Путин. Его идеология

Однако через несколько лет существования доктрина стабильности изжила себя как на внешнем, так и на внутреннем поле. На это повлияло несколько факторов. Мировой рост цен привел к резкому усилению экспортеров, а доктрина стабильности резко ограничивала возможность влиять на них. Это кардинально усиливало одних и ослабляло других, нарушая баланс системы. Недовольство этим ограничением стало источником импульсов к преобразованию системы, исходящих не только от государства, но и от крупного бизнеса. ЮКОС и власть играли друг с другом на опережение. Стабильности не осталось места и во внешнеполитическом контуре страны. В начале 2003 года, после того как США, несмотря на отсутствие санкций СБ ООН, провели военную операцию в Ираке, в серьезном пересмотре нуждалась идея антитеррористической коалиции.

В конце того же года «революция роз» в Грузии закончилась изменением режима и сменой политического курса страны. В начале 2004 года революция по грузинскому сценарию прошла в Аджарии. Стабильность как установка на удержание любой ценой существующего порядка вещей, как концепция перестала работать.

После кризиса 2003 года государство претендует на возвращение мобилизационной функции.

За четыре года российская экономика значительно выросла. Россия из государства-банкрота превратилась в богача, который сидит на деньгах и не знает, куда их потратить. О проблемах, с которыми были связаны ельцинские времена, просто забыли. Казалось бы, пришло время пожинать лавры, но доктрина стабильности получает удар за ударом: ЮКОС, Грузия, Украина, Беслан, развал нового образа России на Западе, полная потеря «моды на Путина» и замена ее модой на оранжевых. Это не оставило доктрине стабильности никаких шансов.

Уже в послании 2003 года – в виде идеи удвоения ВВП – начинается отказ от стабильности. Парадоксально, но на самом деле функция лозунга удвоения ВВП[4 - В.В. Путин. Послание-2004. См. стр. 153–154] не сводилась к задаче его удвоить. Этот лозунг должен был приучить общество к возможности постановки идеологической задачи со сравнительно долгосрочной перспективой. В этом смысле революционно само появление Путина в роли внешнего агента, который может ставить системе задачи. Это несовместимо со стабильностью: для осуществления которой государство само гарантирует отсутствие агентов-реформаторов.

После кризиса 2003 года государство претендует на возвращение мобилизационной функции. В послании 2004 года Путин много говорит об экономике, показывая целью развития экономики повышение качества жизни (образование, медицина, недвижимость, жилье и т. д.).[5 - В.В. Путин. Послание-2004. См. стр. 155–156] Фактически послание 2005 года развивает ту же тему качества жизни. Если в 2004-м президент ставит экономические задачи, то в 2005-м показывает политические цели, которые призваны обеспечить решение этих задач. Путин в этих посланиях аномально нормальный президент, испытывающий острый дефицит «властной сумасшедшинки». В этом и его сила, и слабость. По Путину, главная задача власти состоит в обеспечении растущего благосостояния населения. Экономические задачи, которые он ставит, инструментальны. В отличие от адептов «экономизма» Кудрина и Илларионова Путин заинтересован не столько в том, чтобы создавать условия для развития экономики сколько в том, чтобы результатом экономического развития стало изменение параметров качества жизни – эти параметры и являются для него основной шкалой. Его, по большому счету, очень мало интересуют детали хозяйственного устройства и макроэкономические показатели. Они для Путина – та машинерия, по отношению к которой он ведет себя как «пользователь», а не как «механик». Уровень инфляции, реальный курс рубля, сальдо торгового баланса, фондовые индексы и т. п. – это показатели, важные для специальных подотчетных людей, но абсолютно вторичные по сравнению с другими, социоэкономическими индикаторами – вроде уровня зарплат, качества медицинского обслуживания, доступности жилья, конкурентоспособности образования и т. п. Не споря с экономическим либерализмом, он не концентрируется только лишь на создании условий экономической деятельности. В послании 2004 года ясно видно, что цель либерального экономического развития – европейский стандарт качества жизни. Уже исходя из этой позиции и предъявляются требования к либеральной экономике: результат, который она дает на выходе, для него важнее особенностей ее внутреннего устройства.

