Собака Раппопорта. Больничный детектив

Гавриловы немного подумали.

– Дело житейское, – они осторожно пожали плечами. – По нужде – зачем же еще? Покурить…

– Он не курил, – помотал головой Хомский. – И у него был ключ от отдельного сортира. Повторяю вопрос: на кой ляд его туда понесло?

5

В палате было тепло и солнечно. Сиял календарь с полуголой женщиной, прикнопленный к двери. Эпизодически пролетали неустановленные насекомые. На батарее лежали и сохли носки Хомского: очень заманчивые для полярного Санта-Клауса, которой вполне мог бы, расчувствовавшись, засунуть в каждый по баночке с овсянкой. К сожалению, не сезон.

– Вот черт, – сказал один из Гавриловых – тот, что был ближе к Хомскому.

– Это тебе от новокаина под шкурой такие мысли в голову лезут? – поинтересовался второй. – Может, и нам ширнуться для ума?

Хомский усмехнулся, просунул между колен сцепленные в замок руки. В коридоре топотало вежливое стадо: профессор Рауш-Дедушкин вывел своих питомцев на очередной обход.

– Стало быть, – подвел черту Хомский, – в общем сортире нашему покойничку делать было нечего. Он же брезговал нами! Словно стеночку выстроил вокруг койки. У него даже личный стакан имелся…

– Да нормальный мужик был, – буркнули Гавриловы. – Дозу держал хорошо.

– Свою дозу, – поправил их тот. – Наши бутылочки ему были в тягость. Потому и на ногах стоял, когда мы все уже отключились! Пил бы со всеми овсянку – был бы жив… Может быть. А так – понесло его… И зачем выходить в сортир, ночью-то, даже если он и захотел покурить? Мы же здесь смолили, форточка была открыта. – Он вздохнул: – Давайте-ка, люди добрые, поднапрягите умы. Вдруг чего вспомните? Я сам, – повинился он, – не помню ничего. Рожи, рожи вокруг, а внутри так славно, а дальше – провал. Как отрезало.

Гавриловы горько скривились:

– Что же нам помнить-то? Мы же лежачие, в коридор не ходили…

– Может быть, к нам кто-нибудь заходил… Зашел и увел соседа…

Братья крепко задумались.

– Нет, – сказали они наконец решительно. – Не было такого дела. Пока мы в уме были – не было.

– Эхе-хе, – закряхтел Хомский, расстроенный малыми размерами светлого промежутка. Братья Гавриловы редко оставались в уме надолго, если вообще бывали в нем.

Снаружи послышались шаги. У Хомского было развито безошибочное чутье; он заранее знал, какие шаги означают визит в палату, а какие – просто так, чепуха, по какой-нибудь медицинской ерунде. Он быстро лег и прикрыл глаза. Действительно: дверь отворилась, и вошел Ватников, раздраженно смотревший поверх усов. Хомский не шевельнулся, прикидываясь спящим.

– Хомский, – Ватников церемонно кивнул братьям, нагнулся и потрепал неприятного пациента за плечо. – Просыпайтесь, Хомский. Вы меня звали, я пришел.

Было в его тоне нечто командорское, судьбоносное. Шутки с ним, с Ватниковым, бывали, между прочим, хороши до поры до времени. Озлившись и задавшись целью, он мог здорово напакостить, зацепиться за строчку в диагнозе и обеспечить неугодному долгие, многолетние собеседования с психиатрами. Даже Хомскому такая морока была ни к чему, хотя нельзя сказать, что его сильно пугали подобные перспективы. Больница не тюрьма, а от тюрьмы не зарекайся, и в этой предположительной грядущей тюрьме психиатрический диагноз не помешает. Поэтому в Хомском боролись два чувства: с одной стороны, раскручивать дело к собственной выгоде, а с другой стороны – раскручивать его, быть может, к своей погибели. «Что Бог ни сделает – все к лучшему», – окончательно рассудил Хомский, решив придерживаться выбранной линии действий, и открыл глаза.

– Здравствуйте, – молвил он слабым голосом. – Голова очень болит. И подташнивает.

– Голова болит, – утвердительно кивнул Ватников, любивший при беседах с больными повторять их высказывания подобно эху. – Говорят, вы сильно ушиблись.

– Не то слово. Но мне с вами, доктор, надо потолковать кое о чем другом.

– Кое о чем другом. Изумительно. Я в вашем полном распоряжении.

– Не здесь, – Хомский измученно мотнул головой в сторону братьев.

Ватников несколько опешил:

– Но где же? Ведь вам, насколько я понимаю, положено лежать.

– Ничего… Не все же лежать, пролежни будут. Можно немножко посидеть в коридорчике…

Какое-то время психиатр колебался, не зная, как поступить в данном отдельном случае – пойти на поводу у больного или не ходить.

В итоге он рассудил, что коридорчик не помешает. Тем скорее утомится Хомский, если у него и вправду болит голова.

– Я к вашим услугам, – учтиво объявил Ватников, вставая со стула. Хомский, охая и кряхтя, начал садиться в постели; гримасы, которые он корчил, подразумевали неимоверную муку. Ватников неприязненно ждал, пока Хомский спустит на пол ноги с кривыми и желтыми, уже завернувшимися в трубочку когтями. Терпел, покуда тот чесался, отхаркивался, закатывал глаза.

6

В коридоре они присели на скамеечку под плакатом о профилактике простатита, который Васильев постоянно порывался снять, и где был изображен серый от ужаса человек, прикованный к пушечному ядру, каким-то чертом имевшему в себе признаки ночного горшка. Нарисованный доктор грозил пальцем, что не было пустой угрозой, ибо при этой болезни палец тот мог запросто примениться в ручном изучении прямой кишки.

…Ватников в который раз покосился на пушечное ядро, отгоняя неприятные мысли о возрастных заболеваниях.

– Я вас слушаю, Хомский. Но должен предупредить вас: я человек когда мягкий, а когда и суровый, военной закалки, с Афганистаном за плечами. И если вы станете жаловаться на плохой сон, дурное настроение и общий упадок сил, то я попросту предложу вам прекратить пить овсянку и прочие вредные вещи, а вы на это никогда не согласитесь – я правильно говорю?