Собирай и властвуй

Рута, услышав сей приговор, рыдала в три ручья, ненавидя и Киприана, и Ратму, и вообще целый мир, от Великого Хребта до Великого Рифа. А отец тогда тоже молчал, и шрам от уголка рта во всю правую щёку казался особенно безобразным. Волшебные вещи дарить перестал, чем делал только больней, но он, похоже, плохо разбирается в боли. Или, наоборот, чересчур хорошо?

– Запахнись, кроха, – прошептала мама на ухо, дёрнула шубку, – ветер с реки как ножом режет.

Рута послушно запахнулась, подняла меховой воротник, упрятала за ним нос. Посмотрела на Айрис – та следила за ребятишками, возводившими дальше по берегу снежную крепость. Казалось, сестре, как и им, нет до похорон ни малейшего дела. Даже отсюда Рута заметила, какие ребятишки чумазые, и одеты едва-едва – теперь она многое замечала, и без всякого там волшебства. Знала, что баржи с переселенцами в Лучистом с прошлого месяца не принимают, видела, как смотрители стреляли по тем, кто прыгал в воду и пытался плыть, видела глаза детей с вздутыми от голода животами, лица их матерей, будто бы замороженные. Но она же не виновата, что здесь, на берегу, а они – там?

– Почему барж иногда мало, по одной, а иногда – целыми вереницами? – давно мучавший вопрос задала брату, задала на прошлой декаде.

Фаргал был в настроении – щёлкнул по носу, тоже спросил:

– Ну-ка, вспомни, как наша страна называется?

– Северная Лента!

– Верно. А почему – Лента, а?

– Не знаю…

– А потому, что далеко от Горячей жить нельзя – там всегда холодно, вечная мерзлота. Селятся все по реке, а у реки, сама знаешь, коварный нрав. Вот и получается то густо – это когда она большое разорение учиняет, то пусто, когда спокойно себя ведёт.

– Почему тогда одних пускают, а других – нет?

– Вот заладила: почему да почему! Потому что всех не прокормишь. Есть закон, очень важный, о свободном переселении вдоль Горячей, но есть и ограничения на число жителей. Только один у нас город, Тёплая Гавань…

После обряда Фаргал придержал алхимика за руку:

– Подожди, Киприан, об артефакте потолковать надо.

Баглай посмотрел на сына неодобрительно, щека со шрамом дёрнулась. Фаргал съёжился под этим взглядом, заговорил и быстрее, и тише:

– Сабрина, жена моя, понесла, а до того мёртвый родился – ну, помнишь…

– Сильный артефакт нужен, – чародей прикрыл веки, словно искал что-то внутри себя, перебирал, – с эфирным воздействием. Иначе сольются две тени, не будет жизни ребёнку.

– Вот и я про то же… – Фаргал потеребил меховой ворот. – Так когда подойти? Сколько в задаток?

– Завтра приходи, и жену приводи обязательно – слепок сделаю, – последовал ответ. – Тогда и о материале потолкуем, и о цене.

Рута заметила взгляд отца, внизу живота от него неприятно заныло. Не ветер ножом прорезал – плохое предчувствие. Все они и любили Баглая, и боялись; скучали, когда заступал на вахту, и избегали, когда возвращался. Руте, когда лютовал, отец представлялся ледяным големом: холод снаружи, а сердце – горячее. «Он не со зла, – говорила мама Бригитте, когда и той доставалось, – просто вспыльчивый». Бригитта хмурилась, сверкала глазами, но молчала. Она и сейчас молчит тоже, хмурится, а на руках малыш Нин, уже очень большой, и вот он – улыбается. Руте вдруг стало тоскливо, захотелось тоже стать маленькой, не взрослеть. Ведь те ребятишки дальше по берегу, они пусть и грязные, и одеты едва, а счастливей.

[2]

«Кулак» их давно уж распался, сами по себе теперь «пальцы». Началось всё с Ратмы, которого Киприан крепко взял в оборот, и не до забав тому стало. Казарнак всё чаще уходил к старшим ребятам, особенно с Баандаром сдружился, Маклай, наоборот, уходил на починок, и сдружился, что удивительно, с Тарнумом. Хотя мальчишек, их разве же поймёшь? Они и теперь дерутся, но уже не так, как раньше. Раньше между починковскими и поселковыми вообще война была, пусть и детская. Айрис тогда сразу сказала, что с поселковыми и Казарнаком, а Руте хотелось быть и с поселковыми, и с починковскими.

– Так нельзя, – упрекала сестра, – выбирать нужно. Лёд против дерева, понимаешь?

– Не-а, мне и лёд, и дерево одинаково нравятся.

– Значит, не лёд ты и не дерево, а твой любимый лёд для лепки – лепи из тебя, что хочешь!