По Путину, главная задача власти состоит в обеспечении растущего благосостояния населения.

Но одного пользовательского подхода недостаточно: Путин управляет машиной, которая сегодня почти ничего, кроме узкого набора функций, не умеет делать. В частности, она не умеет делать инфраструктурные вложения. Сложно себе представить, чтобы нынешняя система поставила себе задачу построить новый город, хотя бы на сто тысяч человек. В России сейчас нет такой инстанции, государственной или частной, которая могла бы сказать: «Здесь нужен город на полмиллиона человек». Да что там – хотя бы на десять тысяч! Логика нашей системы запрещает подобное. Проблема даже не в том, что государство или само для этого должно быть мощнейшим экономическим субъектом, или допускать (удерживая при этом целостность всей остальной системы) существование частных субъектов такой силы, чтобы они могли ставить и решать задачи подобного масштаба. Проблема в том, что любой такой проект затрагивает – и моментально приводит в движение десятки и сотни разнообразных интересов, и хрупкий баланс «стабильности» моментально рушится.

Прямая критика (а не просто отмена) лозунга стабильности, которая прозвучала в послании 2005 года, дает власти мандат на радикальные изменения.[6 - В.В. Путин. Послание-2005. См. стр. 192–193] Она означает буквально, что разрешены революции и контрреволюции. Путин сказал: «Политика стабилизации фактически была политикой реагирования на накопленные проблемы. Эта политика в целом оправдала себя. Но к настоящему времени себя уже исчерпала». И далее: «Особенностью последнего времени стало то, что наша недобросовестная часть бюрократии как федеральной, так и местной – научилась потреблять достигнутую стабильность в своих корыстных интересах, стала использовать появившиеся у нас наконец благополучные условия и появившийся шанс для роста не общественного, а собственного благосостояния».

Изменение риторики в данном случае означает приход в политику новых смыслов. За идеей борьбы с бюрократией стоит отказ Путина от роли президента бюрократии. Бюрократия – каста выигравших, которые тем или иным способом, лучше или хуже, сумели поучаствовать в переделе собственности, увеличить собственное благосостояние во время ельцинских реформ или путинской стабильности. Стабильность существующего режима долгое время держалась на хрупком балансе этих двух групп: группы «победителей 93-го» и группы «победителей 99-го». Сейчас Путин пытается разрушить этот баланс.

Политика стабилизации фактически была политикой реагирования на накопленные проблемы.

Что послужило причиной отказа Путина от доктрины стабильности? С одной стороны, провозглашая ее, он делал именно то, чего от него ждали как от президента. С другой стороны, стабильность оправдывала себя: люди стали лучше жить. При этом повышение уровня жизни населения не было напрямую связано ни с увеличением социальных расходов, ни с ростом цен на нефть, ни с повышением числа наличных расчетов, т. е. возвращения денег в экономику. Это не было простым распределением по стране денег, получаемых извне, хотя вся политика последних пяти лет была борьбой за их перераспределение как можно дальше от собственно вентиля. Напротив, улучшение жизни населения вызвало рост практически во всех секторах национальной экономики. Некоторым образом политика стабильности сама по себе дала людям работу в силу того, что появились новые запросы и, соответственно, новые сферы деятельности, усложнив картину национальной экономики.

Проблема «роста благосостояния» состоит в том, что за улучшением качества жизни людей не стоит никакой другой цели. Это ошибка, потому что с точки зрения социального здоровья повышение качества жизни имеет смысл и оправданно только тогда, когда является наградой за что-то другое. Продуктивным является убеждение, что хорошая жизнь является наградой за заслуги, труд и т. п. Политика, предполагающая, что качество жизни должно повышаться вне зависимости от прилагаемых к этому усилий, паразитическая. Поэтому катастрофа стабильности есть катастрофа тотального паразитизма. Провозглашая доктрину стабильности, государство законсервировало ситуацию, которая позволила развиваться невероятному количеству внешних и внутренних паразитов (с одной стороны кордона, это «братские» режимы, торговавшие дружбой, а с другой – олигархи и бюрократы).

