Черный гусар. Разведчик из будущего

– Ваша дуэль, барон. Мне стало известно, и, вполне возможно, слухи могут поползти по округе. А если они достигнут ушей короля Фридриха, наказания вам будет не избежать…

– Если я не погибну на дуэли, ваше преподобие.

– Погибнете? – удивился пастор.

– А почему бы и нет?! Звезды не так расположатся, карты не так лягут, да и сам Господь Бог решит, что пришел конец моему пребыванию на этой грешной земле.

– Ежели Господь хотел бы вас забрать к себе, он бы нашел куда более подходящий способ.

Другой способ, отметил про себя Игнат Сева-стьянович, уже был. Там, в теперешнем будущем. Сейчас судьба давала еще один шанс умереть, но уже в результате лотерей. И все же, что ему предпринять? Поддаться уговорам пастора и, если господин Мюллер принесет извинения, не участвовать или же все же стреляться? В поисках ответа Сухомлинов взглянул на священника, словно тот знал ответы на его вопросы. А между тем пастор доел бигус и отодвинул тарелку.

– Хорошо приготовлено, – проговорил он. – Все же ваша кухарка лучшая в этих краях, барон. И все же я бы предложил вам закончить все это дело по-хорошему. Поскандалили, поругались и разошлись.

– Вас послал господин Мюллер, зная, что я хорошо владею любым оружием, ваше преосвященство?

– Да упаси Бог, господин барон. Господин Мюллер мне так же противен, как и вам. Таким жмотам, как он, незачем жить на этом свете, а гнить нужно в аду. Гореть в геенне огненной!

Экак заговорил, отметил про себя старшина. Гнить в аду, гореть в геенне огненной. И за какие это грехи?

– А перед вами-то чем провинился господин Мюллер?

– Я денег у него просил на ремонт костела. Он не дал. Вернее, давал, но под проценты. Это на дом Божий да под проценты?!

Меркантильные интересы, отметил Сухомлинов. У самого небось деньги под подушкой в чулке хранятся. Игнат Севастьянович взглянул на пастора пристально.

– А может, это, его, того?

– Чего того, господин барон? – не понял священник.

– Пристрелить.

– Да упаси Бог. Пусть живет.

– А может, припугнуть? Так, слегка, чтобы он потом на все службы ходил. Да и на собор во спасение его никчемной жизни денежек пожертвовал?

– Припугнуть? – удивился пастор.

– Припугнуть. Ранить слегка, да так, чтобы вы потом его отходили.

Священник побледнел. Рыгнул. Затем гневно взглянул на барона, потом ударил кулаком по столу и лишь только тогда произнес:

– Да что вы такое говорите, господин барон.

– Ладно. Пошутил я. Стреляться все равно будем. Решение я не поменяю. Ауж там пусть сам Бог решает, кому жить на этой грешной земле, а кому нет.

– Эх, господин барон, господин барон, – прошептал священник, – выходит, я вас неубедил. Ладно, так и быть, пойдемте в вашу комнату.

– Это еще зачем? – вспыхнул теперь в свою очередь Сухомлинов.

– Исповедоваться. Ваш противник уже исповедовался. И вскорости прибудет. Кстати, где ваш секундант?

– Почивать изволит, – прошептал Игнат Сева-стьянович, – умаялся. – Взглянул на пастора: – А здесь нельзя?

– Нельзя что? – не понял тот.

– Исповедоваться?

– Вы странный, господин барон, – проговорил монах, – словно первый день живете. Нельзя. Тайна исповеди.

– Ладно, пойдемте. Надеюсь, эта процедура не займет слишком много времени.

Пока поднимались в покой, Игната Севастьянови-ча вдруг посетила мысль. А ведь он, если по совести говорить, живет-то в этом теле и в этой эпохе первый день. Там, сначала в царской, а затем и в советской России, все было совершенно по-другому. Дуэлей старался избегать, а если кто и напрашивался, то оба противника старались это дело проделать по-тихому. Предпочитая в основном холодное оружие и ведя поединок до первой крови. Вот только самих дуэлей было раз-два и обчелся. Война Гражданская – там уж не до выяснения отношений. А тут первый день, и сразу в пекло. Повезло, одним словом.

«Интересно, – подумал Сухомлинов, – а что я такое сделал, что мне вот такую судьбу уготовили? Вроде не грешил?»

Вот в чем каяться, когда не знаешь, в чем твой предшественник нагрешил? Общие фразы, удивительно, что пастор поверил. Грехи отпустил, а также посоветовал оставить завещание. Кому? Это уже другой вопрос.

– Вы считаете меня уже покойником, ваше преподобие? – спросил Сухомлинов.

– Нет, конечно, – опустив глаза, пробормотал священник, – но все же. Пути Господни неисповедимы. Мы же не знаем, какой срок вам отпустил Господь.

– А нам и не нужно, – сказал Игнат Севастьяно-вич, – иначе жить было бы довольно скучно. Вот вам, святой отец, не скучно?

– Скучно?

– Ну, да. Вам ведь должно быть скучно. Каждый день одно и то же. Покойники, прихожане, проповеди. Ну, изредка какой-нибудь заблудшей овце, такому, как я – сорвиголове, грехи отпустите. Разве не скучно?

– Не скучно. Ведь и у вас разнообразия как такового нет.

– Зато у меня каждый день может быть последним. Пастор понимающе кивнул:

– О, да. Вы же гусар. Постоянно рветесь в бой. Геройствуете. А вам это нужно? Вот и сейчас отправляетесь на дуэль, а наследника, которому вы могли бы завещать все это, – настоятель обвел рукой помещение комнаты, – нет.

– Так зачем же мне тогда завещание писать? – уточнил Сухомлинов.

Пастор промолчал. Взглянул в потолок, словно пытаясь сквозь каменный свод разглядеть небосвод.

– Может, пойдем в гостиную? – вдруг переменил тему разговора священник.

– Вы какжелаете, господин пастор, – проговорил Сухомлинов, – а я бы хотел остаться.

– Как пожелаете, господин барон.

Пастор встал. Подошел к двери, но, прежде чем покинуть помещение, остановился и взглянул на Сухомлинова, словно пытаясь понять, что у барона на уме. Когдаже фонХаффман подошел к окну, улыбнулся и вышел, старшина на него даже внимания не обратил. Мысли крутились в голове, словно рой пчел. Все перемешалось. Судьба сначала дала шанс пожить новой жизнью, а теперь, выясняется, не надолго.

Информации о бароне было мало. Звали его Адольф фон Хаффман. Служил в полку Черных гусар. К тому же не безразлично относился к спиртному – любил выпить, о чем свидетельствовала головная боль поутру. Скорее всего – бабник, причем такой, который ценит в женщинах не только одну красоту, но и ум. И дамочек в обиду ни одному прохвосту, каким скорее всего являлся Мюллер, не даст.

– Сейчас нужно будет во что бы то ни стало, – проговорил вслух Сухомлинов, – заставить Мюллера извиниться или на худой конец выйти победителем.