Когда боги смеются

– Закончим на этом. Тут нечего больше обсуждать. Могу добавить только одно: мне жаль, что моя дочь оказалась круглой дурой, не понимающей элементарных вещей. Вместо того чтобы сразу распознать в этом поклоннике психически больного и поставить своего отца в известность о его приставаниях, она вбила себе в голову идиотскую историю о неземной любви и не желает считаться с очевидными фактами.

Отец говорил о Жене в третьем лице, и это неоспоримо свидетельствовало о том, что он взбешен. Конечно, он был резок, даже груб, но к такому обращению Женя давно привыкла, а вот «моя дочь» вместо обычного «ты» было проявлением крайней степени гнева и отвращения. Отец великолепно владел собой и никогда не повышал голоса, и о его настроении Женя догадывалась только по тем словам, которые он выбирал, разговаривая с людьми.

Глава 4

Ох как не любил Сурин эти встречи! Отчего-то ему казалось, что по телефону общаться с Рубцовым куда безопаснее. Скорее всего он полагал, что дело, изложенное в телефонном разговоре, наверняка несложное и не таящее никакой угрозы, тогда как для дела, изложенного при личной встрече, придется напрягать все связи, возможности и извилины. Как многие государственные служащие, Василий Никанорович Сурин ничего не имел против того, чтобы получать деньги, но страшно не любил эти деньги отрабатывать. Когда накануне поздно вечером Рубцов позвонил ему домой и обычным своим спокойным тоном заявил, что надо бы встретиться, сердце Сурина нехорошо заныло. Весь остаток вечера он по мелочам собачился с женой, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться на детях, которые, как все обычные дети, давали повод для окрика ежеминутно, если не ежесекундно.

– Вася, ты бы лег уже, что ли, – с досадой сказала жена после его очередного выпада. – Ты когда устаешь – совсем невыносимый становишься. В отпуск тебе пора.

Сурин промолчал и со скорбной миной отправился в ванную. В отпуск, в отпуск… Сам по себе отпуск, конечно, дело хорошее, но к Рубцову никакого отношения не имеющее. От Рубцова ни в какой отпуск не уедешь и даже на пенсию не уйдешь.

Всю ночь он промаялся какими-то бестолковыми снами, в которых то летел в самолете, то ехал на велосипеде и знал, что нужно обязательно поспеть к сроку, иначе Рубцов сурово накажет. Куда именно он должен был поспеть и каков этот срок, во сне обозначено не было, но страх перед гневом Рубцова затмевал все вокруг. Проснулся Сурин разбитым и потным, чувствуя во рту противную кисловатую горечь, будто вечером принял спиртного сверх меры и закусил пачкой плохих сигарет.

Встреча у них была назначена на час дня в баре с почти неприличным названием «Пивнушка». Но название было, пожалуй, единственным недостатком этого заведения, расположенного на Ленинском проспекте. Во-первых, это достаточно близко от места службы Сурина, и он вполне успевал использовать для встречи свой обеденный перерыв. Во-вторых, «Пивнушка» находилась достаточно недалеко и от офиса Рубцова, обеденный перерыв у которого был ненормированным, но который временем своим все-таки дорожил. И в-третьих, кормили там более чем прилично, хотя и дороговато по меркам суринской государственной зарплаты. Но на чистую зарплату Василий Никанорович уже давно не жил.

Рубцов появился, как всегда, минута в минуту, спокойный, сдержанный, холеный, будто не стояла на улице тридцатипятиградусная жара. В строгом деловом костюме, при галстуке. «Он, наверное, вообще не потеет, – некстати пришло в голову Сурину, изнемогавшему в рубашке с короткими рукавами. – Не человек, а машина».

Заказав обед, Рубцов приступил к делу. Чем дольше Сурин его слушал, тем больше изумлялся. И из-за такой чепухи он всю минувшую ночь маялся кошмарами?

– Послушай, тебе не кажется, что ты с жиру бесишься? – без обиняков спросил он Рубцова. – Что ты привязался к девчонке? Подумаешь, придурок какой-то письма ей пишет, так что теперь, всю российскую милицию на ноги из-за этого ставить?

