Старый пёс

– Припозднился ты сегодня, – констатировал он для затравки разговора. – Раньше по тебе можно было проверять часы.

– Не поверишь, проспал.

– Проспал – это хорошо, – произнёс он мечтательно. – Богатырский сон, целебное безделье… Я-то, грешный, бессонницей маюсь.

– А ты, дядь Вить, за мной пробегись, днём заснёшь, как младенец.

– Ну да, ну да. Убежал от бессонницы, прибежал к инфаркту, убежал от инфаркта, прибежал к инсульту…

Кокетничал сосед. Здоровяк был почище меня; врача, небось, только в кино видел. Невысокий, коренастый, этакий чурбачок на коротких ножках. С пивным животиком, но это простительно. Был он, кстати, моим ровесником, посерёдке между пятьюдесятью и шестьюдесятью, однако ж я звал его дядей Витей, – привык. Его так, впрочем, все в Озерцах звали, даже старики за семьдесят. То ли из уважения, то ли наоборот. Во всяком случае, в двухтысячном году, когда я сюда перебрался, «дядей Витей» он уже был.

– Не обижайся, Митрич, просто смотреть на тебя завидно. Волевой ты мужик.

– Какой там волевой? Армейские привычки – это наркотик. Гимнастику утром не сделал – весь день чего-то не хватает.

– А не лучше по старинке – дров наколоть, землицу вскопать? – пожурил он меня как бы в шутку.

– Дом вырастить, яблоню построить, – продолжил я мысль.

– Яблоню мою не тронь, – погрозил он пальцем.

– Боже упаси, – ужаснулся я. – Как можно!

Дружно посмотрели на его яблоню (деревце ненамного выше меня). Высадил её дядя Витя три года назад и относился, натурально, как к дочери. Говорил, редкий элитный сорт под названием «Энигма», чем страшно гордился. Ухаживал с фанатичным прилежанием: чуть не каждый день выпалывал сорняки, рыхлил землю, кормил, поил и что там ещё. И вот, в этом сезоне яблоня подарила хозяину первый и единственный плод. Дядя Витя был счастлив. С восторгом хвастал, мол, этот сорт плодоносит обычно с пяти лет, а «моя девочка» уже в три готова…

Крона деревца была накрыта сеткой – от птиц.

– А если доберутся и склюют? – предположил я.

Он посерьёзнел.

– Тьфу на тебя. Не доберутся! А доберутся… – взгляд его полыхнул. – Всей стае шею сверну. Потом найду гнёзда и разорю. Птенцов отдам кошкам.

По лицу соседа было ясно – шутки кончились. И вправду шеи свернёт, гнёзда найдёт. Нет пощады.

– Ты чего хотел-то, дядя Витя? – напомнил я ему.

– А-а! Звонил участковый, спрашивал, дома ли ты. Просил, чтоб я тебе трубку отнёс. Я ему, дескать, ты в бегах, скоро вернёшься.

– А он? Просил перезвонить?

– Сказал – нет. Сказал – сам позже заедет.

– И чего ему надо?

Дядя Витя пожал плечами и скорчил недоумённую гримасу.

«Просил отнести трубку…» Это понятно: все знают, что у Сергея Митрича, то есть у меня, нет мобильного телефона. Типа из принципа. Сергей Митрич, во-первых, не любит, чтоб его беспокоили, и в главных, до скрежета зубовного ненавидит современные технические устройства (что отчасти правда: в моём доме не водится ни компьютера, ни даже телевизора). В деревне таким вывертам не удивляются. В деревне вообще трудно чем-нибудь удивить, это самое толерантное место на свете, рай для чудиков.

На самом деле мобильник у меня есть – для связи с Мариком. Но никто из деревенских его, конечно, не видел. Я про мобильник. И не увидит.

Марика я тоже старался уберечь от любопытных глаз, запрещал мальчику сюда попусту приезжать. Он, правда, не слушался, навещал папулю.

