Серебряный шрам

– Невеста, теть Таня.

Она что-то перебирала рукой в ящике рядом с собой.

– Кажется, уже унесли его… Так давай твою справку вторым письмом отправим, подумаешь, велика беда!

– Не хочется возиться, – я склонился над окошком и посмотрел на женщину такими влюбленными глазами, какими не смотрел даже на Валери. – Быстренько вскроем, справочку воткнем и заклеим опять. Делов-то!

– Люба! – неожиданно громко крикнула почтальонша, не поворачивая головы. – Ты заказную корреспонденцию брала?

Люба ничего не ответила, и почтальонша, демонстративно вздохнув, сказала мне:

– Ну пройди туда, у Любы мешок для заказных писем, посмотри.

В смежной комнате, большая половина которой была отведена под стеллажи для посылок, полненькая Люба, одетая в синий халат, с абсолютно дебильным выражением лица перебирала письма, перекладывая их из одной стопки в другую.

– Это заказные? – спросил я.

Люба, разумеется, ничего не ответила, даже не взглянула в мою сторону. Ее коротенькие толстые пальчики, почерневшие от штемпельной краски, продолжали мельтешить над пачкой писем. Я встал рядом с ней, взял несколько писем, и только сейчас до меня дошло, что я не найду письма Валери, потому как не знаю ни адресата, ни ее почерка, ни цвета ее чернил. Я в отчаянии швырнул письма на стол, как Татьяна Николаевна очень кстати пришла на помощь.

– Номер восемнадцать дробь тридцать четыре! – крикнула она и через полминуты: – Ну что, нашел?

Заказными письмами наш поселок почту не баловал, тем более осенью, и я сразу нашел то, что искал. Письмо было тоненькое, невесомое, надписанное крупными, почти печатными буквами, и я сразу вспомнил этот почерк – таким же было исполнено письмо, которое Тима, Ольга и Валери оставили мне на "Арго". Адресовано в Мордовию на станцию Потьма, абонементный ящик номер 7. В графе отправителя стояла неразборчивая роспись.

Я осторожно вскрыл конверт, благо, что клей еще был влажным. Внутри лежала белая картонка. Я вынул ее и перевернул.

Это была моя фотография из альбома. Кундуз, 1984 год, дивизионная операция в районе Ишкамыша. Я лежу на камнях, между ног – ствол пулемета, панама сдвинута на затылок, ко лбу прилипла мокрая прядь волос – тогда у меня еще были пряди. Из карманов жилетки торчат изогнутые черные магазины и рычаги гранатных запалов. На физиономии – выражение, с которым обычно посылают к чертовой бабушке. Слева – боец в маскхалате, за спиной – радиостанция, и ее антенна торчит, как тараканий ус из-под дверцы кухонного шкафа. Не помню фамилии бойца. То ли Чуев, то ли… Ну, неважно, главное, что жив остался, я его с первой партией дембелей на "вертушку" сажал. А справа – командир второго взвода Сергеев. Этот погиб, точно. Фотографировал нас какой-то корреспондент из Москвы. Таскался за нами, пока ни услышал первый выстрел. Но снимки, как обещал, прислал. Целый конверт на имя командира полка пришел…

От воспоминаний меня отвлекла Татьяна Николаевна. Тронула за руку:

– Уснул? Давай, заклею.

Она взяла у меня конверт с фотографией и вышла в зал.

– Какой-то ты рассеянный, Кирилл, – сказала она, тщательно разглаживая склеенный заново конверт.

Я вышел на улицу, уже не беспокоясь о том, что меня может случайно заметить Валери. Я снова ушел в воспоминания, эпизодами восстанавливая события десятилетней давности. Альбомы с фотографиями я пересматривал довольно часто, но прошлое не всплывало в сознании так остро, как сейчас.

Я свернул в магазин, купил две бутылки молока и вернулся домой. Валери, услышав меня, высунула намыленную голову из ванной.

– Где ты был? – спросила она.

– В магазине. Молока взял. – Я снял плащ, и глаза Валери округлились.

– А почему на голое тело?

– Опаздывал. Его разбирают быстро.

Она кинула на меня еще один подозрительный взгляд. Лицо ее расслабилось.

– Ты мне спину потрешь?

– Потру, – пообещал я.

4

Приятно путешествовать с красивой девушкой, причем за ее счет. И особенно приятно, когда не думаешь о том, как скоро ее деньги закончатся. Я чувствовал себя ребенком, которого заботливая родительница обязана обеспечить самым необходимым. Долларовые купюры только и мелькали в руках у Валери, когда мы нанимали такси, чтобы доехать до Симферополя, когда она покупала билет на самолет до Москвы, а на Чкаловском аэродроме давала взятку какой-то строгой женщине, чтобы наши фамилии внесли в летные списки на Душанбе.

