Секрет девятого калибра

– Вы правы. Вам не следовало приходить в квартиру. Я поговорю со своими коллегами. А насчет тупых вопросов могу сказать одно: важную часть моей работы составляет сбор информации, которую я смогу раздобыть только в процессе допроса. Вы покурили?

Из-за спины Стаса показался хмурый Дроздов.

– Я все, – сообщил он и пошел в сторону выхода.

– Домой?

– Ну а куда еще? На Петровку.

– Подождите, пока мы закончим, а потом запускайте экспертов, – попросил Гуров. – И… разберитесь там. В коридоре.

– Понял, – бросил через плечо судмедэксперт.

– Вы ее увезете сейчас? – спросил Женя.

Гуров посмотрел на Дроздова. «Отвечай ты, – читалось в его взгляде. – Вы-то уезжаете, а мы остаемся». Дроздов в ответ неприязненно дернул нижней губой. В его служебные обязанности не входило общение с родственниками жертв преступлений. Он бы с удовольствием их вообще обходил стороной, чтобы не видеть. Вот чтобы никогда и ни одного.

– Не будем терять времени, – спас его Гуров и взглянул на Женю: – Вы сказали, что ночевали у друга. Он как вообще, на звонки с неизвестных номеров отвечает?

Судмедэксперт неслышно прикрыл дверь. Петр Егорович и Женя растерянно посмотрели ему вслед, после чего Женя вернулся к отцу, сел на диван и, откинувшись на спинку, закрыл глаза. Петр Егорович нарочито бодро потрепал его по колену. В его глазах блестели слезы.

«Отец переживает больше, чем сын? – подметил Гуров. – За кого или за что?»

Стас Крячко, все это время стоявший в другом конце комнаты, вернулся к Лигуновой.

Елизавета Ильинична, которой по паспорту было почти восемьдесят, совершенно не выглядела на свой настоящий возраст. Вот есть такие люди обоих полов, которые, достигнув определенного уровня физической слабости, в некотором роде замирают на этой точке. Некоторые достигают ее, находясь в самом расцвете осени своей жизни, и потом, даже спустя десятилетия, внешне уже не меняются. С Елизаветой Ильиничной произошел именно такой случай. На вид ей можно было дать шестьдесят с небольшим, и черт его знает, как ей удалось так хорошо сохраниться.

Первым делом Лев Иванович посмотрел именно на руки Лигуновой: их тремор был незначительным, но удержать оружие в том положении, когда ты можешь точно прицелиться, они вряд ли смогли бы. Ствол бы гулял из стороны в сторону, что заставило бы «мушку» ходить ходуном.

– Елизавета Ильинична, здравствуйте, – с осторожностью произнес Гуров, зайдя в комнату, где его ожидали подозреваемая и Крячко. – Как вы себя чувствуете?

Лигунова прищурилась, всматриваясь в лицо Гурова. Очки она при этом держала в руках.

– Спасибо, мне оказали помощь, – ровным тоном ответила она. – Подскочило давление. Сейчас все в порядке.

Это была ее спальня. Сама Елизавета Ильинична сидела на краю двуспальной кровати, застеленной пестрым шелковым покрывалом с длинной бахромой из красных нитей. Рядом с ней на покрывале лежал электрический тонометр.

– Садитесь, – указала Лигунова на кровать. – В спальне один стул, его занял ваш коллега. Если вы захотите присесть, то придется выбрать для этой цели мою кровать. А я не могу подолгу стоять, поэтому придется вам делить со мной ложе.

Она холодно улыбнулась. Гуров притворил дверь и остался стоять у порога.

– Ничего страшного, я вполне могу постоять, – ответил он.

– Другого ответа я и не ждала. Не знаю, зачем вы здесь. Я все уже рассказала Станиславу Васильевичу, а до этого какому-то другому следователю. Слишком много суеты ради меня, не находите?

– Мы полицейские, нас сюда отнюдь не праздное любопытство привело.