– Ты меня плохо понял, – медленно произнес Рубцов, глядя на него холодными ясными глазами. – Евгения – моя единственная дочь, усвой это, будь так любезен, раз и навсегда. Более того, у моей единственной дочери плохая наследственность, очень плохая, я рассказывал тебе, что такое была ее мать и с каким трудом я отвоевывал у нее своего ребенка. Я не могу допустить, чтобы Евгения пошла по ее стопам, и готов сделать все, чтобы это предотвратить.

– Да не валяй ты дурака! – вспыхнул Сурин. – При чем тут наследственность? Она что у тебя, пьет, шляется, наркотиками балуется? Ты ни на шаг ее от себя не отпускаешь! Какая связь между этими письмами и наследственностью? Может, ты думаешь, что она станет проституткой только оттого, что их прочтет? В конце концов, следи за почтовым ящиком сам, перехватывай письма – и она не будет больше их читать. Зачем ты меня-то этим нагружаешь? Можно подумать, если ты найдешь этого парня, то наследственность никогда не сработает. Знаешь, как в народе говорят? Кому суждено быть повешенным – тот не утонет. Что твоей Евгении на роду написано, то и будет, а письма тут совершенно никакой роли не играют.

Ему казалось, что он говорит убедительно и логично и сейчас Рубцов улыбнется, похлопает его по плечу и скажет: «Ты прав, Вася, что-то я перемудрил с перепугу. Забудь об этом, давай лучше отбивную есть, а то остынет». Но Рубцов почему-то этого не сказал. Глаза его стали еще светлее и холоднее, словно внутри головы выключили отопление, и казалось – еще несколько секунд и все лицо его подернется инеем.

– Ты меня действительно не понимаешь или не хочешь понимать? – спросил Рубцов. – Если ты не понимаешь, то я тебе объясню попроще, подоступней. Евгении уже девятнадцать лет, я делаю все возможное, чтобы контролировать ее поведение, но я не в состоянии быть рядом с ней двадцать четыре часа в сутки. И вот выясняется, что в тот момент, когда меня не было рядом, она познакомилась с каким-то странным типом, который теперь пишет ей странные письма с более чем странными признаниями. Более того, он утверждает, что никому не позволит говорить о ней плохо. Кто это, хотел бы я знать, плохо отзывается о моей дочери? Что это за круг общения, о котором я ничего не знаю? Евгения уверяет, что не понимает, о чем идет речь, и из этого могут быть только два вывода: либо она лжет, либо у автора этих писем не все в порядке с головой. Я слишком хорошо знаю свою дочь, чтобы допустить, что она может так лгать. Я уверен, что ее поклонник – сумасшедший, потому что только сумасшедшие могут сегодня, в конце двадцатого века, писать письма практически незнакомой девушке. Он знает, где живет моя дочь, и где гарантия, что он не захочет сблизиться с ней? Где эта гарантия, я тебя, Вася, спрашиваю? И я не хочу сутки напролет проводить в тревоге, опасаясь, что Евгения может стать жертвой маньяка. Я пытался поговорить с ней, вразумить, напугать, но она и слышать ничего не хочет, она не верит в то, что этот парень – псих, она полна дурацких романтических мечтаний и идиотских представлений о большой любви. Она не станет проявлять осторожность, если снова встретит его на улице. Поэтому я хочу, чтобы ты его нашел и убрал куда-нибудь подальше, в тюрьму, например. Я ясно объясняю?

– Вполне, – буркнул Сурин, – как для полных идиотов.

– Для полных идиотов я объясняю по-другому, – надменно улыбнулся Рубцов. – А для тебя персонально добавлю еще кое-что на тот случай, если ты не хочешь меня понимать. Ты, Васенька, всегда должен стремиться к тому, чтобы понимать меня как можно лучше. Это в твоих интересах, и я буду очень удивлен, если вдруг окажется, что ты этого не знаешь. Но ведь ты это знаешь, правда?

– Знаю, – процедил сквозь зубы Сурин, не поднимая глаз от отбивной, которая еще десять минут назад источала такой аппетитный аромат, а теперь казалась просто тошнотворной. – Давай письма, я подумаю, что можно с ними сделать.