Что касается капитана Бодало, местного участкового, то мы дружны, рыбачили вместе не раз, а бухали и того чаще. Я в своё время специально с капитаном закорешился – на всякий случай. Я с каждым из участковых, что сменились за эти семнадцать лет, корешился. Вот только сомнительно, чтобы сегодня страж закона явился ко мне просто так, от скуки. Явно по делу, звонок соседу на то указывает.

Это, если честно, напрягает…

– Пойду, – сказал я дяде Вите. – Надо успеть сполоснуться. Подмыться опять же.

– А может он к тебе из-за стрельбы на дороге? – вдруг выдал он.

– Стрельбы?

– А-а, не знаешь! – обрадовался он. – Проспал всё на свете!

– Чего не знаю?

– Говорят, напали на почтальоншу, прямо на шоссе. Целая банда! Раненько вот так вот утречком. Везла она почту из Навозца к нам, а тут они, хотели отнять у неё велосипед, а она вытащила пистолет и всех их положила, уродов.

– Кто, Полина Лукьяновна?

– Да нет же! Молодая девчонка, помнишь? Как её… забыл, как зовут…

– Марина? Что за бред!

– Сам ты бред. Там молоковозка мимо ехала, и продавщица всё видела. Одна пуля даже бочку пробила, которую к нам везли.

– Грузите трупы бочками, – сказал я ему. – Ты бы не отвлекался, у тебя вороньё, вон, уже сетку клюёт.

Дядя Витя крутанулся, едва не упав, а я уже потрусил к своей калитке. Он обиженно крикнул мне в спину:

– Иди, иди, подмойся!

* * *

Посёлок Новый Озерец – это в Тверской области, на реке Тверце. Километров двенадцать к северо-востоку от Твери. В сторону Питера, чтоб было ясно. Местные ещё называют его Навозец, приклеилось такое странноватое для посёлка имечко. Называют не со зла, конечно, а потому что на шоссе висят дорожные знаки на въезде и выезде: «НОВ. ОЗЕРЕЦ». Если бегло и не вдумываться, надпись прочитывается как «Нов. Озец». А устно, значит, получается «Навозец».

Но живу я не в новой, а в старой части посёлка, именуемой просто Озерец. Истинный Озерец когда-то и был здесь, начинался отсюда. Здесь хорошие частные дома, ухоженные участки, и стоим мы отдельно. Никаких вам навозцев. Скорее, типа Рублёвки при Москве, ну, конечно, если опуститься до наших масштабов. Нас даже на карте нет, вся цивилизация сосредоточена в основной и главной части, – там церковь, сельсовет, милиция, почта, магазин. От нас до них, до Нового Озерца, с полкилометра ходу.

Восхитительные места, можно сказать, живописные, Левитан с Шишкиным. Речка! И воздух, воздух! Мало того, хоть всё оно здесь как бы глушь с задворками, но, с другой стороны, Тверь под боком, крупный город. Да и от Москвы совсем недалеко. Вот за это ценное сочетание я в своё время и выбрал Озерец.

С годами моё временное убежище превратилось в настоящий дом…

Кстати, насчёт дома. Нарушила болтовня с дядей Витей моё равновесие, всколыхнула что-то этакое, то ли бахрому на несвежих эполетах, то ли растрепавшиеся бинты на старых ранах. И я пошёл во времянку. Дом-то мой (два этажа, высокая крыша с мансардой) – он для внешней жизни, для гостей и соседей, для того же участкового. В конце концов, для женщины, которая иногда приходила, скрашивала моё холостяцкое бытие.

А настоящая моя жизнь, маленькая и тоскливая, текла во времянке, куда я заползал время от времени, как в нору. Никто кроме меня здесь не бывал. Если б забрёл сюда кто-нибудь волей случая или по дурному любопытству, я б, наверное, его убил.

Сполоснулся под холодным душем, переоделся, присел на табурет и огляделся.