Рядом пролетела девчонка, та самая, с которой поднимались на канатке, в красном комбинезоне. Внизу ветер, снег. Она была без перчаток, дула на пальцы, прятала в свитер. А здесь, наверху – солнце, тепло. «Я вчера видела на снегу муху». «Это же было первое марта». «Нет, – сказала она, усмехнувшись как-то странно. – Вчера еще было двадцать восьмое февраля».
Истереть Москву, как о наждак.
И Филипп срезал на повороте – догнать девчонку. Красный комби мелькал впереди. Филипп неумолимо приближался.
Прошел на скорости совсем близко. Проглиссировал – показал искусство. И уже ускорялся дальше, оставляя девчонку далеко за спиной.
Легко перескакивать, опираясь на тонкие уколы. Выскальзывать, ввинчиваться в повороты и отталкиваться от блестящей поверхности. Взвихривать вихри. Врезаться на кант, выноситься на лед. Влетать на вираж с укола легкого и выходить низко на параллельных. Выпархивать на свежий нетронутый снег, как куропатка, и взвиваться с обрыва (смотри, «красный комбинезон»!). Долго лететь, выкладываясь на ветер, вперед, вытягиваясь на носки лыж. И мягко приземляться в ослепительное. Битый снег, увернуться от налетающей опоры, выйти на пологое. И обгонять уже горизонтально, отталкиваясь палками, идти «коньком». Снежно развернуться, перпендикулярно затормозить у канатной станции. Снять шлем, подставляя лицо обливающему, яркому, как влажная фотография, солнцу.
Накатавшись, Валентин вернулся в отель. Тело устало, гудело. Валентин был Валентином. Он не был Филиппом. Он хотел, чтобы Филипп стал таким же, как и он.
Ему было легко не вспоминать, потому что он знал, что ему никуда не уйти от воспоминаний. Но сейчас они все еще были вдалеке. Как за границей экрана.
Он принял душ и спустился в кафе. Широкоскулая казашка разносила дымящиеся супы.
«Красный комбинезон, наверное, из другого отеля».
Он заказал пятьдесят коньяка. Широкоскулая улыбнулась.
И вдруг – вошла та, в красном комби…
После обеда он снова поднялся в свой номер, и теперь лежал на кровати, вспоминая, как девушка прошла на один столик дальше, села спиной… Легкий укол, поворот на кантах, яркий снег, красный комбинезон… Позвонить жене?
– Я ни в чем не виноват.
– А я тебя и не виню.
– Я просто не мог не улететь, понимаешь?
– Я прекрасно понимаю тебя. Ты ни в чем не виноват.
– Что ты заладила – не виноват, не виноват!
– Я и, правда, не виню тебя.
– Что сказал профессор?
– Подтвердил.
– Значит…
– Ты же ни в чем не виноват. Ты улетел спокойно.
– Я отвез Фила в больницу во второй раз, понимаешь?!
– Он сам просил его отвезти.
– Но именно я отвез его, а не ты.
– Я говорила тебе, что…
– Он не идиот!
– Ему поставили диагноз.
– Я ненавижу твоего профессора!
– А твой сын ненавидит тебя!
– А ты ненавидишь своего сына!
– Зачем ты позвонил? Ты мог бы и не звонить. Тебе же там хорошо. Ты катаешься. Ты развлекаешься.
– Мне надо было вырваться. Ты же знаешь. Весь этот год – сначала отец, мать… Теперь эта история… Ты же знаешь, что мне надо было вырваться!
– Развлекайся.
– Я не развлекаюсь! В конце концов, в больнице с ним ничего не случится. Ты бы знала, чего мне этого стоило!
– А я?
– Ты валялась пьяная и хохотала!
– Я ничего не!..
– Заткнись!
Он бросил трубку. Он хотел швырнуть трубку в стену, чтобы трубка раскололась пополам. Разлетелась на две, на три половины. На четыре. Он еле сдержался. Телефон упал на постель.
Снова в ловушке.
Снова в капкане.
Также, как и когда татары не прорыли еще четыре кольца.
Но ведь все уже позади.
Он посмотрел в окно. Горнолыжники скользили. Наверное, они ни о чем не думали. Ни о чем не вспоминали. По склону скользили тела. Изгибаясь на поворотах, приседали на параллельных. Кто-то упал, отстегнулась лыжа, закрутилась в снежном вихре.
Вечером включат прожектора. Идти сейчас уже нет смысла.
Валентин спустился в фойе. Подождал. Потянуло в буфет.
Казашка ополаскивала бокалы. В проеме кухни изогнулась половинка ее черного облегающего трико.
– Вам что-нибудь налить? – глаза ее засмеялись.
– Нет, спасибо, – сказал Валентин.