешко оказалось просрочено разрешение на посещение национального парка, куда входила Ледяная Плаха. Проблема была пустяковой, достаточно было написать повторное заявление и уплатить небольшую пошлину. Но Столешко неожиданно для нас пальнул по воробьям из пушки. Он преподнес инспектору пухлый почтовый конверт, что здорово смахивало на взятку. Правда, писать заявление и платить пошлину ему все равно пришлось.

Мы топтались на тесном пятачке в двух десятках метрах от вертолета. Инспектору была неприятна наша встреча, он сконфузился.