Андрей Беспамятный: Кастинг Ивана Грозного

Андрей увидел в небольшой, поросшей крапивой выемке немецкого капитана, рядом с ним – Колю Смирнова и последнего уцелевшего егеря, повернул к ним, перепрыгивая вонзающиеся в землю стрелы. Потом споткнулся и последние несколько метров до залегших товарищей преодолел кувырком.

– Уходить надо, – тяжело выдохнул он. – Стрелами закидывают, гады. Местность знают хорошо, подкрадываются незаметно почти в упор. Лучники стреляют бесшумно, по звуку не засечь, глазом не углядишь.

– Спокойно, сержант, – холодно возразил немец. – Против нас не больше взвода безоружных дикарей. Достаточно спровоцировать их на атаку, плотным огнем положить всех – и расположение наше. Оружие к бою, сержант. Какой пример вы подаете подчиненным?

Матях выглянул в сторону стойбища, от которого успел отбежать на добрых три сотни шагов. Оттуда и вправду крались, пригибаясь чуть не к самой земле, несколько татар. Но самое главное – рядом с одним из шатров он увидел лучника, прижимающегося к самой стенке кочевого дома.

– Сейчас я тебе покажу, – пообещал Андрей, облизывая губы и наводя ствол на цель.

Очередь из трех пуль после минувшего боя уже не показалась такой громкой. Лучник свалился куда-то за шатер, наступающие татары прыснули кто куда.

– Вот так, – удовлетворенно кивнул Матях, и тут же рядом с его плечом выросла стрела. Причем оперение ее показывало назад.

– А-а-а! – Андрей резко перекинулся на спину, нажал спуск. Автомат коротко загрохотал и заткнулся, полностью опустошив магазин. Двух из десяти налетевших всадников он все-таки успел свалить, но остальные шарахнулись в стороны, не переставая торопливо метать стрелы в незваных гостей. Совсем не страшно застрекотал «шмайссер» капитана, еще трое татар вылетели из седел. Однако это уже ничего не меняло: Коля Смирнов лежал, уткнувшись лицом в землю, из его бронежилета торчало сразу три оперения. Последний немецкий пехотинец громко выл, держась за стрелу, пригвоздившую его бедро к земле. Вторая торчала у егеря из плеча, но на нее раненый внимания почему-то не обращал.

– Die verfluchten Barbaren! – злобно прошипел Генрих Айх.

– Какие будут приказания, капитан? – Матях, тяжело дыша, перезарядил оружие, пересчитал обоймы. Получилось всего четыре. Плюс две гранаты. В принципе, жить пока можно. – Придется уходить, капитан. Раненого понесем по очереди. Выждем немного в степи и попытаемся напасть на стойбище еще раз. Но только уже не нахрапом, а тихонько, со снятием часовых и вырезанием спящих.

С тупым постукиванием в землю вонзились несколько стрел. Андрей вскинулся – полтора десятка всадников гарцевали на удалении метров четырехсот, причем как раз между остатками отряда и открытой степью.

– Вопрос снят, – снова вытянулся он на земле. – Пути отхода нам уже отрезали. Что будем делать, товарищ капитан?

– Темноты нужно ждать, – покачал головой немец. – Нам, пешим, от конных все равно не убежать. Может, ночью скрыться удастся.

Непрерывный стук стрел начал напоминать дождь. Большинство вестниц смерти падали на расстоянии пяти-шести шагов от пришедших из будущего воинов. Но некоторые вонзались совсем рядом. Одна впилась в землю между сержантом и Генрихом Айхом. Матях выдернул ее, покрутил в руках. Древко чуть больше метра длиной, с тремя длинными белыми перьями. Наконечник шириной в три пальца и с остро отточенными краями. Вес – граммов сто, а то и двести. Если такая упадет в голову с высоты метров пятьдесят – форточку в черепе проделает наверняка.

Ш-ш-ших-х-х – Андрей вскрикнул от боли, наклонился к ноге, решительно обломал древко стрелы, сдернул ногу с нее. Штанина стала быстро напитываться кровью.

– Вот сволочи! – Он достал из кармана пачку бинта, прямо поверх штанины туго забинтовал ногу.

