Дело о портрете Моны Лизы

– Только до завтра, – упавшим голосом, словно эхо, повторил следом за мастером Франческо.

– Да, – Леонардо, казалось, не заметил перемены в настроении юноши. – Я уже нашел нового покупателя.

– Мастер, – с надеждой глянул на Леонардо юноша. – Вы позволите мне еще раз взглянуть на нее?

Леонардо едва заметно усмехнулся. Он уже давно заметил, что взгляд Франческо загорался огнем страсти всякий раз, стоило ему только посмотреть на портрет Моны Лизы дель Джокондо. Поначалу Леонардо было решил, что его подмастерье без ума от молодой жены дель Джокондо. И даже опасался, как бы по молодости лет юноша не натворил каких-нибудь глупостей, за которые потом дорого придется расплачиваться. Но, как вскоре выяснилось, Франческо был влюблен именно в портрет, а вовсе не в ту живую женщину, с которой он был написан. Этого Леонардо не мог понять.

Мастер подошел к мольберту и сдернул с картины покрывало.

Франческо замер, весь обратившись в зрение. Взгляд его плавно скользил по фигуре и лицу изображенной на картине женщины, чьи восхитительные черты были богоподобны. Казалось, он хотел, чтобы каждый мазок, отображающий движение кисти художника, навеки запечатлелся в его памяти.

– Ты тоже находишь картину непристойной? – спросил у подмастерья Леонардо.

– Что вы! – не отводя взгляд от изображения, негодующе воскликнул Франческо. Затем, после паузы, он тихо выдохнул: – Она восхитительна!

Леонардо довольно улыбнулся. Несмотря на то, что это была уже далеко не первая его работа, каждая из которых вызывала неизменные восторги зрителей, он все еще получал истинное удовольствие от похвалы. Недовольство же безголовых ослов вроде дель Джокондо мастер просто не принимал в расчет. Он обладал весьма полезной способностью быстро и прочно забывать эпизоды, о которых не хотел вспоминать в дальнейшем.

Глава 2

Опытные вулканологи считают, что вулкан наиболее опасен и непредсказуем именно тогда, когда внешне все выглядит тихо и мирно: не вздрагивает то и дело земля у подножия огнедышащей горы, не вырываются из трещин в камнях струи едких, удушающих серных газов, не взлетают высоко вверх тучи серого пепла, а темными ночами над жерлом вулкана не висит красноватое марево, – как будто раскаленное магматическое озеро навсегда застыло, покрывшись толстой коркой холодного базальта. Но на самом деле в это время в глубинах вулкана протекают незаметные стороннему наблюдателю процессы, результатом которых может стать разрушительной силы выброс, способный уничтожить любые признаки жизни на много километров вокруг. Впрочем, как говорят все те же специалисты-вулканологи, с таким же успехом может и ничего не случиться. Зарождающаяся в глубинах вулкана мощь уйдет глубоко вниз, под землю, спровоцировав разве что появление новой трещины в тектонической плите, той самой, которая в незапамятные времена выдавила на поверхность огнедышащую гору. Но, в любом случае, если вулкан вдруг затихает, вулканологи настоятельно советуют оставаться настороже и быть готовым к самому худшему. В конце концов, если ничего так и не случится, это станет великолепным поводом от души посмеяться над незадачливыми предсказателями, чтобы больше никогда уже не вспоминать о собственных страхах, пережитых в минуты нервозного ожидания кажущейся неминуемой катастрофы.

Тимур Барцис, генеральный инспектор Отдела искусств Департамента контроля за временем, был похож на вулкан, находящийся в стадии временной стабилизации протекающих внутри его процессов. Кипящая в нем энергия почти никак не проявлялась ни в его нарочито замедленных движениях, ни в выражении лица, которое порою казалось лишенным мимической мускулатуры. Однако все сотрудники Отдела искусств знали, что, находясь поблизости от Барциса, взрыва следовало ожидать в любую минуту. Если же аудиенция у генерального инспектора заканчивалась без эксцессов, то, выходя из начальственного кабинета, следовало поблагодарить за это провидение, проявившее на сей раз благосклонность.

Чуть повернув бритую голову, похожую на большой кокосовый орех, в сторону стоявшего навытяжку слева от стола инспектора Ладина, Барцис едва заметно шевельнул левой бровью. Принимая в расчет присущую генеральному инспектору скудость мимики, расценивать сей жест можно было двояко: как признак заинтересованности или как симптом недовольства.

