Отрывки (сборник)

«Прикажете записать?» – спросил писарь.

«Все это пустые речи, – сказал Урсул. – Поймав зверя, сдерите кожу – и кончено!»

После этих слов он упорно молчал и смотрел на допрашивающих, как человек, который не слышит, что ему говорят. Его вывели в другую комнату; и между тем как допрашивали его товарищей, я имел возможность говорить с ним.

«Ты имеешь родных?» – спросил я у него.

«Да; я не безродный».

«Какое-нибудь несчастье принудило тебя оставить семью?»

«Да, оставил», – отвечал он.

«Любопытно мне знать твою жизнь».

«Зачем тебе знать? Знает про то бог. В его великой книге все записано… Сам я записал в нее и мое имя, и дела, и помышления, без допроса, без грозы и истязания… Придет время, Он скажет только: «На, читай – судись и казнись!..» Для меня пришло это время; и день, и ночь, и наяву, и во сне, все читаю я про себя и, со скрежетом зубов, подкладываю под себя огонь, вымещаю на душе и теле все дела воли моей. Сушу в костях мозг, кипячу кровь, вытягиваю жилы… О, зол человек! Он сам себе мститель!»

«Я вижу, Урсул, ты не из черни; и тем удивительнее, что ты даже в отчаянии избрал такой путь».

«Может быть, я учился кой-чему и знал кое-что; да не знал, что только бог тушит пожар в недрах».

«С чего же начались твои несчастья?» – спросил я у него с участием.

«Как и все начинается – просто, из ничего», <…>

Илья Ларин

Рассказ (отрывки)

<…> Некогда в Бессарабии, в благополучном городе Кишиневе, в один прекрасный вечер Пушкин, Г<орчаков>[24 - Горчаков Владимир Петрович – см. прим. 2 к отрывку из «Воспоминаний о Бессарабии».] и я на широком дворе квартиры Л<ипранди>,[25 - Липранди Иван Петрович – см. прим. 3 к «Памятному ежедневнику».] помнится, играли в свайку[26 - Свайка – русская народная игра, состоящая в метании большого толстого гвоздя в лежащее на земле кольцо.] и распивали чай.

– Здравствуйте, господа! – раздался подле нас осиплый, но громкий голос.

Это был Ларин в его обычной одежде, с железной дубиной, с полпуда весу, в руках.

– Что тебе? – спросил серьезно Л<ипранди>.

– Ах собака! Известно что: чем гостей встречают?

– А знаешь, чем провожают?

– На! провожай! – крикнул он, приподняв железную свою дубину и засадив ее в землю до половины.

Мы все захохотали на эту выходку; этого только и нужно было ему.

– Эй! Как зовут твоего, братец, денщика? Ты! Подай Илье Ларину, всесветному барину, стакан чаю с ромом!

С этой минуты Ларин прикомандировался к нам и забавлял нас своими выходками. <…>

Однажды в Кишиневе, у г. О<рлова>,[27 - Орлов Михаил Федорович (1788–1842) – генерал-майор, командир 16-й пехотной дивизии в Кишиневе (1820–1823), декабрист.] в числе штабных ежедневных гостей обедали званые: А. С. Пушкин, Л<ипранди>, Г<орчаков> и я; после обеда сидели все у камина. Разговор был о литературе и литераторах. Пушкин сердился на современных молодых поэтов и говорил, что большая часть из них пишут стихи потому только, что руки чешутся.

– А у тебя, Пушкин, что чешется? – спросил О<рлов>.

Пушкин не успел дать ответа, потому что в это самое время показалась в дверях пресмешная красная рожа, в длинном сертуке, с палкой в руках, ж крикнула:

– Здравствуй, О<рлов>! Настоящий орел! руку!

О<рлов> окинул взором неожиданного гостя и столь же неожиданно скомандовал, становясь перед ним:

– Во фронт! Руки по швам! Налево круг-ом! Скорым шагом марш-марш!

По слову неожиданный гость исполнил команду и вышел, маршируя.

Это был Ларин, с которым мы познакомились впоследствии у Л<ипранди>. <…>

В 18.. году, перед самым отъездом Л<ипранди> в турецкую кампанию, рано утром денщик вбежал в комнату и разбудил его криком:

– Барин, барин! Георгий убил Зоицу!

– Что такое? Как убил? Каким образом? – спросил Липранди.

– Ятаганом убил наповал! Извольте посмотреть.

Встревоженный Липранди выбежал. Зоица лежала мертвая, распростертая подле крыльца. Ятаган по рукоять под самым сердцем. Арнаут Георгий, закрыв лицо руками, стоял над ней.

– Георгий! – крикнул Липранди, – что ты сделал?

Разбросив вдруг руки, бледный, Георгий обвел кругом помраченный взор.

– Делайте со мной что хотите! Я убил Зоицу! – отвечал он.

– Злодей! Зачем ты убил ее?

– Закон велел, – отвечал Георгий, глубоко и тяжело вздохнув.

– Какой закон?

– Мой! Я не ее одну убил… не ее одну… ах! не ее одну!.. Я убил и кровь свою!..

Георгий был магометанин; Липранди понял страшный предрассудок и не знал, что говорить. Все стоявшие вокруг также молчали, пораженные ужасом.

– Грешен я! Делайте со мной что хотите! – продолжал Георгий, сложив руки и опустив голову. – Я любил ее… Я говорил ей сегодня в последний раз: Зоица, я еду с барином на войну… Крови своей я не отдам христианам… Послушай меня: бог один… прими мою веру!.. Три раза сказала она: нет!.. а не сказала: Георгий, лучше убей меня; веры не переменю; а без тебя мне все равно не жить… – Зоица! – сказал я ей: – крови своей не оставлю я в неверной утробе… я пролью ее… так велит закон!.. Она побоялась смерти… побежала от меня… от меня побежала!..

Георгий закрыл лицо руками, и вдруг снова разбросив руки, он ударил себя в грудь.

– О! да и ее я не оставил бы здесь живую!.. Она забыла бы меня, полюбила бы другого! Все равно: не теперь, так после я бы убил и ее и того, кого бы она полюбила! Делайте со мной что хотите!

Преступника отвели в тюрьму. Когда его призвали к допросу: