Донос мертвеца

– Прими от меня скромный подарок, Семен Прокофьевич, не чини обиды. Я, Кондрат Логинов, сын Василия, много хорошего о тебе слышал.

– Ну, спасибо, гость дорогой, – принял подношение Зализа. – Стало быть, из Новагорода путь свой держишь?

– Из него самого, Семен Прокофьевич. Волхов, почитай, до самого дна опять промерз, ладьи на берегу весеннего солнца ждут. Вот, решил пока мелочной торговлей побаловаться. Двенадцать саней всего в обозе, да еще пара людишек на подхвате.

«Пара людишек на подхвате» почти наверняка означало двух доспешных всадников при оружии, а то еще и с рогатинами. Да и те, что на санях, наверняка тоже из бывалого люда: трусы за тридевять земель с товаром не ездят. И сразу возник у опричника вполне резонный вопрос: а сам-то торговец нигде по пути не поозоровал? Хотя, если с Новагорода идет, то плохого дела сотворить не мог – негде. Тут всего-то, почитай, полтора десятка верст, да и дорога накатанная. Давно бы погоня по следу шла, дабы татя в допросной избе на дыбу подвесить.

– Что слышно в городе хорошего, Кондрат Васильевич?

– Мор черный наконец-то ушел. Почитай, несколько недель никто не кашляет. Построены две церкви, деревянная на Скудельницах во имя Жен Мироносиц и каменная на Печерском подворье во имя Одигитрии Богородицы.

– А плохих вестей до Новагорода не доходило?

– У низовских опять смута какая-то в Москве, сеча случилась недавно с литвинами. А так все спокойно…

Теперь о роду-племени торгового гостя можно было не спрашивать. «Низовские» – именно так новгородцы называли весь остальной мир. Все московские, киевские и владимирские смуты, войны, татарские набеги проходили у них под одним понятием: «у низовских опять смутно», и они запросто могли не заметить смены хозяина московского трона, или опустошительной эпидемии на всей остальной Руси. И хотя дед нынешнего Ивана Васильевича, Иван Васильевич по прозвищу Грозный привел полвека назад под стены Новагорода немалое войско, научив северян называть себя и своих потомков подданными Москвы, нет-нет, да и вспоминали в вольном городе былые времена.

Пожалуй, впервые в жизни опричника порадовало, а не покоробило чванство новгородца. Про болезнь государя они могли ничего и не знать – просто не обратить внимания – и дурных вестей по земле не разносили.

А поутру они вставали,
Кругом примятая трава.
Да не одна трава примята,
помята молодость моя!

Звонкий голос, разорвавший тишину совсем рядом, едва не оглушил собеседников. Купец от неожиданности пригнулся, да и Зализа, уже успевший познакомиться с голоском иноземной девицы, тоже вздрогнул.

– Что это? – ошарашено поинтересовался торговый гость.

– Девки балуются, – небрежно отмахнулся опричник. – Про купца Баженова к тебе, Кондрат Васильевич, вестей не доходило?

– Ну как же не доходило! – всплеснул руками гость. – Илья Анисимович немалую артель людей мастеровых с собою увел, скобяного товара скупил несчитанно, одних гвоздей два бочонка, да камни мельничные, да сало и жернова. Зерна еще взял полсотни кулев, и хряков много живьем. Сказывают, намедни еще уходить собирался.

– Странно, почто же я его не встретил? – удивился опричник.

– Может, разминулись? Может, он не ввечеру, а поутру отправился?

– Тогда могли и разминуться, – признал Зализа.

– Вы, Семен Прокофьевич, – осторожно поинтересовался купец, – вниз по Луге, смотрю, рать ведете?

– Ни к чему это, – покачал головой опричник. – Луга река спокойная, на ней отродясь ничего не случалось. Просто на смотр поместное ополчение собрал, благо место здесь удобное.

Торговый гость вежливо кивал, но в глазах его затаилось недоверие – незнамо ему, что ли, как смотры проводятся? Уходить ради этого в леса вовсе ни к чему.

– Я вблизи в круг встану, Семен Прокофьевич, – оставив при себе сомнения, испросился купец. – Рядом с ратью ночевать завсегда сподручнее.

Тут ночную темень опять разорвал девичий голос, заставив Кондрат Васильевича испуганно пригнуться и несколько раз перекреститься:

– Свят, свят…

Ой, полна, полна коробушка,
Есть и ситцы и парча.
Пожалей, моя зазнобушка,
Молодецкого плеча!

Похоже, Юле удалось-таки переломить упрямство певицы и заставить ее продемонстрировать свои возможности. Говорить что-либо теперь оказалось невозможно и Зализа выразил свое согласие простым кивком. Купец торопливо направился к саням.

Выди, выди в рожь высокую!
Там до ночки погожу,
А завижу черноокую —
Все товары разложу.

Чистый, звонкий и насыщенный голос перекрывал все звуки, раскатываясь на десятки верст в стороны, и далеко в Раглицах не успевший прикрыть сарай мужик удивленно поднял голову, не понимая, откуда доносится девичий голосок, а деревенские собаки откликнулись дружным лаем.

Утро началось со звонкой песни горна. На этот раз он нисколько не хрипел – похоже, отогрелся за ночь у костра. Кавалер Иван стремительно поднялся, передернул плечами, прикрытыми толстой шерстяной рубахой, перекрестился на стоящий в углу палатки складень. Легко выдохнул – изо рта вырвалось облачко пара. Холодно. Хотя, конечно – высокая жаровня за ночь выгорела полностью, а снаружи разводить костры близко к стенам палатки нельзя, загорятся.