– И что дальше? – гулко пророкотал генеральный инспектор.

– Он сказал, что будет говорить только с вами, – инспектор Ладин быстро сглотнул и с вожделением посмотрел на небольшой столик возле окна, на котором стояли бутылки с минеральной водой, охлаждаемые нагнетаемым снизу потоком ледяного воздуха.

Барцис задумался. Лицо его при этом сделалось настолько неподвижным, что можно было подумать, будто он заснул с открытыми глазами.

Спустя минуту указательный палец левой руки генерального инспектора поднялся на полсантиметра вверх. Это могло означать только одно – он принял решение.

– Переключи на внешнюю связь, – велел он секретарю.

Секретарь на вращающемся кресле повернулся на пол-оборота влево и щелкнул парой клавиш контрольного селектора. Из невидимых динамиков, расположенных где-то под потолком, раздался приятный переливчатый сигнал зуммера.

– Можете говорить, – тихо сказал секретарь.

– Слушаю, – коротко произнес Барцис.

– С кем я разговариваю?! – прокричал из динамиков неприятно высокий, подвизгивающий в конце фразы голос. – Мне нужен генеральный инспектор Отдела искусств! Ни с кем другим я говорить не стану!

Не дожидаясь указаний, секретарь уменьшил громкость.

Барцис скосил взгляд на лист распечатки, которую вручил ему Ладин. Это были результаты анализа голосовых характеристик звонившего, в соответствии с которыми желающий говорить с генеральным инспектором незнакомец имел психопатический тип личности с явно выраженным комплексом неполноценности и необоснованными претензиями на всеобщее признание.

Левый уголок губ генерального инспектора чуть приподнялся вверх, – похоже было, что Барцис не ожидал от разговора ничего хорошего.

– Как ваше имя? – медленно произнес он.

– С кем я разговариваю?! – вновь взвизгнул незнакомец.

– Тимур Барцис, генеральный инспектор Отдела искусств Департамента контроля за временем.

– Как вы можете это подтвердить? – спросил незнакомец после непродолжительной паузы.

– А какое подтверждение вы хотели бы получить? – поинтересовался Барцис.

Незнакомец, похоже, задумался.

– Я верю вам! – неожиданно объявил он.

– Рад это слышать, – усмехнулся одними губами Барцис.

Незнакомец словно и не услышал его вовсе.

– И знаете, почему я вам верю? – спросил он и тут же, не сделав даже секундной паузы, сам ответил на вопрос: – Потому что вы обязаны со мной поговорить! – он сделал особый нажим на слове «обязаны». – В противном случае произойдет непоправимое! Да-да! Именно – непоправимое!..

Незнакомец был готов и далее продолжать свою довольно-таки бессвязную речь, но Барцис перебил его:

– Быть может, для начала вы представитесь?

– Конечно! – с отчаянной решимостью выкрикнул незнакомец, да так, что секретарю вновь пришлось понизить уровень звука. – Мое имя должно быть вам знакомо! А вскоре оно станет известно всем и каждому! Меня зовут Юрген Хрычов!

– Хрящ, – произнес одними губами инспектор Ладин.

Барцис скосил взгляд на инспектора и едва заметно кивнул.

Вне всяких сомнений, имя Юргена Хрычова было известно каждому сотруднику Отдела искусств. Неудачливый художник, не сумевший сыскать ни благорасположения критиков, ни любви истинных ценителей живописи, ни признания широких масс неискушенной публики, нередко отдающей свое сердце трудолюбивым ремесленникам без искры божьей в душе, но зато с исключительным пониманием той простоты и безыскусности, которая, как это ни странно звучит, остается востребованной во все времена, Юрген Хрычов решил отправиться на поиски славы иным путем. Он объявил себя лидером группы нигилистов-реформаторов от искусства. По большей части это были такие же несостоявшиеся или же попросту обделенные талантом художники и примкнувшая к ним анархиствующая молодежь, приходящая в граничащий с легким помешательством экстаз от книг Троцкого, Че Гевары и Придорогина. Хрычов, взявший себе к тому времени мужественный псевдоним Хрящ, доходчиво объяснил своим адептам следующее: их жизненные неудачи проистекают из того, что все места в Зале Славы, на которые имеет право претендовать каждый, уже заняты мертвецами. Все великие картины уже написаны! Все значительные литературные произведения созданы! Невозможно открыть новый стиль или направление ни в одном из видов искусства, если тысячи и тысячи людей до тебя уже неоднократно вспахивали это поле!.. Ну, и так далее, в том же духе.

