Летящий с ангелом

Я удивленно взглянул в иллюминатор. Там, за стеклом, не висели сосульки, не лежал снег. Наоборот! Зеленые леса между пушистых облаков заливало радужными лучами яркое золотое солнце. Поэтому казалось, что за бортом все прокалено жарким зноем, а облака горячие, как пар над кипящей водой. Нет, никого я там не увидел, кроме скользящей тени от нашего самолета. Ослеп я, что ли? Наверное. Во всяком случае, ярко-красные пятна и полосы долго еще преследовали меня, особенно когда моргал или закрывал глаза.

Поселились мы в частном доме с большим участком земли. Приютила нас бывшая учительница, женщина тихая и добрая. А встретились мы с ней на набережной, куда прямо с вещами пошли купаться. Первое, что я закричал, когда прыгнул в пенистую зеленоватую воду: «Она соленая!» – «Надо же, правда соленая», – откликнулась мама. А папа – он сидел по пояс в воде и молча блаженно улыбался. Вышли втроем из воды. У наших чемоданов стояла бледная женщина в кофте, охраняла. Вежливо, но строго отругала нас за безалаберность. А потом сжалилась и позвала к себе жить.

До моря ходили мы пешком: хоть далековато, зато интересно. Пока идешь, столько всего насмотришься: тут собирали виноград, там жарили шашлыки, здесь лениво ругались или протяжно пели. В центре поселка стоял бетонный клуб с огромными витражами и дальше до самой набережной тянулся роскошный парк, обнесенный высоким металлическим забором. В первую же неделю мы заглянули в библиотеку, истоптали босиком побережье и тщательно облазили экзотические уголки парка. Мы постоянно пребывали в приподнятом, праздничном настроении. Может быть, поэтому легко сходились с людьми. Во всяком случае, к концу недели у нас появилось множество знакомых.

Мы с отцом и местными ребятами увлеклись подводной охотой. Благо, оснастка для этого требовалась простейшая: палка с гвоздем на конце и с резиной для метания в цель. Резину эту продавали на рынке. Утром до девяти, пока народ досматривал последние сны, и ближе к вечеру, когда обгоревшие пляжники покидали берег, в маске с трубкой уходили мы под воду. Крупная рыба здесь гуляла, как отдыхающие по набережной: не спеша, солидно и лениво. Гарпун с натянутой резиной в правой руке ждал приближения рыбы, чтобы выстрелить почти в упор. За час такой охоты мы приносили к столу пяток кефалей со ставридами. Мама жарила рыбу, резала салат с помидорами, сладким перцем и красным луком, а мы наблюдали за ней, как голодные волки из засады, чтобы по первому зову все это немедленно проглотить.

После ужина мы «ходили в народ». Прилично одевались и шеренгой выдвигались на вечернюю прогулку. Народ собирался обычно перед входом в клуб, на просторной площади с лавочками и кустами огромных роз. Здесь мы встречали знакомых, обсуждали новости, решали, идти в кино или на прогулку в парк. Отец подарил маме настоящий китайский зонтик из бамбука с цаплями и такой же веер. В шелковом платье под зонтом, веселая и красивая, она ступала, как кинозвезда, и веером посылала в меня аромат сладких духов. Папа ласково поглядывал на нее, обжигая взглядом прохожих мужчин, а я… так сильно любил родителей, что даже признаться им в этом не мог.

Однажды во время такой прогулки знакомые из Саратова пригласили нас в гости на день рождения. Мы с папой настреляли побольше рыбы, мама купила глиняный кувшин под вино, и мы к четырем вечера пришли в просторный двор с накрытым столом. Гостей набралось человек сорок. Взрослые шумно пробовали разноцветные вина и мутную чачу, а мы – дети – пьянели. Обычные ребята, которые послушно вели себя в общественных местах, стали вытворять что-то страшное. Сначала мы, как стадо слонов, вытоптали почти все цветы. На это внимания никто не обратил. Так же безнаказанно оборвали горох, сливы и кизил. Что не съедали, то просто надкусывали.