Отмена стабильности сама по себе не создала субъекта революционных преобразований. Однако она способствовала появлению целого ряда сил, претендующих на эту роль. Отказавшись от доктрины стабильности, Путин создал ситуацию, когда он является лишь одним из участников соревнования за право стать субъектом преобразований.

Ключевой ценностью, на которой основана новая публичная риторика Президента, является суверенитет, то есть возможность самостоятельно внутри страны решать вопрос о власти. Здесь важно то, что вопрос о власти не связан жестко с демократическими процедурами (монархия тоже суверенна), но именно демократия – наиболее работоспособный и развитый механизм его осуществления. Но работоспособность не означает защищенность. Беда в том, что монополия на демократический дискурс находится в том месте, откуда нам могут не дать самостоятельно решить вопрос о власти.

Задача Путина – создание такой системы, в рамках которой русский народ сам сможет решать вопрос о власти.

Сегодня сложилась ситуация, когда демократия в рамках глобальной демократической революции становится универсальным мотивом для ликвидации суверенитетов. Единственная гарантированная форма внешней легитимации режима – если граждане, участвуя в процедуре, которую все признают «соответствующей стандартам», выбрали власть, то эта власть обладает полнотой суверенитета на данной территории. Таким образом, нарушение процедуры выборов дает возможность внешнему «демократизатору» отнять национальный суверенитет под предлогом помощи в решении вопроса о власти.

В этом смысле идея оранжевой революции представляет собой типичную сделку с дьяволом: мы вам помогаем сменить власть – вы за это расплачиваетесь суверенитетом. Процедура задается извне и форматирует режим так, что национальные лидеры уже не могут принимать каких-то ключевых решений. В этом смысле суверенитета уже нет.

Парадокс в том, что несменяемая власть – еще более уязвимый объект с точки зрения суверенитета.

Если власть несменяема, ее не нужно «взламывать» извне, подталкивая процессы либерализации (что случилось в ходе розовой и оранжевой революций) или свергая режим, объявляя его опасным (как в случае с С. Хусейном). В современном мире несменяемость власти сама, в силу внутренней логики развития страны, приводит к революции (так случилось с режимами А. Акаева в Киргизии и Л. Кучмы на Украине). В случае когда население отделено от власти, когда оно не относится к власти как к своей, нет ни одной сильной с точки зрения защиты суверенитета позиции: «демократизаторы» вклиниваются в дистанцию между правителем и населением.

Задача Путина – создание такой системы, в рамках которой русский народ сам сможет решать вопрос о власти.[7 - В.В. Путин. Послание-2005. См. стр. 194] Решение этого вопроса может и не включать в себя сменяемость власти любой ценой каждые четыре года или ротацию партий у власти и в оппозиции. Но принципиально важно, чтобы в решении участвовало и согласилось с его результатом большинство граждан. И воля этого большинства была бы главным и единственным основанием политического режима, безотносительно любой внешней легитимации, прохождения тестов на «соответствие стандартам» и т. п. В этом формула демократического суверенитета.

Такая задача связана с целым рядом проблем, возникающих как внутри самого правящего режима, так и вне его. Передача вопроса о власти в руки народа не устраивает правящий слой, потому что отнимает гарантию пребывания у власти. С другой стороны, она не устраивает и оппозицию, так как предполагает появление ответственных позиций и соответственно невозможность полной и окончательной победы с захватом всей полноты власти. Оппозиция в России устроена так, что претендует на полноту власти: ей нужно не 51 % голосов, а все 100 % либо ничего.

Напомним, что красной нитью через президентские послания 2004 и 2005 годов проходит идея улучшения качества жизни. Эта тема связана с суверенитетом, поскольку высокий стандарт качества жизни является базовым условием для того, чтобы существовала возможность демократической приватизации власти. Идея демократизации есть идея приватизации власти, по аналогии с процессом приватизации собственности, который происходил в начале 90-х. Для того чтобы приватизация власти стала возможной, нужен субъект, способный принять приватизированную часть власти. Для того чтобы стать таким субъектом, гражданин должен обладать определенным уровнем достатка, который сам по себе является источником как интересов, так и ответственности. Уже стало привычным, что ответственный гражданин имеет собственное жилье, машину, кредит; он является суверенным собственником и принимает решения в рамках своей ответственности. Такого гражданина не так просто обмануть, купить, увлечь, он не станет частью революционной массы. Современная европейская демократия – демократия хозяев.