Софистика, конечно, но на неокрепшие умы его последователей, именующих себя клинерами, речи Хрычова-Хряща оказывали сильное воздействие.

Поначалу в Департаменте контроля за временем клинерам не придали большого значения. Решили, пусть, мол, болтают себе что вздумается, вреда от этого большого не будет. А со временем, глядишь, и сами поймут, что были не правы.

И это при том, что Хрычов заваливал Департамент лозунгами и прокламациями, призывающими произвести основательную ревизию Каталога всемирного наследия. В соответствии с идеями Хрычова, чистка должна была освободить поле деятельности для молодых талантов, которые в существующих условиях не имели возможности самореализоваться. «Уничтожим старые, набившие оскомину картины! – писал в одном из своих манифестов неистовый лидер клинеров. – Разобьем застывшие в тупой неподвижности античные статуи! Сожжем книги, знакомые каждому с детства! Заново, на пепелище и так уже надолго пережившей свое время дегенеративной культуры прошлого создадим Великое Новое Искусство!»

На возглавляемых Хрящом клинеров обратили внимание только после предпринятой ими попытки уничтожения фресок Сикстинской капеллы. Поскольку против современных средств безопасности злоумышленники были бессильны, они решили перенести акцию в прошлое. Для воплощения своих планов в жизнь клинеры собирались воспользоваться самодельными ручными огнеметами. Акт вандализма удалось предотвратить, но, увы, не в результате операции, успешно проведенной Департаментом контроля за временем. Клинеры совершили роковую ошибку еще в процессе подготовки этого безумного деяния, обратившись за консультацией к контрабандисту, давно и весьма успешно промышляющему на витках временной спирали. Специалиста звали Павел Марин. Внимательно выслушав явившихся к нему прыщавых юнцов с горящими взглядами и козлиными бородками, Марин дал им пару советов относительно того, как следует вести себя в той или иной ситуации. А после ухода клинеров незамедлительно сообщил о готовящейся акции в Департамент. В отличие от мнящих себя героями ниспровергателей истин, Марин превосходно понимал, чем лично для него обернется чья-то чужая, пусть даже неудавшаяся попытка уничтожить один из величайших памятников культуры. У Марина имелись свои планы, и его вовсе не устраивала возможность объявления чрезвычайного положения в зоне контроля за временными переходами.

Однако после провала первой операции по уничтожению старого, отжившего свой век искусства Хрящ, вопреки ожиданиям, не пал духом. Напротив, он объявил поражение победой. «Нас боятся, – писал он в очередном своем воззвании, – а это значит, что мы – Сила, способная изменить Историю!» Текст воззвания был размещен на пиратском сайте клинеров во Всеобщей коммуникационной сети, а также разослан по адресам музеев, библиотек, картинных галерей, научных центров и прочих учреждений и организаций, имеющих хотя бы косвенное отношение к культуре. Естественно, не был забыт и Департамент контроля за временем, – очередную эпистолу Хрычова получил персонально каждый сотрудник, включая секретарей и технических служащих.

После этого клинеры уже не могли пожаловаться на недостаток внимания со стороны инспекторов Отдела искусств.

В течение года были предотвращены еще пять попыток аналогичных диверсий на различных витках временной спирали. Результатами новых акций клинеров стало лишь то, что восемнадцать человек из состава организации получили различной продолжительности сроки, которые им предстояло отбыть в зоне безвременья, а Юрген Хрычов развернул активную пропагандистскую кампанию в поддержку «жертв произвола властей», как он именовал своих незадачливых подельников.

Хрящ же оставался неуловим. Так, по крайней мере, он сам считал. По сути же, Департамент и не предпринимал активных поисков Хрычова. Лидеру клинеров нельзя было предъявить никакого официального обвинения, – Хрящ занимался лишь планированием и подготовкой своих широко рекламируемых «акций восстановления исторической справедливости», но сам участия в них не принимал. А за творческую бездарность и скудоумие никакого наказания, увы, до сих пор не предусмотрено.

Нажав клавишу, Барцис временно отключил микрофон, посредством которого общался с Хрычовым.