Разгулявшийся хозяин – полный украинец с бурым лицом – попросил нас «прынэсты» с бахчи парочку «харбузов». На бахче мы обнаружили примерно сотню арбузов и растерялись: какие выбрать. Тогда Санька из Казани, наш заводила, вспомнил, как на рынке продавец вырезал треугольник и показывал цвет мякоти. Мы получили инструкцию и стали делать треугольные надрезы на всех арбузах. При этом обнаружилось, что у всех мальчишек имелись собственные ножи. Чтобы добру не пропадать, мы съедали мякоть с надреза, а корку деликатно вставляли на прежнее место. Так из всех надрезанных арбузов мы выбрали два и принесли взрослым, за что нас бурно похвалили.

Потом тот же Санька из Казани стащил со стола папиросу, и они с Вовкой из Ростова пошли курить в туалет типа скворечника, что стоял за углом дома в кустах жасмина. Они вернулись и, чтобы их «не унюхали» взрослые, снова пошли рвать-надкусывать садовые плоды. …Сначала закричали соседи, на что в общем буйстве внимания никто не обратил. Потом соседи прибежали и закричали застольщикам прямо в уши. Поначалу-то раздался взрыв смеха, но когда до них дошел смысл, вскочили и ринулись за угол. Там уже догорал деревянный туалет. Никто и не пытался его тушить, но все зачарованно наблюдали за безжалостной работой огня и вытирали мокрые лица. Расходились молча, но быстро. И только хозяин протяжно кричал что-то бессмысленное и трагичное.

Наутро к нам зашли знакомые из Саратова с чемоданами в руках и весело рассказали, что утром хозяин обошел участок и обнаружил следы преступлений. Особенно по его нервной системе ударило уничтожение урожая на бахче и в саду. Он оплакивал убытки и допивал остатки мутной чачи и пурпурной «Лидии». А отдыхающих, четыре семьи, всех подчистую выгнал. Наша добрая хозяйка вспомнила, что завтра семья из Челябинска освобождает комнату на втором этаже. Ночь до завтра можно переночевать в шалаше, что на краю бахчи. Так саратовцы были спасены от бездомности, а мы получили новых соседей.

Поговорив с участниками трагедии, папа убедил всех помочь потерпевшему. Возражать никто не посмел. Мы ходили к украинцу и строили новый кирпичный туалет, солили в бочках остатки арбузов. И эта работа доставляла нам радость. Праздник продолжался. Как пошутил папа: «Нам все равно как, лишь бы отдыхать!» Помогли также в сборе винограда, еще пустили по рукам шапку и собрали погорельцу денежную компенсацию. Он благодарил нас, причитал «шож ото воно такэ» и размазывал по круглым дубленым щекам крупные капли пота и слез.

Отпуск пролетел как-то очень быстро. Последние два дня я подолгу сидел на краю скалы и запоминал море. Его цвет, блеск, освещение постоянно менялись. Оно дышало и замирало, хмурилось и улыбалось. Так же менялось и небо над морем. Иногда солнце, зашторенное облаками, испускало мощные потоки искрящихся лучей, которые проливались в морскую пучину золотыми струями. Запомнилось, как однажды половина неба мирно голубело, в то время как на другой половине клубились тяжелые тучи и блистали молнии. Любуясь грандиозными картинами воды и воздуха, я томился, думал о Свете и понимал ее скучание по морю. Мне и самому эти воспоминания долго не давали покоя.

В школе мы со Светой учились в разных классах. Это нас неожиданно сблизило. Она подходила ко мне на переменах, мы сидели на широком подоконнике и вместе смотрели, как за окном строился большой дом. Мама Светы – Лидия Михайловна – работала в нашей школе учительницей английского. Как-то раз она предложила нам вместе брать у нее уроки. В течение двух лет я три раза в неделю ходил в их дом, и мы разговаривали только по-английски. Светлане язык давался труднее, но она нисколько этим не смущалась. Ей было все равно. Иногда после уроков Света приглашала меня поиграть дома или погулять во дворе, а иногда бесцеремонно выпроваживала, и я понуро уходил.