Рубцов протянул ему плотный белый конверт.

– Ты не подумаешь, Васенька, что можно сделать, а сделаешь все, что можно. Найди человечка, который займется этим, я оплачу его работу. Только человечек должен быть толковым и достойным доверия.

– О каких деньгах я могу с ним говорить? – спросил Сурин.

– О любых. Работа должна быть сделана. Меня устроит любой результат, лишь бы он соответствовал реальности, а не был плодом наглых фантазий, ты понимаешь меня? Я даже готов услышать, что Евгения обманывает меня по-крупному, что у нее завелась какая-то компания, о которой я ничего не знаю, и в этой компании кто-то имеет основания плохо отзываться о ней. Но я должен знать правду.

«Правду, правду, – злобно думал Сурин, возвращаясь на службу. – Правду ему подавай, правдолюбец хренов! Из-за его любви к правде я теперь должен задницу рвать в поисках опера, который возьмется поработать с этими письмами. Конечно, хорошо, что Рубцов платит за работу, за деньги-то человека легче найти, но ведь в этом деле не каждый сгодится. Толковый и достойный доверия! Где ж его взять, такого распрекрасного?»

Однако к вечеру в помутневшей от жары и ежедневной служебной текучки голове Сурина забрезжила идея. Истины ради следует заметить, что идея не самостоятельно забрела в его голову, а была подкинута сведениями из справки о работе подразделений уголовного розыска за прошлый год. В этой справке наряду с прочими упоминалось запутанное и прогремевшее на всю Москву дело об убийствах, при совершении которых преступник оставлял рядом с трупами какие-то игрушки. В справке упоминались и фамилии особо отличившихся оперативников – подполковник Каменская А.П., капитан Доценко М.А., старший лейтенант Зарубин С.К. Каменскую Сурин сразу отбросил – подполковник, да еще с Петровки, ну ее, связываться с такой. Выбирая же между равно неизвестными ему М.А. Доценко и С.К. Зарубиным, Василий Никанорович без долгих раздумий отдал предпочтение Зарубину. Во-первых, самый молодой (судя по званию) и, стало быть, как все молодые, нуждается в деньгах, взятками и поборами еще не успел нахапать столько, чтобы надолго хватило, во-вторых – без лишнего гонора (раз трудится в округе, а не на Петровке), а в-третьих – достаточно толковый, сумел проявить себя в таком сложном деле. Мнения о моральном облике работников уголовного розыска Василий Никанорович был весьма невысокого, впрочем, мнение это распространялось на всех без исключения сотрудников системы МВД и опиралось на богатый, в том числе и собственный, опыт. Главным же преимуществом неведомого пока еще С.К.Зарубина было то, что служил он не где-нибудь, а в том самом Центральном округе Москвы, на территории которого как раз и проживал Рубцов. То есть имелась прямая и абсолютно оправданная возможность обратиться к Зарубину, не обнародуя связь Рубцова с Суриным.

Выяснить номер служебного телефона Зарубина большого труда не составило, куда сложнее было объясняться по этому поводу с Рубцовым.

– Тебе нужно, чтобы еще один ушлый мент знал о наших отношениях? Позвони Зарубину, договорись о встрече, изложи свое дело. Он тебя в любом случае не отфутболит, зачем ему на своей территории проблемы с психом, который пристает к девушке, – говорил он вечером Рубцову по телефону. – Давай завтра встретимся, я верну тебе письма, и пойдешь к нему сам.

Против ожиданий, Рубцов воспринял такое предложение довольно спокойно, хотя Сурин знал, что спокойствие это, как правило, оказывается обманчивым. Но как бы там ни было, Рубцов согласился, и у Сурина камень с души свалился. Зря он вчера так переживал, вот все и обошлось.