Рассмотрим подробнее три базовые ценности, на которых основывается курс Владимира Путина: суверенитет, демократия, качество жизни.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

СУВЕРЕНИТЕТ

ЧТО ЗАЩИЩАЕТ ПУТИН

Всякий идеологический манифест необходимо описывать через заложенные в него ценности. Соответственно мы не можем проанализировать доктрину Путина, не выявив то, что он считает ее ценностным содержанием. Проблема в том, что сделать это очень сложно.

В истории существуют два типа отношения к ценностям. Сильный собственник готов всем предъявить то, чем он обладает. Сильные народы всегда строили для своих святынь огромные храмы на самой главной площади на холме, предъявляя всем свои ценности. Они могли их защитить: приди и возьми! Ведь любой ценностью, признаваемой в этом качестве, хочется обладать. Если возможности защитить ценность нет, делают по-другому. Ценность, которой обладает слабый собственник, скрываема. О том, что же именно является ценностью, где она спрятана и как туда добраться, знают только несколько посвященных. В этом случае главной защитой ценности является тайна.

Путин вынужден использовать стратегию слабого. Оказывается, что любой сильный тезис, высказанный публично, гораздо труднее защитить, чем тот, который замаскирован общими словами и ничего не значащими выражениями. Есть целый пласт официальной риторики, единственное назначение которой – скрыть ценности власти, защитить их посредством тайны. Поэтому всем остальным приходится работать с содержанием, которое не может быть объявлено иначе как на языке кодов.

Суверенитет, о котором Путин говорит в последнем послании, – это заявка на собственную ценность, идея суверенитета не является общечеловеческой ценностью.

Ценность суверенитета, понимаемого как целостность, единство и самоуправление России – первое исключение из этого правила: она объявляется публично и тем самым становится объектом атаки. Она же стала поводом для возвращения в официальную риторику ценностного (т. е. «антипрагматического») языка. Все без исключения предыдущие президентские послания (как Ельцина, так и самого Путина) были целиком написаны на инструментальном языке. Собственно с тех пор, как на закате «застоя» умерло ценностное содержание советской власти, все используемые формулы власти в России были инструментальными. Это не значит, что там не было публичных клятв и звучных слов – их хватало; но они были как бы сами по себе, существовали в качестве оторванных от реальной политики мантр, дежурных ритуальных фраз, примерно как позднесоветские клятвы идеалам ленинизма: слова, которые ничего не означали на практике. Было достаточно клятв идеалам демократии, прав человека и гражданского общества – но никому и в голову не приходило поставить как практическую повседневную задачу построение работоспособной демократии, системы механизмов правозащиты или сети влиятельных гражданских организаций.

Живой ценностный язык появляется в тот момент, когда абстрактный идеал разворачивается в программу конкретных политических действий (например, стремление к коммунизму – в программу всеобщего среднего образования); тем самым связь между идеальной и конкретной политикой не обрывается ни в одной точке. Суверенитет у Путина декларируется как принцип и, одновременно, является основанием для вполне конкретных действий.[8 - В.В. Путин. Послание-2005. См. стр. 192] Ничего подобного воинствующий антиидеологизм 90-х не мог допустить; в самых крайних случаях он симулировал присоединение к внешним по отношению к России ценностным структурам – таким, например, как так называемые общечеловеческие ценности; но и они в этот период выполняли примерно ту же роль, что чуть раньше – «идеалы марксизма-ленинизма».

Суверенитет, о котором Путин говорит в последнем послании, – это заявка на собственную ценность. Идея суверенитета не является общечеловеческой ценностью, она совершенно из другого ряда. Более того, в некотором роде ее провозглашение означает войну. В современной миросистеме считается общим местом, что общечеловеческие ценности превыше любых суверенитетов. Нарушение прав человека – повод для войны, безотносительно к тому, в границах чьего суверенитета произошло нарушение: если НАТО объявляет преследование косовских албанцев нарушением прав человека, то это повод для ответного преследования американцами сербских военных сил.