Откинулся полог, внутрь устремились орденские сервы, знающие, что командующий армией всегда встает вместе с сигналом трубача. Следом вошел его оруженосец, Курт де Лекс, мальчишка из семьи бедного австрийского дворянина, рассчитывающий честной службой заслужить-таки право вступить в Орден.

– Ночью в лагере ничего не случилось, мой господин, – поклонился Курт.

«Хитры пути твои, Господи…», – подумал рыцарь, глядя на оруженосца и покачивая головой.

Де Лекс по возрасту отставал от него всего на год, но кавалер Иван был крестоносцем, значимым человеком, властителем, а де Лекс – всего лишь оруженосцем, которых принято считать чуть ли не детьми. Паж происходил из древнего дворянского рода – а его господин ни разу не произнес вслух своей фамилии, и жестоко рубился на мечах с одним нахальным бароном, рискнувшем сделать это в его присутствии. Даже обращение «мой господин» появилось из необходимости как-то обходить этот странный момент. И тем не менее, родовитый, пусть и бедный, дворянин носит потасканную кирасу, взятую из пыльной оружейной комнаты Ордена, и держит в руках покрытый тонкой чеканкой и позолотой нагрудный доспех с большим орлом, выгравированным в самом центре. Доспех, предназначенный не для него, а для сына поварихи, которому подчиняются бароны и графы, крестоносцы простые ливонские рыцари.

А все потому, что помощник Великого Магистра Ливонского Ордена Готард Кетлер оказался излишне честным человеком. Он сохранил католическую веру тогда, когда больше половины рыцарей перекинулись к учению Лютера; он сохранил целибат в то время, как все вокруг рвали свои клятвы и брали жен; он сохранил верность единственной женщине, простой горожанке тогда, когда даже те, кто по своей воле захотел вступить в брак, не помнили имен всех своих дам, а возле каждого орденского замка уже скоро сто лет, как пристраиваются дома терпимости. И в конце концов – он не отказался от собственного сына, в то время как это делал хоть раз в жизни каждый мужчина.

Только благодаря честности крестоносца мальчик по имени Иван смог вырасти в достаточно зажиточном доме, получить отличное воспитание в Кельнском университете, а вернувшись назад – вопреки всем существующим правилам и законам стал рыцарем Ливонского Ордена. И не просто рыцарем: он смог, где с помощью отца, где своей волей, получить золото и набрать армию для похода в русские земли, дабы подтвердить свое право на звания и регалии, полученные с помощью всем известного, но так и не поделившегося своим именем родителя.

– Кнехты поднимаются, или еще ползают по своим подстилкам?

– Поднимаются, мой господин, – кивнул де Лекс.

– Хорошо, – кивнул рыцарь, – оставь мою кирасу и помоги одеть поддоспешник.

Сын Кетлера внял совету отца и вместо красивых и дорогих курток и колетов взял в зимний поход дублет из толстого грубого войлока с застежкой на спине и кольчужными накладками под мышками, на груди, и по бокам. Ради возможности носить этот дублет он пожертвовал даже тонкой турецкой кольчужкой, которую всегда поддевал под доспех – на всякий случай. Пожалуй, теперь только эта войлочная рубаха, одетая поверх шерстяной, и спасала его от лютого холода, не давая промерзшей стали прикоснуться к телу. А что она напоминает грубую попону лошади нищего серва – так под железом все равно никому не видно.

– Ну и где они? – недовольно буркнул кавалер, когда оруженосец перестал возиться у него за спиной.

Полог откинулся, словно кнехты дожидались приказа командующего у входа, внесли и поставили на стол блюдо с обжаренном на костре гусем, украшенный темными сапфирами медный кубок и кувшин с высоким тонким горлышком персидской работы. Рыцарь, стараясь хоть как-то соответствовать древнему облику крестоносца, чурался излишней роскоши и обходился в посуде без золота и серебра.

Присев к столу, кавалер Иван сперва выпил бокал подогретого вина, отвернул гусю ногу, крыло, вспорол кинжалом грудь и отрезал немного мяса вместе с похрустывающей на зубах кожей, поднялся, поманив дворянина:

– Курт, давай.

Рыцарь отлично знал, что если не дать оруженосцу несколько минут для завтрака, то собирающие шатер рабы моментально сожрут все, не оставив де Лексу ни косточки. Тот торопливо перекусил, растер гусиный жир по рукам – чтобы не так мерзли, налил себе вина, выпил. Теперь настала пора заняться одеждой.

Кнехты кинулись убирать стол, походный складень с иконами, сворачивать постель, а Курт тем временем, приложив господину на грудь его красивую кирасу работы итальянских мастеров, поднял наспинник, перекинул через плечи ремни, стянул половинки доспеха поверху, затем по бокам. Отошел за ножными доспехами, а командующий поводил плечами, привыкая к новому состоянию.

Помимо огромной стоимости, любые цельнокованые доспехи объединяла еще одна беда – их следовало изготавливать по фигуре рыцаря. Каждая откованная молотком ремесленника деталь обязана не просто вставать на свое место, а хорошо облегать тело заказчика, не оказаться длиннее или короче, не сжимать и не натирать. Кавалер Иван, а точнее – его отец мог себе позволить выписать из Италии изготовленный по снятым меркам нагрудник, а затем в Саксонии, в самом Дрездене дополнить его всеми остальными, менее заметными, но не менее важными деталями. А вот на оруженосце выданная начетником кираса постоянно съезжала набок, не очень понятно почему. То ли плечи он держал не так, как неведомый уже рыцарь, для которого ее изготавливали, то ли ремни иначе затягивал. При попытке стянуть половинки туже Курт почти совершенно терял способность двигаться, если не стягивать – нагрудник натирал правую ключицу и край шеи сзади, заметно выпирая на левую сторону.