Дивизия цвета хаки

Не знаю, как объяснить самоуверенность и готовность идти на неизведанное у младших советских офицеров той поры, но это было. И лежало в основе многих явлений в армии. Вот и здесь. Я ведь прямой линии провести толком не мог. Но с каким-то гибельным вдохновением, как «у бездны на краю», стал работать.

Разумеется, я вычертил план коровника. Два больших зала: ручной набор и верстка. К ним с торца примыкала кладовая начальника типографии. Двухстворчатые ворота, в которых предусматривалась врезная дверь, вели в коридорчик, где вместо служебных помещений для доярок и зав. МТФ должны были располагаться (каждый в своем стойлице!) сотрудники редакции. Большой двор, двухскатная крыша и плавно спадающий навес на западной стороне. Это я видел в проектах Корбюзье. Не лыком шиты. Потом этот навес спасал нас от испепеляющего солнца. Край навеса поддерживался столбиками. Соорудил пояснительную записку, подобие сметы. Отдал редактору.

– Молодец, Саня!

Бурбыга, не глядя в паутину линий и крестиков, понес проект в политотдел.

Игнатов все одобрил и внес одну лишь поправку: во дворе строить душевую. По сути дела, это означало: стройте баню. Я ее построил вместе с солдатами и для солдат. И еще для своих друзей-разведчиков. Политотделу в ней бывало неудобно. То холодная, то воды нет, то угар. А вот боевые ребята нарадоваться не могли. До 120 по Цельсию в ней держалось стойко. Годилась она и под русский пар. Правда, веник в Афгане был редкий зверь, не считая эвкалиптовых. Они всем были хороши, но уж больно жесткие и быстро сохнут.

...Вот он, этот торжественный день – Бурбыга стоит, как Петр Великий, за ним солдат, не из наших, какой-то зенитчик, помнится, забивает обухом топора первый колышек разметки.

И понеслось! Игнатов не отходил от будущего храма печати. По ходу дела он увеличил линейные размеры раза в полтора, а когда я попробовал возразить, что стены из кирпича-сырца не выдержат нагрузки поперечных балок, да не найдем мы перекрытий такой длины, он грозно зыркнул.

Удачливей всех оказался ответственный секретарь. Ему было предписано заниматься газетой.

Кирпич-сырец возили из Кундуза. Бетон поставляли свои, военные строители. Ритмичность подачи бетона для фундамента я наладил просто: каждому водителю давал две пачки сигарет и одну фотопленку. Старший лейтенант из военных строителей, который надзирал за соблюдением технических условий, был обласкан бутылкой спирта, фотобумагой и реактивами. Бетон вместо полковых столовых и бань плюхался в траншеи будущей редакции и типографии. Военный строитель что-то все время помечал в книжке. Оказывается, УИР (Управление инженерных работ) не только считало количество бетона, но включало в свой состав стоимость всех работ. Вот вам «хозспособ». А между тем трудились солдаты, откомандированные из частей.

Ударным трудом фундамент был заложен и... работы свернуты. Во-первых, кирпича было ничтожно мало, во-вторых, у Игнатова появилось новое детище – гигантская, по нашим меркам, коробка Дома офицеров. Старый, размещенный в палатке, этакий цирк шапито, сгорел в декабре 1980 года вместе с библиотекой и музеем. К тому же уехал Бурбыга, и вновь нужно было заниматься газетой.

К началу мая я получил вызов для сдачи экзаменов экстерном в Свердловское высшее военно-политическое училище. А это три месяца жизни в Союзе.

– Рамазанов, а кто будет газету делать? – спросил Игнатов, сломав в мощных коричневых пальцах карандаш. – Ты мне это брось. Я тебя редактором и так сделаю. Иди работай!

Я написал рапорт об отказе от учебы.

Игнатов свое слово сдержал.

Надо же, сколько всякой дребедени было написано про Афганистан уже к весне 1981-го. Чтобы хоть что-то понять, приходилось по листочкам собирать сведения. Смотреть. Слушать. И самому делать выводы. Глупо было рисковать жизнью в стране, о которой знаешь только, что она первой признала Советскую Россию. А вот она вокруг, и ты в ней, и... все «перепуталось». А насчет «сладко холодея» я еще расскажу – это про то, как совершенно обреченно и даже с каким-то болезненным интересом ждешь, из-за какого угла или куста е...нут или на каком километре «броник» наедет на хитроумный крестьянский фугас, усиленный парочкой траков.