А однажды папа Светы устроил нам поездку за город. Мы вшестером довольно спокойно разместились на просторных сиденьях большой белой машины и поехали. За окнами проплывали утренние туманы. Потом солнце вышло из-за деревьев, и туман выпал густой росой на травах и листьях деревьев. В машине уютно пахло духами, кожей и сигарами… Как объяснил Светин папа, машина принадлежала немецкому генералу. А Олегу Ивановичу досталась от большого друга, генерала советского.

Мы приехали на базу отдыха на берегу реки и перенесли вещи в просторный дом с четырьмя комнатами и большой кухней. Участок ограждал высокий дощатый забор. Вместо обычных огородных грядок здесь росла трава, а вместо садовых деревьев – могучие сосны.

Подхватив сумки с едой, мы сразу отправились на берег реки. Взрослые вели себя как дети: они шумно восклицали, шутили и смеялись. Мы со Светой следом за ними шагали молча. Когда тропинка свернула в овраг, я протянул ей руку. Дальше мы шли, взявшись за руки. Мне это было приятно, Свете, скорей всего, безразлично. Несколько раз я наклонялся, срывал пышные цветы, собрал букет и, разделив его на три равные части, протянул нашим мамам и Свете. Мамы чуть не расплакались от радости, а Света вежливо кивнула.

На прогулке по берегу реки я рассказал Свете, как отдыхал в пионерском лагере. Там все было пропитано густым запахом карболки. Кормили плохо, невкусно, фрукты давали зеленые или гнилые. Нас дважды сводили искупаться на реку и в поход к памятнику войны. Остальное время дети слонялись по лагерю и кормили прожорливых комаров. Однажды скуки ради мы устроили политическую демонстрацию. Взявшись за руки, маршировали по лагерю и скандировали: «Свободу неграм Америки!», «Долой агрессивную военщину!», «Да здравствует наше счастливое детство!» Нас за это наказали мытьем общего туалета и сбором мусора. Почему – мы так и не поняли. На родительский день я умолял забрать меня домой, за что меня обругали родители, а потом и лагерное начальство. Единственное, что спасало от тоски, это чтение. Я брал книгу и забирался на прожекторную вышку, где комаров было меньше. С тех пор слово «лагерь» вызывало у меня спазмы горла. Поэтому, когда на следующий год папа сказал, что меня за отличную учебу и примерное поведение премировали путевкой в «Артек», я молча встал и сбежал на развалины. Там, лежа на траве, я планировал кругосветное путешествие пешком и напряженно вспоминал географию. Разыскали меня поздним вечером и надавали подзатыльников. Но больше это страшное слово в нашей семье не произносилось. Со слов «запах карболки» до последнего слова «лагерь» Света мне сочувствовала, как настоящий друг. Я ждал от этой поездки чего-то важного.

– Значит, ты уходил из дома? – спросила Света.

– Да. Со мной это было два раза, – признался я. – Понимаешь, мне вдруг кажется, что я никому не нужен. Будто я всем чужой. Тогда встаю и ухожу из дома путешествовать. Это страшно, это интересно! Идешь никому неизвестный, никому не отчитываешься. Идешь в дальние страны в загадочные места.

– Так почему же ты возвращался?

– Не знаю. Так получалось… Меня ноги сами домой приводили.

– Интере-е-есно, – протяжно вздыхала она, опуская глаза. – Интересно.

Те два дня казались сказкой. Мы собирали грибы и ягоды, купались, играли в волейбол, пекли на костре картошку. Бродили по берегу и говорили с рыбаками и пастухами. Один рыбак как раз выгружал из лодки добычу: корзину карасей размером с мужскую ладонь. Когда я восхитился уловом, он ухмыльнулся: «Да разве это рыба! Так, лягушка». Вечером разожгли костер и пекли картошку. Когда на черном небе зажглись яркие звезды, мы со Светой забрались на крышу и просидели там допоздна. Говорили почему-то шепотом, и снова стали друзьями. Света рассказала, как она видела ночное свечение моря. Папа ей тогда объяснил, что это скопление мелких рачков наподобие светлячков, а ей казалось, что Млечный путь купается в море, чтобы ярче светить и указывать путь кораблям.