* * *

Звонок неизвестного мужчины, представившегося Рубцовым, застал Сергея Зарубина врасплох. Он только-только сменился с суточного дежурства и мучительно размышлял, ехать ли домой отсыпаться или поделать что-нибудь полезное. Дежурство выдалось на редкость спокойным, видно, удушливая жара нынешнего года, в отличие от прошлогодней, достала-таки не только законопослушных граждан, но и криминально озабоченных субъектов, которые, намаявшись за день в борьбе с потом и зноем, ночью предпочли хоть немного отдохнуть. Сергею удалось вполне прилично выспаться (в три приема минут по сорок каждый) на составленных в ряд стульях, и к тому моменту, когда надо было сдавать дежурство, он чувствовал себя полным сил. Однако после суток оперу положен отдых, иными словами – честно заработанное свободное время в будний день, и Зарубину жалко было этим не воспользоваться. С другой стороны, столько дел надо переделать… Во время этого сложного и кропотливого процесса взвешивания «за» и «против» как раз и раздался телефонный звонок с просьбой о встрече.

– Приходите в управление, я вас подожду, – предложил Сергей.

Интересно, согласится на это его собеседник или откажется? Отказ появиться в окружном Управлении внутренних дел свидетельствовал бы о том, что у господина Рубцова есть проблемы, представляющие интерес для оперативника. Например, он хочет поделиться строго конфиденциальной информацией, или собирается предложить Зарубину взятку за изменение направления работы по какому-нибудь делу, или он попал в тяжелую ситуацию и нуждается в помощи, о которой никто не знал бы. Но человек, представившийся Рубцовым, с готовностью принял предложение, уточнил номер кабинета и пообещал приехать минут через двадцать пять – тридцать. Зарубин поскучнел. Наверняка очередной жалобщик, недовольный тем, что соседи слишком громко шумят по ночам, или тем, что кто-то ставит машину прямо под его окнами, а сигнализация на ней то и дело включается и спать мешает. Такими жалобами жители округа буквально засыпали участковых, а не добившись толку, переключались на оперсостав. Жаловались на соседей, на автовладельцев, на владельцев крупных собак (их выгуливают без намордников, а вдруг покусают?), на владельцев киосков, торгующих спиртным (я вчера купил водку, какой-то странный вкус у нее, вы бы проверили, а вдруг она фальсифицированная, он же весь город этой водкой отравит), жаловались на все, на что только можно жаловаться. И сегодня, после суточного дежурства, имея полное и законное право на свободный день, Сергею страшно жалко было терять время на выслушивание очередной кляузы. Но что поделать, сам виноват, понадеялся на то, что случай подкинет ему что-нибудь интересное, а случай подкинул ему сутягу-пенсионера, которому даже в такую жарищу не лень тащиться в милицию, чтобы призвать к порядку какого-нибудь малолетнего хулигана.

Поэтому Зарубин был приятно удивлен, когда вместо ожидаемого пенсионера в кабинет вошел высокий широкоплечий мужчина лет сорока пяти.

– Рубцов, – представился он, протягивая руку. – Это я вам звонил.

Сергей оценил его крепкое, но в то же время сдержанное рукопожатие и удивился тому, что ладонь посетителя была сухой и прохладной, словно на Рубцова жара никоим образом не действовала.

– Я постараюсь не занимать у вас много времени, Сергей Кузьмич, – заявил Рубцов, усаживаясь за стол напротив Сергея, – поэтому попрошу вас сначала выслушать меня, а потом задать вопросы, если они у вас возникнут.

Зарубин молча кивнул, с любопытством наблюдая за посетителем. Похоже, он чувствует себя в чужом служебном кабинете как в своем собственном и уже готов отдавать распоряжения и требовать отчета об их выполнении. Забавный экземпляр! С такими Сергею приходилось встречаться часто, и у оперативника выработался стойкий иммунитет к подобной бесцеремонности. Он не раздражался и в то же время не поддавался синдрому подчиненного.

– Я слушаю вас чрезвычайно внимательно, – только и сказал он в ответ, складывая ладони в замочек на девственно-чистом столе.

