Прелюдия к большой войне

– Это ему смертная казнь положена! – шипел князь.

Георгий тем временем принес самурайский меч, протянул его цесаревичу. Тот перехватил рукоятку, посмотрел на окровавленное лезвие. Хотел что-то сказать, но так и не нашелся.

Они точно в центре какого-то шторма находились. Беседовали спокойно, а буквально в нескольких метрах от них толпа, прознав о покушении на наследника русского трона, бесновалась, кричала, бегали полицейские, но вот никто что-то на помощь прийти не торопился.

– Давайте, я меч пока у себя подержу, ваше высочество, а то вам его и положить-то некуда, – сказал князь. – Вас надобно в больницу везти… А ну, запрягай свою повозку! – прикрикнул он на рикшу, который сидел на дороге, пребывая в состоянии какой-то медитации.

– Да какая там больница, – отмахнулся Николай.

Поддерживая его с двух сторон, Георгий и князь довели цесаревича до ближайшего дома, оказавшегося галантерейным магазином.

Там для него подготовили постель, но Николай от нее отказался и решил продолжить свое путешествие после того, как врач осмотрел его рану, вновь перевязал и стер кровь.

Он сидел на пороге магазина и курил. Рядом с ним сидел князь и принц Георгий. Местные полицейские уже увели куда-то преступника.

– Совсем у них тут плохо с безопасностью. Как они жизнь императора-то охраняют? – спрашивал князь.

– Император – сын Бога. На его жизнь никто не может покуситься, – говорил Николай. – Что-то мне подсказывает, что все было неспроста. Этому японцу никто не мешал, а в отцепление его специально поставили.

– Да что вы говорите такое, ваше высочество?! – замахал руками князь. – За этим покушением стоял японский император?

На вопрос Николай не ответил.

– Ты-то, Владимир Анатольевич, сильнее меня перепугался, смотрю. Лицо бледное.

– Перепугаешься тут. Мне ваши матушка и батюшка поручили за вами присматривать и оберегать, а тут такое дело. Случись самое страшное – мне после этого и жизнь в тягость была бы. Сердце все никак не успокоится. Из груди прямо вырывается. Но думаю, нам пора домой возвращаться. Наездились по этим заграницам. Ничего тут дельного нет. Опять же, вам, ваше высочество, надо в церемонии закладки первого камня Транссибирской магистрали участвовать. Дело это важное, государственное и ждать не может, а то мы так дорогу и не начнем никогда строить. Поехали во Владивосток прямо отсюда? Ну, зачем нам это Токио? Насмотрелись уж всяких чудес. Как думаете, сильно микадо рассердится, узнав, что здесь произошло?

– Думаю, что он больше рассердится, когда узнает, что я к нему не поеду и визит вежливости совершать не буду.

– Да и пусть. Больно надо. Думаете, обиду затаит и припоминать будет? Азиаты, они такие коварные, обиды никогда не забывают. Но замечу, что подданный микадо нанес нашей империи смертельное оскорбление. Куда делась, кстати, эта скотина? Георгий, не знаешь?

– Полицейские его увели, пока вы в доме были, – сказал Георгий.

– Эх, жалко, – загрустил князь. – Кровь за кровь! – мстительно прошипел он. – Его надо было тут же зарубить. Нас бы никто и не упрекнул. Самооборона.

– Успокойся, Владимир Анатольевич, – похлопал его по плечу Николай. – Но Япония еще покажет себя, – задумчиво добавил он. – Мне кажется, что она не даст нам спокойно жить на Дальнем Востоке.

Казалось, что весь Отсу высыпал на улицы, и людей теперь на пути экипажа цесаревича было гораздо больше, чем еще получасом ранее. Рикша бежал легкой трусцой. На лице его была улыбка. Признаться, Николай стеснялся ехать в таком экипаже, чувствовал себя каким-то рабовладельцем и поначалу немного краснел, но для японцев такая жестокая эксплуатация одного человека другим была чем-то естественным.

Люди падали на колени, как только к ним приближалась коляска с цесаревичем, утыкали лица в землю и начинали бить поклоны, прося о прощении. Зла на этих людей Николай не держал, улыбаться им – не улыбался, а держался как-то равнодушно, будто и не стряслось ничего.

Встреча с микадо Мейдзи все же состоялась, уже в Кобе, куда японский император примчался, чтобы загладить инцидент. Испугался он, что ли, что, узнав о покушении на цесаревича, император Александр III пришлет к берегам Японии свой броненосный флот и превратит все портовые города в груду дымящихся развалин?

Микадо говорил Николаю какие-то цветастые фразы, такие же красивые и легкие, как рисунки на японских тканях, как цветение сакуры, но цесаревич вдруг понял, что микадо недоволен, что это покушение не удалось. Он точно мысли микадо уловил.