Ш-ш-ших-х-х – еще стрела чиркнула по груди, распоров верх жилетки.

– Паразиты! – Сержант подтянул автомат ближе, выпустил очередь в сторону отряда, гарцующего в степи. Одна из лошадей упала, тут же поднялась и лучники торопливо поскакали прочь. Матях развернулся, выпустил несколько пуль в направлении другого отряда – татары, сбившись в группы по полтора-два десятка, маячили буквально повсюду, постоянно работая луками. И подобных разъездов набиралось уже никак не меньше шести. Самое обидное – на близком стойбище две худенькие женщины, выйдя из среднего шатра, перевернули казан и стали спокойно разводить под ним огонь, совершенно не обращая внимания на нападающих. Словно те были уже безопасными покойниками.

– Ну же, капитан! – возмутился Матях. – Вы почему мне не помогаете?

– Далеко, – обреченно вздохнул немец. – Из «МР-40» не добить. Ничего не понимаю… Почему они не испугались взрывов и стрельбы? Почему не разбежались?

– Так ведь шестнадцатый век, капитан. На Руси уже четыре столетия пушки во всех городах стоят. И стрельцы с пищалями против татар регулярно ходят. В общем, к стрельбе и взрывам в здешних местах люди привычные, не первый раз дело имеют.

Стрела с темным оперением впилась Андрею между коленей, вторая – чиркнула раненому егерю по спине, разрезав рубаху и распоров кожу от плеча и до пояса. Кровь тонким ручейком поструилась на землю.

– Да что же это такое! – Матях поднялся на колено, сдвинул целик на дистанцию пятисот метров, выпустил несколько прицельных очередей в одну сторону, другую. Ближняя вороная лошадь упала, и больше уже не поднялась. Сержант поменял обойму, снова открыл огонь, заставив татар отодвинуться еще дальше.

Но стрелы, хоть и не так часто, как раньше, все равно продолжали падать. Андрею в двух местах распороло жилетку над «броником», один раз чиркнуло чуть выше щеки от глаза до уха, и теперь за шиворот медленно, но неумолимо змеилась кровь.

Внезапно Генрих Айх низко захрипел – Матях увидел, что оперение торчит у него из спины, сразу под ребрами, с левой стороны. Раненый пехотинец за ним лежал с остекленевшим взглядом и не дышал. То ли в него еще раз попали, то ли кровью истек. Андрей понял, что все безнадежно. Татары могли гарцевать вокруг час, два, весь день. И стрелять, стрелять, стрелять… А ему, чтобы огрызаться огнем, осталось всего две обоймы, да и те уже взятые из жилетки Смирнова. И если он хотел получить шанс на жизнь, требовалось что-нибудь немедленно предпринять.

– Зильдохен шварц, и танки наши быстры, – пробормотал сержант, перевел флажок автомата на одиночный огонь и решительно поднялся. – В атаку, шагом марш!

Гимнастерка, под которую продолжала струиться кровь, противно прилипала к спине, правый ботинок тоже хлюпал теплой жидкостью, но Матях упрямо шел вперед, время от времени стреляя то в одну, то в другую сторону, не давая всадникам сильно приблизиться. Издалека, да в движущуюся мишень, да одиночным выстрелом – не особо и попадешь. Зато и степняки толком прицелиться не могут. Однако стрелы продолжали сыпаться. Справа, слева, спереди. Некоторые – совсем близко. Вот обожгло огнем левую ногу, но Андрей не стал ни останавливаться, ни даже смотреть на то, что случилось.

Вот ее обожгло снова.

Чиркнуло по плечу.

Порезало руку.

Но сержант все равно шел вперед, удивляясь только тому, что среди белого дня ему так сильно захотелось спать. Автомат стал казаться невыносимо тяжелым, неподъемным. Матях выстрелил из него в последний раз – и, не удержав, уронил из рук. Наклонился, чтобы поднять – но упал рядом. Впервые за день ему стало спокойно и хорошо.

