Гейша

До обеда тикли опять залетало к нам. На этот раз оно было похоже на одуванчик без ножки – белое круглое облачко, в центре которого находился все тот же зеленоватый глаз. Тикли повисло над выкладками Михаилуса, водя глазом из стороны в сторону и, по всей вероятности, проверяя правильность расчетов. Жаль, что оно лишено было мимики. Я так и не понял, верно ли рассуждал Михаилус на своих листках.

Повисев над Михаилусом, тикли улетело вон, точно шаровая молния.

– И все-таки тикли есть, – сказал Михаилус тоном Галилея.

– Конечно, есть. Что за вопрос? – пожал я плечами.

– Дилетант! – сказал Михаилус.

Я обиделся и ушел на свидание с любимой девушкой. Мы встретились, как всегда, на карусели, в парке культуры. Карусель не работала, потому что механизм замерз от холода. Зато на пальто моей девушки была приколота брошка, которую я сразу узнал. Это была тикли. Тут я понял, что по вечерам тикли становилось женского рода. На карусели было холодно. Наше кресло, скрипя, покачивалось на железных прутьях. Длинные тени убегали по снегу в глубь парка.

– Откуда у тебя тикли? – спросил я. – Как тебя зовут?

Она заплакала и ушла, а тикли осталась висеть в воздухе, как снежинка. Разговаривать с тикли я не решился, потому что не был уверен, поймет ли она меня.

На следующее утро, в последний рабочий день перед Новым годом, тикли встретило меня на моем столе. Оно выглядело усталым и озабоченным. В тот день оно было гладким и твердым, как мрамор. Зеленоватый глаз старался не смотреть на меня.

Снова пришел Шатун, настроенный агрессивно. С его свитера сыпались на пол какие-то цифры, точно перхоть. Шатун размахивал газетой.

– Статью читали, олухи? – закричал он.

Суриков первый бросился к Шатуну, почуяв неладное. Он выхватил газету, которая уже была изрядно замусолена и согнута так, чтобы статью сразу можно было найти.

– «Тикли и гуманизм», – прочел Суриков заголовок. – Читать дальше? – спросил он.

– Мура, наверное, – предположил Михаилус. – Что они могут смыслить в тикли?

– «Сегодня, когда передовые ученые всех стран…» – начал Суриков, но Михаилус перебил:

– Суть, суть читай!

Суриков заскользил глазами по строчкам, отыскивая суть. Шатун не выдержал, выхватил у него газету.

– «Аморфный гуманизм тикли не имеет ничего общего с классической и даже с квантовой механикой…» – прочитал Шатун, размахивая указательным пальцем.

Он задел им тикли, и оно рассыпалось на мелкие блестящие пылинки, которые изобразили в воздухе ленту Мебиуса и печально поплыли по направлению к форточке.

– Ну конечно! – сказал Суриков. – Еще неизвестно, есть тикли или нет, а под нее уже подводят базу…

– Под него, – сказал я. – Утром оно среднего рода.

На меня посмотрели чуть внимательнее, чем обычно.

– Тикли есть. Я это вчера доказал, – заявил Михаилус.

– Можешь пронаблюдать? – издевательски спросил Шатун.

– Нужен прибор. Но это уже не мое дело, – развел руками Михаилус.

Тикли бросилось в стекло, точно бабочка. Я подошел к окну и распахнул его настежь.

– Ты что, с ума сошел?! – закричали коллеги.

– Посмотрите, как улетает тикли, – сказал я.

– Чокнутый – факт, – сказал Шатун.

Тикли вытянулось в длинную ленту и полетело по направлению к парку культуры. Две синички пристроились к нему и сопровождали, пока тикли не скрылось из глаз. Суриков-старший закрыл окно и постучал себя по лбу логарифмической линейкой. Этот жест он адресовал мне. И все стали стучать по лбу логарифмическими линейками. Последним это сделал вахтер, когда я уходил домой. Неизвестно, где он ее взял.

Ночью наступил Новый год. Моя любимая девушка не пришла, потому что я так и не вспомнил, как ее зовут. Я сидел один перед телевизором и чокался шампанским с экраном. На третьем тосте экран разбился, вспыхнув ослепительным светом, и Новый год прошел мимо по соседней улице.

– Тикли! – позвал я.

Тикли высунулась из стеклянной дымящейся дыры, где только что танцевала Майя Плисецкая. На тикли было короткое вечернее платье, а ее зеленоватый глаз смотрел на меня простодушно и доверчиво, как новорожденный слоненок.

– Тикли, посиди со мной, – попросил я. – Ты меня понимаешь?

Она написала чем-то на стене: «Я тебя понимаю».

– Скоро они научатся тебя наблюдать, – сказал я.

«Пусть попробуют!» – храбро написала тикли.

– Тикли, дай я тебя поцелую! – обрадовался я. – Ты молодец, тикли!

«Ты тоже молодец, – написала она. – Целоваться не надо».

Я налил ей шампанского, и тикли отхлебнула глоточек. Видимо, она делала это впервые, потому что ее глаз сразу заблестел, и тикли стала летать по комнате быстро и бесшумно, оставив свое вечернее платье на диване.

– А кто еще умеет тебя видеть? – спросил я осторожно.

«Никто, – написала тикли. – Только ты! Ты! Ты!»

– Это значит, что я умнее Михаилуса? – спросил я.

«Ух, какой ты глупый!» – радостно написала тикли.

Она почти вся истратилась на последнюю надпись, которая осталась гореть на стене зеленоватым светом. От тикли остался небольшой кусочек, вроде драгоценного камня, и я сказал:

– Тикли, ты больше со мной не разговаривай. Давай помолчим…

Потом я протянул к ней ладонь, и тикли опустилась на нее, как светлячок. Я осторожно зажал ее в кулак, и мы уснули вместе.

В новом году я больше не видел тикли. Его никто больше не видел, даже Шатун, который сконструировал прибор и хвастался, что появилась принципиальная возможность наблюдать тикли. Но я не очень горюю, потому что тикли в ту новогоднюю ночь, которую она провела в моем кулаке, успела многое изменить. Она прочертила на ладони несколько новых линий судьбы, а старые подрисовала так, что вся моя жизнь пошла по-иному. Мне кажется, что в этом неоспоримое доказательство существования тикли.

    1971

Урок мужества