Ночь мы провели в диспетчерской аэродрома, в сыром и тесном зальчике, набитом сумками, чемоданами и людьми, большинство из которых были одеты в камуфляжную форму с голубыми эмблемами миротворческих сил на груди. Валери спала на скамье, накрывшись с головой моей курткой, поджав ноги и использовав вместо подушки большую спортивную сумку, куда мы сложили наши немногочисленные вещи. Было страшно холодно, я не сомкнул глаз, и бутылка массандровского портвейна, которую мы прихватили с собой в дорогу, к утру на две трети опустела.

В одиннадцать объявили посадку, и мы, радуясь возможности размять остывшие конечности, рванули по рулежке к самолету с такой скоростью, словно нас преследовали злоумышленники. Ил-семьдесят шестой с раскрытой рампой казался изуродованным мощным взрывом, разорвавшим ему его дюралевую задницу. Мы поднимались по рифленой поверхности рампы в черную утробу грузового самолета, и на меня снова нахлынул поток воспоминаний. Таким же самолетом одиннадцать лет назад я прилетел в Кабул – наивный прапор, старшина разведроты, которому предстоящая война представлялась забавным приключением. Два с половиной года спустя, контуженный, с истерзанной гепатитом печенью я возвращался в Союз уже другим человеком, и вымоченные в водке орден и медаль носил на груди как уродливые и страшные шрамы. Я уже был по горло сыт войной, трупами и смертью, и образ бесстрашного супермена, солдата удачи, в который я с такой охотой когда-то вживался, теперь стал чем-то вроде болезни – старой, неизлечимой, с которой приходится только мириться, безропотно подчиняя себя ее власти. Потом – бессмысленная служба в Сибири, увольнение из армии по сокращению и переезд в Крым к парализованной бабке, которая доживала там свои последние дни.

Мы летели утомительно долго в полусумрачном отсеке, который грохотал и скрежетал металлом с такой яростной силой, что, казалось, самолет разваливается на части. На узкой верхней палубе, подвешенной к потолку, раскачивались, как на шлюпке, пьяные наемники, орали, тщась перекричать рев двигателей, песни, передавали тем, кто сидел под ними, пластиковые стаканы с водкой, требовали допить до дна, размахивали кулаками, кому-то угрожали и ежеминутно разыскивали туалет. У Валери разболелась голова, она стала капризничать, дергать меня за рукав и спрашивать, скоро ли мы прилетим. Я оправдывался, словно это я потащил ее в авантюрную поездку.

Когда мы приземлились, и в проем, образованный открывшейся рампой, хлынул, будто из доменной печи, жаркий воздух, Валери уже была готова и еле переставляла ноги. Обхватив меня за шею одной рукой, она тащилась к рампе как раненый солдат после тяжкого боя.

– Куда дальше? – спросил я ее, когда мы спустились на бетон.

– Возьми машину, – сказала она. – Гостиница "Таджикистан"… Нет, такой перелет я больше не выдержу.

– Как же ты летала сюда месяц назад? – спросил я.

Она оставила мой вопрос без внимания, сняла с себя ветровку, оставшись в одной ярко-зеленой маечке, которая выгодно подчеркивала ее аккуратную грудь, и подкатала снизу джинсы.

– "Таджикистан" – это далеко?

– Не очень, – уклончиво ответила Валери, поморщилась и добавила: – Послушай, если ты не найдешь мне анальгина, я помру… Еще жара эта дурацкая!

У меня создалось очень сильное впечатление, что Валери не была здесь ни месяц назад, ни год, и вообще ни разу со дня своего рождения. Однако, я не стал делиться с ней этим впечатлением, хотя выяснить, была ли она здесь, не представляло никакого труда.

Мы надолго застряли в таможне, где немолодой мужчина в тюбетейке дотошно выпытывал у нас, везем ли мы оружие, наркотики и порнографию. Когда он, в пятый раз задавая этот вопрос, полез в сумочку Валери, она не выдержала и наговорила ему грубостей. Сделала она это, конечно, зря, но было поздно, и нас препроводили в какую-то каморку для более тщательного обыска.

Здесь Валери закатила новый скандал. Она стала требовать, чтобы ее вещи досматривали вне присутствия мужчин.

– Вы что, своего мужа стесняетесь? – спросил таможенник.

– Я вас стесняюсь! – крикнула Валери.

Таможенник пожал плечами и пошел за женщиной. Я посмотрел на Валери с недоумением.

– Ты что, не могла сдержать себя? – спросил я ее.

Она не ответила и, отвернувшись, смотрела в окно. Свою сумочку она крепко прижала к груди.

Минут пятнадцать мы ждали, когда найдут женщину. Потом еще минут десять Валери обыскивали за ширмой, потом еще пару минут перед нами снисходительно извинялись. Вся эта унизительная процедура отняла у нас немало нервов.

– И надо было тебе затевать скандал? – спросил я у Валери, когда мы вышли на свободу.

– Надо, – ответила она не совсем вежливо. – Я просила тебя найти машину.