«Я читаю его мысли! – ошеломленно понял Николай. – Микадо приехал сюда не прощения просить. Он со мной знакомится. Изучает меня. Изучает, как… будущего соперника. И… он боится меня!»

– Мы сурово накажем преступника, – сказал микадо на прощание.

«Дайте его нам, и мы избавим вас от этой головной боли».

Николай вслух об этом не сказал, но микадо итак все понял по выражению на лице цесаревича. Тот ведь знал, что японцы своего подданного в чужие руки не отдадут ни за что. Это правильно. Николай тоже не отдал бы в чужие руки кого-то из своих провинившихся соотечественников. Да и перед микадо тот самурай вовсе не провинился, а напротив.

– Жаль, что лейб-казаки не придушили этого Цуда Сандзо там же на улице, – все ворчал князь Барятинский, которому уже доложили имя преступника. – Нет человека – нет проблемы. Да и получил бы по заслугам.

По японским законам смертной казнью каралось только убийство. Вот удайся самураю зарубить российского цесаревича, тогда его ждала бы виселица. Но поскольку покушение не удалось, то приговорить преступника могли лишь к пожизненной каторге. Русский посол в Токио намекал японским властям, что надо сделать исключение и казнить преступника, но японский суд следовал букве закона и никаких исключений не сделал.

Николай полагал, что Цудо Сандзо на каторге проведет совсем недолго. Его отпустят, а за него и под его именем – срок будет отбывать другой человек. Японцы не могли открыто помиловать человека, едва не убившего наследника русского престола.

Император Александр III, узнав о таком мягком приговоре, все возмущался, обещал японцев в бараний рог скрутить или, на худой конец, пригласить в гости команду тех несусветных толстяков, которые участвуют в традиционной японской борьбе, чтобы на арене какого-нибудь цирка российские борцы пересчитали им кости, если, конечно, найдут их под складками жира.

– Возмутительно! – гневался Александр III.

– Ты будешь у носа японского посла рубль серебряный гнуть? – спрашивал у отца Николай.

– Нет, много чести. Под зад ногой ему дам, так, чтобы он в Токио свое долетел.

– Перестань, – успокаивал его Николай. – Мы поступили бы так же. Того, кто покушался на наших врагов, надо не казнить, а делать из него героя.

Он едва в обморок не упал, когда его нога коснулась родной земли. Это было во Владивостоке, куда его привез из Японии крейсер «Память Азова». Перед глазами все поплыло, ноги стали ватными и начали подкашиваться, и не успей ухватить его под руку князь Барятинский, Николай наверняка рухнул бы на пристань, как подкошенный. Люди, собравшиеся на пристани, подумали бы еще, что наследник пьян.

Его затрясло, как в лихорадке. Из тумана выплыло испуганное лицо князя.

– Что с вами? – читалось на его губах, но Николай слов не слышал.

Секундой ранее, в тумане, что все еще стоял перед его глазами, он увидел кладбище и могильный камень, на котором было выбито имя его отца и даты его жизни. Николай отчего-то сразу поверил, что видит будущее.

– Вас укачало?.. – донесся до него откуда-то издалека голос князя.

– Разве может укачать наследника трона империи, у которой самый лучший флот в мире?

– У нас не самый лучший флот в мире?

– Будет!..

Слабость ушла. Николай смог крепко встать на ноги. Ему с трудом удавалось держать на лице улыбку. В том будущем, что он увидел, – его отец, такой сильный, крепкий как медведь, всего через три года сойдет в могилу, а вся тяжесть ответственности за огромную империю, раскинувшуюся от одного океана до другого, через половину Европы и через всю Азию, ляжет на плечи Николая. Беспечных лет у наследника трона больше не будет. Выдержит ли он? Его будто к земле прибило от одной лишь только мысли о таких перспективах.

Каждый раз, когда он начинал видеть будущее, у него сильно болела голова и пульсировал шрам. Удар самурайского меча что-то изменил в его голове. Ощущение было сравни вспышке, которая выжигает мозг. Николай уходил в себя, слышал голоса, но не знал, кому они принадлежат – живым или мертвым. Он не мог ни с кем разговаривать, а те, кто пытался его хоть как-то утешить, не могли добиться от него ни единого слова. Они видели тоску в его глазах, такую холодную, будто там поселилась смерть.

Впервые это случилось семь лет назад…

Сердце билось слишком быстро. На лбу выступила испарина. Он прикоснулся пальцами к пульсирующему болью шраму, опять застонал.

В комнату вбежала Елена, упала рядом с кроватью, схватила его руку, сжала, стала осыпать поцелуями.

– Что с тобой? – в ее голосе была тревога.

– Голова опять болит, – сказал Николай. – Ничего страшного.