Когда его начали теребить, сержант приоткрыл глаза и увидел желтолицего татарина, рассматривающего штаны. Но сил что-либо сказать, или как-то воспротивиться уже не оставалось. Андрей отстранено смотрел, как степняки содрали с него всю одежду до исподнего, с довольными смешками собрали оружие, после чего поднялись в седла и умчались прочь. Он понял, что пришла смерть, и эта мысль ничуть не испугала, а даже обрадовала его. И когда человеческие руки снова принялись шевелить, поворачивать Матяха, подняли, куда-то понесли – это глубочайшим образом обидело бывшего сержанта. Но сопротивляться насилию он по-прежнему не мог.

Глава 4

Боярин Умильный

Пустые телеги, подпрыгивая на травяных кочках, гулко погрохатывали, словно колотушки в руках ночного стражника, и каждый раз этот звук заставлял боярина Илью Федотовича Умильного недовольно морщиться. Громкий деревянный стук снова и снова напоминал ему, что весна этого года не принесла никакого прибытка. Хоть травы, что ли, покосить, чтоб пустым не возвращаться?

Зелень в еще не просохшей под летним солнцем степи стояла вровень с конским брюхом, наматываясь на ступицы колес и цепляясь людям за ноги. Лошади по такой траве шли ходко, а вот повозки завязали, как в болоте. Да и людей пеших при обозе оказалось почти три с половиной сотни – освобожденные из татарского полона невольники. В большинстве своем: старики, бабки да хворые мужики. Затесалось среди них и три худосочные девки, похожие на одетых в сарафаны сибилей[1 - ]. Боярин знал, что среди доведенных до православных земель полоняников завсегда один из пяти-десяти, но оставался при своем освободителе. Кому идти некуда, у кого дом и хозяйство при набеге дочиста разорили, кто и на старом месте окромя долгов ничего не имел. Но среди идущих между телегами единоверцев Илья Федотович ноне не видел ни единого, годного хоть к какому завалящему делу.

В общем, поход получился неудачным.

Нет, Боже упаси – никакого урона московская рать не понесла. Но и удачи особой не добилась. Тридцатитысячное войско, посланное Иоанном Васильевичем под рукою князя Юрия Пронского-Шемякина, спустилось, едва лед сошел с Волги, по реке до северных татарских улусов, легко разметала встреченный здесь порубежный заслон и разделилась надвое: вятское поместное ополчение во главе с князем Александром Вяземским помчалось в степь воевать стан хана Ямчургея, а сам Юрий Иванович со стрелецкими полками двинулся прямиком на Астрахань.

Увы, никакого сопротивления бояре не встретили: стан они нашли пустым. Только чернели застарелые кострища да серели ровные круги, оставшиеся от собранных и увезенных шатров. Не дожидаясь врага, ногайцы удрали в Тюмень[2 - Тюмень – считается, что город основан в 1586 на месте татарского г. Чинги-Тура (известен с 14 в.). Однако, согласно летописям, не желавшие присягать на верность России ногайцы ушли частью именно туда.] или Азов, оставив победителям несколько хромых кобыл, десяток голодных псов, да несколько сотен никуда негодных невольников.

В тот день вятские бояре остро позавидовали своим сотоварищам, что должны были взять богатый стольный город. Но вскоре пришло известие – отряд князя Вяземского так же остался ни с чем. При виде русских полков гарнизон поспешил оставить укрепленный остров и так же ушел в сторону Азова. Князь Юрий Иванович торжественно ввел в город хана Дербыш-Алея и посадил его на правление, тут же взяв присягу на верность московскому царю. Астраханское ханство навеки вошло в состав русского царства.

Осталось непонятным только одно: почто Ямчургей царского посла в поруб сажал, коли противиться воле Иоанна Васильевича не собирался? Не иначе, как бесовское помутнение на него нашло. Война окончилась, не успев и начаться. Ополчению оставалось только поворотить коней и отправиться восвояси. Всего прибытку и оставалось рассчитывать, так на то, что походные[3 - Мало кто помнит, что так называемые «боевые» существовали еще при Иване Грозном. На время участия в боевом походе обычное жалование служилого человека утраивалось (с 4 до 12 рублей в год). А вот выслуга не шла – боярин или стрелец служили до тех пор, пока могли носить оружие.] государь все-таки заплатит, за бездельную прогулку их поход не сочтет.