Идея суверенитета предполагает политический запрет на смену власти извне.

Говоря о суверенитете России, Путин выступает не в ипостаси лидера, а в ипостаси функции: того, кто олицетворяет страну. В данном случае Путин – это мы. Поэтому его слабость – наша общая слабость. Мы, предъявив миру какую-то ценность, не в состоянии ее защитить не то что от нападок извне, но даже изнутри. Ценностное содержание, которое только-только начинает появляться открыто, уже содержит в себе приметы слабости, оборонительные идеи. Суверенитет – это значит, что какой-либо экспансии нет, мы только хотим, чтобы с нами ничего не случилось. Защищаться – удел слабых. Идея независимой, свободной нации, которая самостоятельно решает свои вопросы о власти, это идея сама по себе слабая.

Со временем это приводит к парадоксальной, противоречивой задачности. Идея суверенитета предполагает политический запрет на смену власти извне. Утверждение, что только мы сами можем решать вопрос о смене власти, по сути означает, что мы запрещаем всем остальным принимать участие в решении этого вопроса, то есть – мы боимся, что кто-то другой может решить его не в нашу пользу. Идея построения эффективного государства в существующих границах косвенно означает признание слабости.

В этой логике объяснимо то, что Путин сказал после окончания выборов на Украине: «Мы работаем только с действующей властью». Если властью обладает В. Ющенко, мы работаем только с ним, и больше никого для нас не существует. Это оборотная сторона суверенитета: запрет самому себе на работу с кем-либо помимо действующей власти означает признание их суверенитета и тем самым предполагает, что они в ответ признают наш суверенитет. Мы работаем только с властью, они тоже работают только с властью. Но кто гарантировал, что это условие кем-либо, кроме нас, будет выполняться?

Суверенитет зависим от отношений с другими. Однако в первую очередь он зависим от собственных граждан. Признание граждан – необходимое и достаточное условие существования суверенитета. При наличии этого признания появляется возможность ставить вопрос о международном признании суверенитета. Но именно признание граждан является первичным и более важным элементом суверенитета, чем его признание другими странами. Вывод, который можно отсюда сделать: единственный способ обеспечения суверенитета – построение такой системы, в которой люди могли бы сами решать вопрос о власти. То есть – построение демократии. В этом и состоит главное противоречие идеи демократического суверенитета: борясь с «демократизацией извне» как механизмом десуверенизации, одновременно строить демократию как главное политическое основание суверенитета.[9 - В.В. Путин. Послание-2005. См. стр. 200–201]

ВОССОЗДАНИЕ СУВЕРЕНИТЕТА

ДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

Темой самого первого президентского послания Владимира Путина в 2000 году было «Государство Россия». В тот момент такая постановка вопроса казалась странной: российское государство в его нынешних границах никем не принималось и до сих пор с трудом принимается на ментальном уровне как нечто целостное. Скорее оно представилось обрубком СССР или временным явлением перед заключением нового союза. Так же как в 1917 году возникло Временное правительство, после 1991-го появилось «временное государство», которое сделали, чтобы «день простоять да ночь продержаться». Это была резервная станция, запущенная на случай выхода из строя основной системы (а как раз такой случай и имел место после провала новоогаревского процесса). То, что эта система в 1990-е была лишь муляжом, обозначающим контуры несуществующего, резко ограничивало возможный срок ее использования. К 1999-му наступил предел ее существования.

Предложение рассматривать Россию как государство было, по сути, предложением по обустройству политической системы. В этом послании рассматривалось актуальное пространство государства в его нынешнем состоянии. Путин тогда еще не утверждал, что это государство – навсегда, что оно, в нынешних границах, неизменно и нормально. Вопрос был только лишь в том, чтобы в рамках этих границ построить полноценное государство.

Физическая целостность государства есть та единственная ценность, которую мы обязаны признать все, и одно отрицание ее уже является криминалом.