Итак, в многочисленных брошюрах не было ни слова о том, зачем мы в Афгане, кроме как для выполнения интернационального долга. (Размер не указывался.) На политзанятиях личному составу талдычили про басмачей (!), банды, вооруженную оппозицию. Лидеров оппозиции (это уже для офицеров) обвиняли во всех смертных грехах. В социалистические обязательства частей входили пункты типа «уничтожить басмаческое движение в зоне ответственности к исходу учебного периода», конкретные обязательства по убиению душманов. Вот тут был один лингвистический нюанс: «душман» на фарси – «враг». Просто – враг. Афганцы слова «басмач» не употребляли даже в крайних случаях. «Душманони инкилоби саур» – враги Апрельской революции. То есть мы должны были воевать со всеми врагами этой революции. А их было много. Старый узбек, дехканин, как-то спросил меня: «Захир-шах был, вы говорили – «хорошо». Дауд стал – вы говорили «хорошо», Тараки – «хорошо», Амин – «хорошо». Теперь Бабрак – «хорошо». А что было раньше плохо? Где плохо, где хорошо? А нам какая разница? Мы у дороги живем».

У дороги – это раньше было «хорошо». А когда мы вошли, то все дома вдоль дороги разметали в груды камня и глины. (Картину такую, один к одному, я увидел через двадцать лет в Чечне.)

Нет, конечно, нам объяснили, что в НДПА есть фракции «Хальк» («Народ») и «Парчам» («Знамя»). Что «Хальк» поддерживается средним слоем – младшими офицерами, ремесленниками, сельской интеллигенцией. А «Парчам» – городскими жителями.

Вот снимки, сделанные мною на главной улице Кундуза. На белых заборчиках видны закрашенные лозунги. Это аминовские агитки. Для пропаганды Кармаля Бабрака мы избрали любимый кумач.

Исторические исследования по Афганистану читать было интересно. Они, как правило, начинались чуть ли не со времен Зюлькарнайна – Искандера Двурогого (Македонского), и по всему выходило, что Афганистаном до XVIII века и не пахло в его существующих пределах. Просто – задворки Индии и Средней Азии. А вот потом начиналось сплошное вранье – марксистско-ленинская историческая наука.

Правда, была одна книга. Мне на ночь дал ее капитан-очкарик из ташкентских спецпропагандистов. Она чудно называлась – «Авган». Так я познакомился с гениальными записками офицера Генерального штаба (царского, разумеется) А. Снесарева. И поскольку нам все равно еще доведется влезть в Афганистан, то рекомендую эту книгу каждому будущему офицеру прочитать. А влезем, этак лет через 15—20, обязательно. И, как всегда, неудачно. Таков Афганистан. И мы такие...

Афганские лидеры районного масштаба очень любили проводить митинги в окрестных селах под нашей охраной. Проходило это действо так.

Бапо: действующие лица

Худощавый, среднего роста подполковник обнимает на снимке седобородого восточного мужика, перекрещенного пулеметной лентой. За плечами у «бобо» – узбекского афганского «дедушки» – торчит ствол трехлинейки. (Никакой он не дедушка!) Лет сорок мужику, просто борода старит лет на двадцать. Вообще среди афганцев было мало пожилых мужчин. Где тут выжить?! Революции (читай, дворцовые перевороты) как собаки друг на друга лезут! А снимок – это «яркий символ советско-афганской дружбы». С дружбой, надо сказать, всегда было хреновато. Афганцы, как истинно восточные люди, признавали только силу, жестокую и беспощадную, и деньги немереные. В этом они были гармоничны и цельны. И только в этом.

А вот еще: к бронетранспортеру тянутся десятки рук, и солдат-узбек, стоящий на броне, раздает галоши. Обычные полузабытые в городах нашей страны развитого социализма галоши.

А вот афганский оркестр: армуния-гармонь, ее растягивают в горизонтальном положении и играют без басовой планки, дутар – род восточной гитары, бубен. Оркестранты в военной форме Народной армии Афганистана.

Обычно заместитель начальника политотдела по второму штату – подполковник Русаков – получал известие от афганских активистов, что пора уже в каком-нибудь населенном пункте рядом с Кундузом провести митинг советско-афганской дружбы.

Русаков немедля (я сумею проследить судьбу этого мужественного человека вплоть до бакинских событий) собирал БАПО – боевой агитационно-пропагандистский отряд.

О БАПО следует сказать особо. В начале 80-х годов в Афганистане в наших дивизиях они были нештатными и очень опасными для окружающих.

