Потомок Микеланджело

Мы погоняем ночь, как скакуна,
И тщимся днем вкусить отдохновенье.
Надежда на покой обречена —
Ее сулит нам только сновиденье…[4 - Все стихотворения Микеланджело даны в переводах А. Махова.]

Эти строки Микеланджело все время вертелись в голове Филиппа той ночью, лишившей его сна. Эти и многие, многие другие.

Сносить достойно горечь пораженья
Ценней, чем подло выиграть сраженье.

Не об их ли судьбе – судьбе соратников Бабефа – идет здесь речь? После того, как они проиграли сраженье?..

Или еще:

Я счастлив, душу породнив с огнем.
Он негасим во мне и жжет так сладко…

Как это было понятно ему, Филиппу, чью душу беспрестанно сжигал огонь революции!

Но был ли революционером сам великий Микеланджело? Революционером в жизни? Он, которого прозвали «Неистовым»? И который так хорошо понимал чудовищную несправедливость общества своего времени?

Достигнув в подлости больших высот,
Наш мир живет в греховном ослепленье:
Им правит ложь, а истина – в забвенье,
И рухнул светлых чаяний оплот.

Бесспорно, Микеланджело верил в воздаяние за зло. И его «Страшный суд» – самая потрясающая картина возмездия, когда-либо существовавшая.

Но сам он не был и не считал себя борцом.

Мне дорог сон. Но лучше б камнем стать.
В годину тяжких бедствий и позора,
Чтоб отрешиться и не знать укора…

Нет, он не разменивал искусство на политику, даже если это была политика с большой буквы. Не сражался ни буквально, ни фигурально за свободу и справедливость.

Впрочем, у него на это не было ни времени, ни сил.

Ведь он был гением.

И постоянно сам ставил перед собой творческие задачи. Подчас непосильные. И этим жил. Только этим. Временами, как при росписи Сикстинской капеллы, он доходил до полного самоотречения.

Мой подбородок сросся с животом.

Лежу я на лесах под потолком,
От краски брызжущей почти незрячий;
Как гарпия, на жердочке висячей —
Макушка вниз, а борода торчком.

Бока сдавили брюхо с потрохами.
Пошевелить ногами не могу —
Противовесом зад на шатком ложе,

И несподручно мне водить кистями.
Я согнут, как сирийский лук, в дугу;
С натуги вздулись волдыри на коже…

В «Страшном суде» есть любопытная деталь.

Святой Варфоломей держит в руке содранную с себя кожу. Но если присмотреться, то видишь: у этой кожи лицо Микеланджело. Изуродованное, страдальческое. Его единственный автопортрет. Горький юмор!..

И при этом он понимал, что заказчик никогда не оценит по достоинству его титанический труд:

…Не ко двору я здесь – молва права…
Тлетворен дух для фресок в Ватикане…

Но это не волновало художника. Ибо он знал, знал наверняка, что работает не для папы Юлия II, а для вечности.

Он не знал, что такое компромисс.

И поэтому так страдал в последние годы жизни, когда силы оказались на исходе. Страдал настолько, что, казалось, готов был отречься от самого главного, от того, чем жил:

Служение искусству – ерунда.
Век спину гнуть, о тягостное бремя!
Брюзжанье вкупе с немощью – беда,
И ноги протянуть приспело время».

Он сознавал свою отрешенность от общества, в котором жил, свое равнодушие к другим и сам упрекал себя в этом:

Чтоб к людям относиться с состраданьем,
Терпимым быть и болью жить чужой,
Пора бы мне умерить норов свой
И большим одарять других вниманьем.

Но он так и не смог «умерить свой норов». Поэтому-то он и был «Неистовым».

9

И все же…

Все же Филипп не мог не почувствовать в глубине души справедливости слов Жермена.

Микеланджело не был революционером.

Но он был творцом.

Великим творцом.

И поэтому, желал он того или нет, дело рук его, его неповторимые шедевры работали на б у д у щ е е, а будущее вело к революции, к свободе, справедливости, братству.