Именно в это время впервые возникла тема суверенитета. Физическая целостность государства есть та единственная ценность, которую мы обязаны признать все, и одно отрицание ее уже является криминалом – в этом состояла его формула. С тех пор эта формула – неизменная часть режима Путина. Все дальнейшие годы, вплоть до интервью Дмитрия Медведева журналу «Эксперт» в начале 2005 года, политика России – это политика, диктуемая логикой целостного суверенитета. Целостность суверенитета означает, что мы можем воевать за что угодно, с кем угодно и как угодно при том условии, что нас объединяет государство Россия в его существующих границах.

В чем вообще магистральная дилемма суверенитета в наши дни? Ее очень хорошо описал Михаил Саакашвили на встрече с Бушем 9 мая – в своей знаменитой речи про ветер свободы и кедры Ливана. Саакашвили позиционировал Грузию как партнера Америки в свержении диктатур и установлении демократий. Несмотря на анекдотичность формата, нельзя пропустить за ней тенденцию, к которой стоит относиться крайне серьезно. В этой речи Саакашвили использует сталинский метод, полностью оправдавший себя в 20-30-х годах прошлого века. Идея проста: проект воссоздания Грузии как унитарного национального государства – проект обреченный. С другой стороны, проект создания Грузии как главного партнера Америки по «установлению демократии» на постсоветском пространстве создает ту область задачности, которая может привести в итоге к собиранию Грузии как национального государства. Точно так же неосуществимой в 20-е годы была идея собирания СССР территорий бывшей Российской империи. Прием тогдашнего режима, объявившего о создании центра борьбы «за освобождение трудящихся всего мира», и дальнейшая планомерная деятельность в этом направлении привели его к успеху.

Построение реального суверенитета и построение реальной демократии – это две стороны одной и той же задачи.

Напротив, Путин, защищая суверенитет как ценность и противопоставляя его экспансии «глобальной демократической революции», оказывается в крайне слабой позиции. Идея суверенитета в ее постхристианском секулярном виде предполагает, что верховная власть на земле принадлежит ее народу (совокупности людей – первичных суверенов самих себя) и только сам народ (а не какие-либо внешние силы) может ставить и снимать правителей. При этом политическая практика показывает нам, что во власти десятилетиями сидят Каримовы, Акаевы, Рахимовы или Лужковы и никакой народ (узбекский, киргизский, башкирский или московский) без толчка извне никогда в жизни их не снимет и не сменит. У народа, живущего в режиме управляемой демократии, нет инструмента для этого, несмотря на регулярно проводящиеся выборы. Такая ситуация может длиться бесконечно, до тех пор пока не придет кто-то снаружи и не даст этому самому народу такой инструмент – к примеру, оранжевую ленточку. А это прямое разрушение суверенитета. То есть выдвижение на первый план концепции суверенитета фактически исключает любые другие действия, кроме поддержки Акаевых до тех пор, пока они сами не упадут. Это еще раз возвращает нас к критике фразы, сказанной Путиным на первой встрече с только что избранным в третьем туре президентом Украины Виктором Ющенко в Кремле: «Мы работаем только с действующей властью».

Таким образом, реальный суверенитет предполагает создание процедурной возможности для того, чтобы население само, без влияния извне, могло в рамках фиксированного интервала политических циклов решать вопрос о власти. Для того чтобы это стало возможным, жизненно необходима вся эта громоздкая аппаратура демократии – партии, парламент, СМИ, «третий сектор» и т. п. В этом смысле построение реального суверенитета и построение реальной демократии – это две стороны одной и той же задачи. Одна из них относится к защите политической системы от вызовов извне, а другая – изнутри.[10 - В.В. Путин. Послание-2005. См. стр. 189]

Свобода – это роскошь, причем для многих непозволительная. Именно потому, что свобода – это не когда все можно, а когда ты имеешь возможность и способность что-либо делать, то есть обладаешь ресурсами для действия, для самостоятельного принятия решений. Так понимает свободу Путин, коль скоро тема демократического суверенитета, как это следует из посланий, неразрывно связана для него с темой качества жизни – причем первое буквально следует из второго.