Я рассказал о своих «фантазиях». Далеко-далеко живут счастливые люди, которые летают как птицы и плавают как рыбы…

– У них что, есть крылья и жабры? – прошептала взволнованно Света.

– Кажется, нет… Да нет же! – уверенно сказал я. – Они не такие, как мы. Они будто сделаны из света, понимаешь?

– Да, понимаю, – неуверенно кивнула она. – А ты что… тоже их знаешь?

– Да… Я не знаю… Ну, это же фантазии, правда?

– Ты рассказывай, Андрюша, – попросила она кротко.

– Там все не такое, как здесь. Там большие-пребольшие горы, совершенно прозрачная вода в реках и в море. Там небо такое огромное, как… любовь… Там всюду свет и никогда не бывает ночи. Там очень красивые цветы. Некоторые из них большие, как деревья. Мы с тобой хотим взлететь – и вот уже летим, как птицы. Прямо с неба мы с тобой падаем в море и летим… Нет уже не летим – плывем под водой. А она как воздух, только чуть погуще. Но мы и под водой будто летим, взявшись за руки. Мы вдыхаем сладкие ароматы. Мы постоянно слышим красивые песни, волшебные звуки. Мы с тобой большие друзья, нам весело и хорошо.

Меня будто несло под тугим парусом по волнам моей «фантазии». Я не знал, откуда мне это привиделось: во сне или сам выдумал. Просто говорил, что было на уме, и эти картинки оживали передо мной. Нас окружала черная ночь, а мне казалось, что все вокруг залито мягким светом. Я поглядывал на Свету и понимал, она чувствует то же самое. Мы сидели на теплой крыше, взявшись за руки. И мы… летали!

Воскресным вечером, усталые и тихие, мы возвращались домой. Слева и справа проплывали поля, реки, леса; впереди блестел асфальт дороги с редкими машинами. А чуть дальше из-за горизонта поднимались белые высокие дома, над которыми в полнеба золотился роскошный закат солнца. Олег Иванович включил радиоприемник. Знакомый баритон пел: «Я люблю, тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно». Мы слушали молча. Наверное, это и есть счастье: благодарно любить то, что дает жизнь.

Касание мира иного

Мои школьные и дворовые друзья, как сговорились, стали интересоваться кто чем: спортом, книгами, радио, моделями самолетов и кораблей, посещали фотокружок и учились танцам. По субботам у нас принято было ходить в кино. Кажется, именно кино и стало влиять на наши увлечения. Например, после просмотра «Трех мушкетеров» из библиотек пропали сочинения Александра Дюма, и мне приходилось записываться в очередь или искать по частным собраниям. Часто выручали друзья или родители. То же повторилось, когда мы посмотрели экранизации Майн Рида, Джека Лондона и Конан Дойля. А были еще дивные сказки про Морозко, Василису Прекрасную. Позже – Пушкин, Лермонтов. Зовущий в светлую даль Шукшин и поднимающий ввысь Тарковский.

Юра уговорил меня записаться в фотокружок. Мы стали бегать всюду с фотокамерами, «снимать» все, что стоит и движется. В темно-красной лаборатории, затаив дыхание, наблюдали, как на белой бумаге, погруженной в проявитель, появляется изображение. Это увлечение не мешало нам паять радиоприемники, чтобы по ночам под одеялом слушать запретную джазовую музыку, читая при этом с фонариком детективы.

Аня с Иришкой приглашали меня в театр. Обычно мы сидели на первых рядах, и я терпеливо наблюдал, как напрягаются вены на горле актера, выкрикивающего глуповатые реплики, как брызгает он слюной и поднимает пыль со сцены, по которой громыхают его обшарпанные каблуки. Мне все это казалось чем-то искусственным, не имеющим к реальной жизни никакого отношения. Девочкам я об этом говорить не смел: они-то, в отличие от меня, театральную бутафорию почитали за великое искусство.