– Кроме вас, в доме полно других людей в форме, – отчеканила Лигунова. – Я помню те времена, когда на место преступления пускали только следователя, эксперта-криминалиста и фотографа. Иногда были кинологи. Еще реже появлялись сотрудники уголовного розыска или участковые оперуполномоченные. Понятые – и те жались к стенке. И сразу все через порог не переступали, а ждали своей очереди. Таких толп, как сейчас, не было и в помине. Поэтому следы не затаптывались, никто впоследствии не путался в отпечатках пальцев, а уголовные дела раскрывали исключительно с использованием своих умственных способностей, а не с помощью электроники. Странные времена наступили, бардак во всем. Чем мощнее нас прижимает к своей груди научно-технический прогресс, тем больше возникает спорных вопросов, не так ли? Не кажется ли вам, Лев Иванович, что давным-давно, когда вы заезжали поздравить моего мужа с праздником, все было немного… немного более правильным? М?

Гуров покосился в сторону Стаса. Тот тут же отвел взгляд.

Лигунова посмотрела на свои очки, которые держала в руках, но не надела их. Лишь повертела в пальцах, как бесполезную вещь.

– Я очень плохо вижу вблизи, а то, что находится вдалеке, могу рассмотреть в мельчайших деталях. До сих пор, представляете? Зрение стало падать двадцать лет назад. С тех пор я постоянно наблюдаюсь у офтальмолога Зуевой Зои Владимировны. Просто рядовой врач, который работает в обычной государственной поликлинике и прекрасно знает свое дело. Именно она отметила, что я являюсь уникальным в своем роде экземпляром. На расстоянии вытянутой руки слепа как курица, но смогу прочитать мелкие буквы на небольших вывесках в витринах на противоположной стороне улицы. Проверять будете? Следственный эксперимент все еще в силе, правда? Вряд ли ему когда-нибудь найдут замену. Сколько преступников на нем погорело – ужас!

– Проверим, если вы так настаиваете, – ответил Гуров.

– Человек, находясь в сильном стрессе, способен на многое, – спокойно продолжила Лигунова. – Это я застрелила Карину. И даже рука не дрогнула. И даже несмотря на то что я уже с трудом поджигаю газовую конфорку на кухонной плите, потому что не с первого раза могу попасть спичечным огоньком в нужное место. Но этой ночью у меня вдруг все получилось. И прицелиться, и нажать курок. Мне все это надоело. Меня довели до ручки – и я убила. Чистосердечное признание. Думайте что хотите. С сыном и внуком видеться не хочу. И к соседу зачем-то пошла, а не нужно было никому говорить, о чем-то просить. Ах, глупая старая баба! Не надо было. Сын слабый, увидит меня, заплачет еще… Стыдно. И видеть ненавидящий взгляд внука я тоже не хочу. Он любил эту мерзавку.

Лев Иванович растерялся. Лигунова вспомнила его с такой легкостью, что он не мог в это поверить. Мало того – она сама предлагала проверить ее показания, а ведь именно они и вызвали сомнения у Орлова. Все это выглядело как вызов. Или самой себе, или ему – Гурову.

– Насчет родственников вы можете передумать, Елизавета Ильинична. Я разрешу им поговорить с вами.

– Не беспокойтесь.

– Ну тогда приступим. Расскажите мне все, что рассказали до этого Станиславу Васильевичу. Возможно, на этот раз вы вспомните какие-либо детали, которые могли упустить. Стас?

Крячко сразу все понял и поднялся со стула, уступая его Гурову.

– Поеду с Дроздовым на Петровку, – объявил он. – До свидания, Елизавета Ильинична.

– Всего доброго, Станислав Васильевич, – улыбнулась Лигунова. – Было очень приятно с вами познакомиться.

Крячко слегка поклонился в ответ и вышел. Гуров и Елизавета Ильинична остались одни.

