Flashmob! Государь всея Сети

– Я? Из богатеев? Смеёшься. У меня зарплата последняя пять тысяч двести, Гена. Рублей, не долларов. И квартира однокомнатная. И шиш в кармане. Из богатеев… – я обиделся.

– Ну, сын же… – Гена смутился.

– Сын сыном, а я сам по себе. Ты тоже вот у адмирала в прислуге.

Он помрачнел, налил себе и выпил.

И тут его прорвало.

– Адмирал человеком был! Я у него матросом начинал на подлодке, когда он ещё кап-два был! Потом в морской пехоте. А сейчас… Все хапают, и он хапает. И эти все! А мы… мы шарики пускаем…

Он был уже пьян. Я быстро ретировался, оставив ему недопитую бутылку.

donnickoff

16 июня 20… года

Но сегодня Гена пришел сам. С ответным визитом. Принес поллитра. Уселись мы на веранде и начали «за жизнь» толковать.

Разговор был долгим, а время сейчас позднее. Поэтому здесь даю резюме.

А резюме типичное. Геннадий Петрович Блинов, русский мужик сорока лет, оказался невостребованым новым временем, а точнее, не поспевшим к дележу пирога или к месту у кормушки. Пока он с автоматом в руках выполнял контртеррористические директивы, те, кто эти директивы давал, регистрировали предприятия, основывали банки, приватизировали всё, что можно и нельзя, и строили особняки.

Их тоже убивали, но реже, и за совсем другие дела и другие деньги.

Геннадий после флота, откуда он демобилизовался в начале девяностых, пошел в спецназ и прошел обе чеченские войны. Когда же уволился и оттуда, с его опытом и умением смог устроиться лишь охранником. И сейчас здоровый мужик в самом расцвете сил сидел на даче, попивал чай и водку, посматривал телевизор и размышлял о своей судьбе.

Другие бы за благо почли такую синекуру. Бывший командир, ныне адмирал, занимавший высокую должность в Генштабе, вынул его из магазина Gucci на Тверской, где Блинов стоял при входе, и поселил на своей даче. Там Геннадий, кроме охраны, выполнял роль садовника. Но все равно томился.

Томился он не отсутствием денег, ему вполне хватало, а отсутствием дела и наблюдаемой несправедливостью жизнеустройства.

– Ну, скажи, Петрович, зачем этим хмырям трехметровый забор и мраморный бассейн на участке? – он ткнул в сторону самого дорогого особняка – трехэтажного, из красного кирпича, с огромным участком в три гектара, огороженным высоким забором тоже из кипича. И это при том, что весь поселок был обнесен колючей проволокой и охранялся ментами.

Строительство внутри мраморного бассейна снаружи не просматривалось, но было хорошо известно со слов ментов, да и машины с материалом приходили в поселок регулярно, так же регулярно привозили и увозили на автобусе рабочих-гастарбайтеров.

– Красиво жить не запретишь, – сказал я.

– Почему это не запретишь? Всё можно запретить. И красиво жить тоже. Я бы запретил.

– Почему?

– Потому что нельзя на золоте жрать, когда народ голодает!

– Ну прямо и голодает…

– Я тебе матушкины письма покажу. Она с Вологодской области пишет. Пенсионеры голодают, если дети им не подсобляют. Я матери каждый месяц высылаю, а иначе и она бы побиралась… Ты в Москве не видел разве? У каждого бака мусорного по двое, по трое… Когда такое было? А рядом мрамор и стекло, роллс-ройсы и мерседесы, говном этим сраным набитые! Новыми русскими, бля! Не русские они, Данилыч. Кто угодно, но не русские!

– Да в том-то и дело, что тоже русские… – вздохнул я.

– Значит, не советские!

– Вот что не советские, это точно.

Представление о справедливости у Гены вполне советское – это чтобы всем было примерно поровну благ. И самое интересное, что я с этим представлением в целом согласен.

Тот, кто лучше и успешнее работает, должен иметь больше, но совсем не в сто раз, потому что ни один из органов его тела не потребляет в сто раз больше материальной и духовной энергии, чем у других. С материальной понятно и так, желудков, как у кашалота, у людей не бывает. С духовной несколько сложнее, там различие может быть и на порядок.

Справедливость по-советски заключалась не в том, чтобы «всё взять и поделить», как сказано у Булгакова, а в том, чтобы тунеядцы не получали больше тружеников. Посему такая неприязнь была к партийным работникам – их считали тунеядцами, иногда необоснованно, ибо более собачьей работы, чем у штатных инструкторов и всякого рода вторых и третьих секретарей, не было. Надо было врать всем – вышестоящим, нижестоящим и самому себе.

Поэтому и представление о переменах в обществе, неосознанные и осознанные общественные мечтания, связывались вовсе не со свободами – напрасно так думают либералы. Свободы были необходимы весьма тонкой прослойке интеллигенции. А народ вполне устраивала справедливость, которую мудрый царь мог дать и без свяких свобод.

Но дали свободу, а она породила такую несправедливость, о которой не слыхивали при Советах.

И не надо меня спрашивать, что и как надо было сделать. Я не знаю. Но не то, что сделали.

– Нас много таких, Данилыч, – сказал Блинов. – И мы ждем команды. Если этот Центр – не фуфло, он команду даст. Народ готов.

– Какую команду? Призывать к оружию?

– Зачем? В армии и в милиции тоже люди. И проблем у них не меньше. Если захотеть, эти вылетят из особняков без единого выстрела, – он мотнул головой в сторону коттеджей.

– У них прикормленная и вооружённая охрана, которой есть, что терять. Кровь будет, – сказал я.

– А хоть бы и кровь. Я что – крови не видел?

donnickoff

20 июня 20… года

Одно к одному.

Сегодня приезжала Анжела со своим приятелем Антоном. Тем самым, что привозил ее зимой на «девятке».

Меня припирают к стенке.

Анжела сразу всем видом показала, что прошлые отношения отодвинуты и забыты. Она выполняет для меня большую работу бесплатно и хотела бы рассчитывать на некоторое вознаграждение в виде помощи умирающей организации «Звонница».

– Все наши вошли в Систему, – сказала она. – Все они вассалы в моей пирамиде. С третьего по шестой уровень.

Она так и сказала «в моей пирамиде».

– Спасибо, это очень хорошо, – сказал я.

– Что хорошего? Они спрашивают, что делать? Флешмобы так флешмобы, но какие-то осмысленные. Результативные… Антон, скажи!

Молодой человек по имени Антон рассказал, что Фельдман затеял выставку «Россия как она есть», на которой собрал всю доступную мерзость: концептуалистов, любителей перформанса, экскрементщиков и гомосексуалистов. Шум вокруг большой, стригут купоны, а общественность не реагирует.

– А как она должна реагировать? – спросил я.