Меня больше всего тянуло на природу, где много воздуха, света, воды – жизни. Как-то на день рождения мне подарили китайский фонарик с круглыми батарейками. Мы с Павликом его покрыли гидроизоляцией – залепили щели пластилином – и со старой корзиной уходили на реку. Вечером, когда в глубине воды сгущалась черная тень, мы ставили на дно корзину с кусочками мяса. В корзину опускали на веревке горящий фонарь и… поднимали глаза к небу. Над водой витали влажные запахи тины, рыбы и бензина. Позвякивали лодочные цепи, вяло плескалась рыба, где-то далеко гудела электричка, а над нами загорался таинственный Млечный путь.

– Павлик, а как ты думаешь, зачем нужны звезды?

– Для красоты, наверное, – пожал он плечами.

– Мне Дима рассказывал, что звезды больше Солнца. Их так много, что и сосчитать невозможно. Сколько же нужно работать, чтобы это придумать, сделать и следить за ними. И все только для того, чтобы кто-то любовался?

– Да. А ты думаешь, этого мало?

– Не знаю, друг. Но даже если только для красоты, то можно было их тут повесить, – поднял я палец к небу.

– Ну что будем поднимать? Там раков уже, наверное!..

– Да ну их… Куда они денутся? Давай еще посидим, посмотрим.

Наше созерцание нарушила Ира. Она неожиданно вышла из фиолетовых кустов с розовой кастрюлей в руках: «Мальчики, я подумала, может, вы голодны. Вот, поешьте бабушкиных щей». Мы сурово зашикали на нее. Вздохнули, взяли протянутые алюминиевые ложки и стали прямо из кастрюли хлебать холодные щи с блестками застывшего жира. Вообще-то мы их не любили. Вот окрошка – да. Особенно, если с огурцами и с ядреным домашним квасом. А что щи… Там эта капуста, вареный лук – все какое-то скользкое… Нет, щи – только из-под палки, с горчицей и с видом на парочку поджаристых котлет.

Но в тот миг все было чудесно: и эти безумно вкусные холодные щи с подсохшим белым хлебом, и …мигающие звезды на черном небе. И плеск душистой воды о борт лодки. И даже нежданное вторжение Иры, которая молча улыбалась и смотрела то на нас, то на блескучую воду, то на роскошное манящее небо.

Помню, однажды Дима пригласил меня домой и, закрыв дверь своей комнаты на крючок, открыл передо мной книгу «Расследование преступлений». Эту книгу привез из-за границы его папа, большой начальник. Книга шокировала нас цветными фотографиями трупов и сухими подписями: «Поза «боксер», характерная для сгоревшего трупа», «Самоубийство путем самоподрыва гранатой, размещенной во рту», «Множественные колото-резаные ранения, нанесенные убийцей в состоянии аффекта», «Разложение трупа в стадии жировоск» и так далее. Нас тошнило, мы закрывали книгу и жадно пили воду, но вновь открывали и упорно смотрели, смотрели.

Всю следующую неделю я думал о хрупкости человеческой жизни. Во мне появилась острая жалость к людям и к самому себе. Как же так, вот мы ходим, едим, учимся и работаем. У нас есть кино, книги, летом цветы и зимой снег. Мы влюбляемся и дружим, мечтаем и тоскуем, смеемся и плачем. И вдруг заболеваем, или подходит убийца, или война, или кирпич на голову, или машина задавит – и все, конец! А куда девается наша любовь, мамина нежность, суровая отцовская дружба, пение птиц, шелест дождя, скрип снега под ногами, сладкое томление и счастье влюбленности – это что, сгинет? Все напрасно? Но ведь в этой жизни все так разумно, правильно, красиво. Не может быть, чтобы смерть все это могла уничтожить. Нет, невозможно!

Доел жареную картошку, ополоснул тарелку и выглянул в окно. Там за доминошным столом сидел над шахматной доской Дима. Я выбежал во двор и присел рядом. Он, почти не глядя, передвигал фигуры по клетчатой фанере, листал книгу и хрустел кукурузными палочками. Его соперник, старшеклассник с длинным чубом, весь красный и взъерошенный, не обратил на меня внимания. Я горячо зашептал Диме на ухо о своих переживаниях, а он сонными глазами посмотрел на меня и скучно вздохнул.

– Знаешь, Андрюха, ерунда все это.

– Как же ерунда, если все может закончиться в любую секунду.