Рута тогда, конечно, обиделась, но сама мысль ей понравилась. Что, если все люди – фигурки, только не понимают? Или не все? Может, есть такие, с которыми не поиграешь? Она не раз возвращалась к этому образу, тлеющая внутри искорка дара не позволяла забыть, и когда Тарнум поведал свою историю, в Руте будто щёлкнуло что-то, встали один к другому фрагменты, сложились в целое. Да, есть такие, с которыми не поиграешь, потому что твёрдые, как камень тороса.

– И ей, и ей расскажи! – горячится Маклай. Они в заброшенном охотничьем домике, устроенном в кроне старого белого дуба. Тарнум нашел это место и дал имя – Гнездо. Открывает только тем, кому доверяет, и если бы не Маклай, Руте бы сюда не попасть.

– А ты смелая, – Тарнум смотрит на неё, изучает. Волосы у него соломенно-светлые, глаза карие, кожа чистая, да и весь он ладный, красивый.

– Всё его носишь? – Рута показывает на осколок артефакта, выглянувший из-под рубахи.

– Ношу, хотя ничего волшебного там уже не осталось, так Ратма сказал.

– Что ещё он сказал? – Рута хмурится, неприятно упоминание Ратмы.

– Что осушила его ты, – на губах Тарнума играет хитренькая такая улыбочка, Руте очень хочется её стереть.

– А если и так, то что?

– Да ничего, ничего, я тебе благодарен.

Рута не стала уточнять, за что именно, ответ пришёл сам собой, увидела как бы со стороны. Киприан крутит в пальцах сердце голема, говорит:

– Артефакты столь высокой силы опасны для тех, у кого нет способностей к волшебству, потому оставить тебе его не могу.

– Там ещё кусочек откололся, можно его? – спрашивает Тарнум. – Мне на память, потому что отец… потому что отца…

– Да, понимаю, – Киприан сдвигает кустистые брови, – кусочек я тебе осушу, подготовлю.

Однако же осушил, как выяснилось, не до конца.

– Всегда пожалуйста! – Рута подмигивает светловолосому, и уже у неё на губах хитренькая такая улыбочка.

– Расскажи же, – встревает Маклай, – о морозных пауках расскажи!..

– Так ты хочешь услышать о пауках? – в голосе Тарнума что-то меняется, меняется взгляд. – Не люблю об этом рассказывать, очень.

Вопрос задан Руте, с ответом она не торопится. С одной стороны, если не любит рассказывать, может и не надо? И пусть Маклай обижается. С другой – любопытно же!

– Да, хочу…

И Тарнум начинает – сухо, скупо, голос то и дело срывается. Но чем дальше, тем с большим жаром он говорит, от жара этого в Руте что-то тает, и будто бы звенят колокольчики.

– Далеко отсюда, на юге, есть Чистое озеро. Вода в нём всегда хорошая, даже летом, когда чистую воду не отличишь от волшебной. Мы жили в посёлке Приозёрном, с северной стороны озера, а с южной был посёлок Заозёрный. Вот так, да, незамысловато. Жили богато, что говорить, и рыбы вдоволь, и пушной птицы, и зверя озёрного, но у Горячей коварный нрав…

Рута слушает, не упускает ни слова – жаль, она больше не прикасается к волшебному льду. Взять бы ком, размягчить, растянуть, и вот они, каверны, проточенные коварной рекой, под озером и под посёлком. Вода в кавернах собирается, собирается, со стенок свисают наросты, похожие на гроздья поганок. Поганку цепляем к поганочке, поганку к поганочке, и получаются похожие на грибы-дождевики яйца, из которых вылупляются пауки. Сначала маленькие, потом всё больше и больше. День за днём Горячая вливает в пауков волшебную силу, и когда приходит их время, прокладывает путь наверх, к людям.

Теперь вылепить ночь, звёзды на небе, серебряный глаз Салмы, и как пауки появляются из-под смёрзшейся в камень земли. Как бьют чарами холода в стены домов и стены крошатся осколками льда, как плюются морозом в людей и люди крошатся тоже. Смотрители подняли големов, но тех слишком мало, и пауки их разламывают, разбивают на части. Люди спасаются кто куда, и живущим у пристани повезло больше всех – с ночи на реке баржи. Давку нечего и лепить – она и есть один большой ком. Тарнум там, вместе с братом, матерью и отцом, но двух сестёр и ещё одного брата они потеряли. Пауков Горячая не пускает, мечутся по береговой насыпи, плюют стрелами льда. Баржи отчаливают, посёлок за спинами спасшихся стремительно превращается в морозный узор, сотканный из паутины…

– А что случилось со вторым посёлком? – спрашивает Рута тихо.

– Я же не знаю, – вздыхает Тарнум. – Только то, что говорили люди с заходивших сюда барж. И не мне говорили, а матери…