Собственно «интеллектуальная», агитационная часть отряда состояла из звуковещательной станции – огромных динамиков, укрепленных на БРДМ (боевой разведывательно-дозорной машине) или на бронетранспортере. Этот «музыкальный центр» орал и бубнил на расстояние до пяти километров при попутном ветре. В отряд входили переводчик, как правило, лейтенант, призванный на два года, выдернутый из аудиторий восточного факультета Ташкентского университета, врач, медсестра, ансамбль песни и пляски – два-три узбека или таджика из солдат, умеющих играть на национальных инструментах, пропагандист. Боевая часть отряда (не забывайте – БАПО!) состояла из мотострелковой роты в полном вооружении.

Иногда эта «культурная группа» усиливалась парочкой танков. А в те дни, о которых пишу, всегда с нами был старший лейтенант Михаил Новиков, командир танкового взвода.

Гуманитарная помощь, а это был самый волнующий момент митинга, состояла из муки, сахара, ширпотребовской обуви, школьных принадлежностей, игрушек и т. д.

Мы быстро поняли, что «помощь» следует распределять самим. Если поручить это провинциальным активистам, то до народа, а точнее, до отрядов самообороны, вчерашних банд, заключивших мирные договора с нами и новой властью, ничего не дойдет. Впрочем, и так нашей «помощью» торговали потом в местных лавочках – «дуканах».

Разведчикам, входящим в состав отряда, вменялась попутная разведка местности, подсчет оружия в местных отрядах.

Поехали!

Конец апреля. Погода райская.

Обстановка нормальная. На северной окраине Кундуза раздолбали очередное бандформирование вместе с кишлаком. На Ханабад – уездный центр в двадцати километрах к востоку от Кундуза – сбросили сотню авиационных 250-килограммовых фугасных авиационных бомб. Пора провести митинг в Чардаре. Севернее Кундуза, поближе к советской границе.

Утром выехали в Кундуз и железной рекой (шестнадцать единиц бронетехники) залили небольшую уютную улицу, где расположился партийный комитет НДПА (Народно-демократической партии Афганистана). Чертыхаясь, ждали афганских товарищей. Они не торопились, намекая на то, что в Чардаре не все спокойно и возможны провокации.

Во дворе гостиницы, где и находился партийный комитет, иногда появлялись заспанные бородатые мужики явно рязанского вида. Они посматривали на нас, но близко не подходили. Это были советские «спецы» (т. е. которые из спецслужб, не путайте с экскаваторщиками и геологами), работавшие с афганцами. Окна нижнего этажа были заложены бумажными мешками с песком и тюками с хлопком-сырцом.

Наконец прибыл взвод афганской милиции – «царандоя». Одеты хорошо, добротные ботинки, чистенькое обмундирование. Мы – банда оборванцев по сравнению с ними. Нехудые ребята. Вооружены автоматами Калашникова. Один толстомордый смазливый «царандоевец» (на вид сущий «бачабоз» – мальчик для плотских утех) привлек внимание наших разведчиков.

– Ишь ты, какую шайбу наел!

– Я не шайба, – с легким акцентом неожиданно сказал афганец.

– Да мы не о тебе, шайба – это хоккей, спорт...

– Не надо! Шайба, ряха, пачка, морда! Да?

Разведчики были сконфужены донельзя. Вот так прокололись! А знаток русского языка еще и «успокоил»:

– Я все понимаю. Я Казанское училище химзащиты закончил. Пожарником был здесь главным... при Тараки. При Амине посадили. Теперь взводом командую.

А вот в чем суть задержки! Прибыли заложники из Чардары. Пока мы будем там говорить, лечить, одаривать – они, во избежание всяких глупостей, будут пить чай в партийном комитете под надежной охраной.

Я сделал несколько кадров, стоя на башне бронетранспортера. Попали в объектив – БМП с живописно развалившимися на броне разведчиками, «ЗИЛ-131» с гуманитарной помощью и яростно о чем-то спорящие подполковник Русаков и майор Саночкин. Последний отвечал за всю боевую часть. Жаль, что никогда более не видел этого лобастого, упрямого и храброго человека. Позже я знал: если в колонне Саночкин – заместитель командира 149-го полка, то все пройдет нормально. Он был для меня образцом профессионального военного. У таких людей не грех учиться.

Водитель постучал по моему ботинку, показывая, что нужно проверить связь. Я подключился. Все хорошо, все слышно. Доложил о готовности к движению.

– Всем идти в режиме молчания. Кого нужно, сам вызову, – раздался в шлемофоне голос Саночкина. – «Игла», «Крот» – начать движение.