– Трифон! – неожиданно углядел боярин вырвавшегося вперед молодого холопа[4 - Холоп – добровольный раб. На Руси 16 века все люди считались от рождения вольными, и попасть в рабы могли только двумя путями: или за долги – в «кабалу», или добровольно продаться в холопы. Крепостные на Руси, в отличие от остальной Европы, вплоть до середины 17 века по правовому статусу соответствовали современному понятию земельного арендатора. Их можно было сманить от одного хозяина к другому, но купить – никак.]. – Ты зачем без доспеха?

– Помилуй, батюшка Илья Федотович, – осадил гнедого мерина отрок, – нет же никого кругом! Как государь наш глаз на Астраханское ханство положил, все ногайцы[5 - Ногайцы – татарские племена, населявшие Поволжье и Причерноморье.] из Поволжья разбежались. Вон, трава который год нетоптана.

– Татары всегда там, Трифон, где их не ждут, – сурово сообщил боярин. – Ты их за сто верст чаешь, а они из-под земли у самого стремени выскакивают. Облачись немедля!

Холоп покорно кивнул, отъехал в сторону, с надеждой оглянулся: а ну, не следит хозяин? Ветер надул алую шелковую косоворотку, перепоясанную ремнем с булатной суздальской саблей, растрепал русые кудри. Купленный из семьи бедного вдового смерда, на хозяйских харчах паренек неожиданно быстро расцвел, превратившись в грозу дворовых девок, набрался лишнего своеволия. Хотя и смел оказался, не откажешь.

– Ну, чего ждешь? Пока голову твою дурную татарин к седлу прицепит?

Напяливать жаркий войлочный поддоспешник и старый тяжелый колонтарь[6 - Колонтарь – доспех без рукавов из двух половин, передней и задней, застегивавшихся на плечах и боках железными пряжками. Каждую половину от шеи до пояса составляли ряды крупных металлических горизонтально расположенных пластин, скрепленных кольчужным плетением.] отрок явно не хотел, но напрямую против воли хозяина идти не рискнул и направил коня ко второй подводе, за оружием. Но каков шельмец! Видит, что даже боярин в байдане[7 - Байдана – кольчуга из крупных, диаметром до трех сантиметров, но толстых колец. Относительно легкая, до 6 кг, байдана представляла надежную защиту от скользящих и рубящих ударов, но практически не останавливала бронебойных стрел.] едет – все одно железо скинул.

Хотя, кое в чем Трифон прав. Могли ли всего пять лет назад смерды московские подумать, что сгинет навеки разбойничье Казанское ханство? Что больше не придется им вокруг Хлынова, Мурома, Нижнего Новгорода схроны лесные на случай татарских набегов рыть? Пять лет – а под дланью юного, но решительного царя Иоанна покорно согнули выю и Казань, и Астрахань; вся Волга от Урала и до самой Персии стала русской, князья черкесские[8 - Черкесы – племена, населявшие Северный Кавказ.] и ханы сибирские[9 - Сибирский хан Едигер сам прислал русскому царю поздравление в связи с завоеванием Казани и Астрахани и обязался платить дань.] сами торопятся покорность свою предложить, под защиту прибиться. Юн царь, но чувствуется в нем воля не ребенка, а могучего деда, Ивана Грозного[10 - Иван Грозный – первым прозвище «Грозного» получил дед Ивана IV Васильевича (1530-1584), Иван III Васильевич (1440-1505).].

– Батюшка Илья Федотович, может, зайцев погоняем, пока до сумерек далеко?

Боярин Умильный вздрогнул, оторванный от дум, покачал головой, оглядывая неугомонного холопа сверху вниз. Ни шишака[11 - Шишак – остроконечный шлем.], ни даже бумажной шапки[12 - Бумажная шапка – плотно набитая ватой и (или) конским волосом матерчатая шапка, служащая подшлемником или заменяющая шлем. В настоящее время употребляется как танковый шлем, иногда – вместо мотоциклетной каски.] Трифон надевать не стал. Кудри перед возвращением домой примять побоялся. Под острым кадыком начинался кольчужный ворот сверкающего ярко начищенными пластинами колонтаря. Юбку отрок пристегивать поленился, и сразу от пояса начинались черные суконные штаны.