– Некоторое время назад моя дочь заметила на улице молодого человека, который ее преследовал до самого дома. Он шел за ней до подъезда, потом каким-то образом выяснил номер нашей квартиры, а спустя еще какое-то время начал писать ей письма. Содержание писем явно свидетельствует о том, что у этого молодого человека серьезные нарушения психики. Он – маньяк, и, поскольку он знает, где живет моя дочь, у меня есть веские основания беспокоиться за ее безопасность. Это первое. Теперь второе. В этих письмах есть настораживающая меня фраза: «Я никому не позволю говорить о тебе плохо». Кто может говорить этому сумасшедшему что бы то ни было о моей дочери, если они незнакомы и у них нет общей компании? Никто. Либо это следствие его галлюцинаций, что подтверждает его болезнь, либо моя дочь меня обманывает и они все-таки знакомы. Для каждого обмана должны быть свои причины, вы это понимаете не хуже меня. Почему девушка скрывает от отца знакомство с молодым человеком? Потому что знает, что отец это знакомство не одобрит. Она поддерживает отношения не только с ним, но с целой компанией таких же, как он, и скрывает это от меня. Почему? Что там происходит, в этой компании? Наркотики? Криминал? Групповой секс? Я хочу это знать, чтобы вовремя принять меры и уберечь свою дочь от скатывания в пропасть, пока еще не поздно. И третье. Любой труд должен быть оплачен, и наш с вами случай – не исключение. Либо вы сами назовете сумму своего гонорара, либо, если это вам неудобно, ее назову я, а вы с ней согласитесь или не согласитесь. Будем договариваться. Теперь я готов ответить на ваши вопросы.

Зарубин по достоинству оценил краткость и внятность изложения. Никаких эмоций, никаких экскурсов ни в собственную историю, ни в истории родных и близких. (Вы знаете, я почему так беспокоюсь…. Вот у меня на работе есть женщина, у нее сын тоже… и вот однажды… а она… а он… а они… Я рассказывал своему дяде, и он мне посоветовал… а я говорю… а он мне сказал… у него тоже была знакомая…) Самое приятное, что этому мужику, Рубцову, не нужно ничего противозаконного. Другое дело, что с подобной проблемой в милицию никто никогда не ходит, во всяком случае, до сегодняшнего дня никто не приходил, и правильно делал. У милиции своих забот по горло, и с этими письмами Рубцова просто отфутболили бы куда подальше. Он, вероятно, это хорошо понимает, потому и предлагает деньги, а не требует, чтобы немедленно подняли на ноги лучших сыщиков страны для обеспечения безопасности его ненаглядной дочери. Разумный мужик, мыслит трезво.

– Почему вы не обратились в частное сыскное агентство? – спросил Зарубин для начала. – Ведь то, что вы мне предлагаете, есть, по существу, работа частного детектива.

– У частных детективов нет доступа к источникам информации, необходимой для такой работы. В нашей стране хорошо развита частная охранная деятельность, а частная сыскная пока еще в зародыше. Я не доверяю их профессионализму. Однако странно, что вы задали этот вопрос. Разве вы сами этого не знаете?

– Почему же, знаю, – улыбнулся Зарубин. – Просто мне важно было услышать, какими соображениями вы руководствуетесь. Следующий вопрос: почему вы обратились именно ко мне? Вам кто-то меня рекомендовал?

– Никто. Я живу в Центральном округе, поэтому, вполне естественно, обратился в свое окружное управление, а не в какое-то другое. Позвонил в дежурную часть, сказал, что мне нужно встретиться с кем-нибудь из оперативников, мне ответили, что все на задании, на месте только старший лейтенант Зарубин, который сейчас сдает суточное дежурство и минут через десять освободится. И дали ваш телефон. Еще вопросы?

– Сколько лет вашей дочери?

– Девятнадцать.

– Чем она занимается? Учится, работает?

– Работает. Она работает у меня секретарем. Если вас интересует, где работаю я, – вот моя визитка, на ней все мои телефоны: служебный, домашний, мобильный.

– Ваша дочь хорошо помнит внешность молодого человека, который ее преследовал? Она сможет его подробно описать?

– Надеюсь, что сможет.

– Если я возьмусь за это дело, мне нужно будет в первую очередь встретиться с вашей дочерью, чтобы узнать все детали о том молодом человеке.