Глава 2

Генерал-майор Петр Николаевич Орлов ждал возвращения Гурова и Крячко с большим нетерпением. Звонками не дергал, прекрасно понимая, что если задержались, то тому всегда найдутся веские причины. Его секретарь Вера старалась утихомирить нервную систему начальника и заодно свою, предложив Орлову кофе с маковыми баранками. Эти самые баранки с маком генерал-майор почитал со времен своей голодной студенческой юности, и Вере оставалось лишь следить за тем, чтобы баранки всегда имелись в наличии. Орлов мог не вспоминать о них неделями, а потом щелкать их как семечки целыми вечерами, несмотря на то что врачи бы такое излишество не одобрили.

Но в этот раз баранки Орлова, казалось, совершенно не интересовали. Кофе был подан ему дважды, но оба раза благополучно успел остыть до того момента, когда о нем вспоминали. Просматривая суточную сводку происшествий, генерал-майор раз за разом перечитывал скупые строчки с минимальным информационным наполнением и с нетерпением ждал Гурова, который все никак не проявлялся.

Сам Петр Николаевич не смог выехать на место происшествия по банальной причине: он был вызван к вышестоящему начальству, которое вдруг затребовало список нераскрытых дел аж за одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год. Прям вынь да положь, без вариантов и проволочек, и непременно лично, а не с посыльным. Отправив Гурова в бой, Петр Николаевич был вынужден расстараться. Секретарь Вера, конечно, справилась, свои люди в архиве тоже не подкачали. Оказалось, что документы, которые необходимо было предоставить, давно находились в полной боевой готовности, но благодаря уже делопроизводителям. Толстая папка, оцифрованное содержимое которой почему-то руководству не понадобилось, была вскрыта, а каждая бумажка проверена согласно описи, и все это время Орлов терпеливо ждал непонятно чего, стоя по струнке ровно на пороге начальственного кабинета. После, правда, ему объяснили, что именно из запрошенных криминальных эпизодов растут ноги недавнего двойного убийства в гостинице «Космос», и если все сойдется, то получится убить сразу двух зайцев: одного из двадцатого века, а другого из двадцать первого…

Орлов поглядывал на часы. Из-за стенки слышалась невнятная речь – это Вера разговаривала по телефону. В окно било солнце, отбрасывая кружевные тени на пол и темную столешницу широкого стола. О ночном дожде напоминали местами потемневший асфальт и лужа размером с озеро Байкал, раскинувшаяся в одном из переулков недалеко от здания под номером тридцать восемь, которое уже более двух веков украшает центр Москвы.

– Окна в квартире выходят на север, – задумчиво произнесла Елизавета Ильинична. – Солнца здесь много не бывает. Но это очень хорошо. Я не люблю солнце, а муж принимал любую погоду. Мне очень нравилось, когда летними вечерами в дом приходил совершенно иной, чем днем, солнечный свет. На закате он не мучает, а будто бы гладит лучами все, до чего может дотянуться. В такие вечера комнаты заливало оранжевым золотом. Это очень красиво. Женя в десятом классе увлекся фотографией и сделал несколько снимков в комнате, где мы обычно принимали гостей. Там солнце было поймать легче всего. Женя знал, как запечатлеть потрясающие моменты именно на закате. Где-то даже сохранились фотографии, но сейчас и не вспомню, куда их положила.

Гуров проследил за ее взглядом и вспомнил, что с начала мая только и делал, что мучился во время ясной погоды. И не только он один.

– Елизавета Ильинична, давайте уже начнем, – предложил он.

Лигунова тут же забыла про окно, надела очки и сложила руки на коленях.

– Я уже все рассказала вашему коллеге, – повторила она. – Станислав Васильевич, да? Славный он. Понимающий.

– Знаю, – улыбнулся Гуров. – И дело свое знает хорошо. И все же я не Станислав Васильевич.

– Сколько еще раз будете спрашивать об одном и том же? – нахмурилась Лигунова.