При дворе последнего царя. Воспоминания начальника дворцовой канцелярии. 1900-1916

Находясь в Ливадии, царь слег с довольно серьезной формой тифа. До того как был поставлен точный диагноз, Фредерикс попросил императрицу о встрече через одну из ее фрейлин. Императрица спустилась в сад, но, когда узнала, что министр хочет видеть царя, категорически отказала. Ему пришлось долго объяснять, что по законам империи личное общение императора с членами правительства не должно прерываться ни на минуту. Если царь не может принять министров, необходимо немедленно назначить регента.

Императрица с негодованием отвергла последнее предложение, но обещала, что разрешит Фредериксу завтра утром посетить больного царя, но только ему одному. Фредерикс ушел в полном смущении и недоумевал, что предпринять. Он попросил придворного врача доктора Гирша во время следующей консультации передать царю, чтобы ему разрешили ежедневные посещения, хотя бы на несколько минут. Таким образом буква закона будет соблюдена.

Так и сделали. Косвенным образом выяснили мнение царя по поводу регентства – Фредерикс спросил, не вызвать ли к царю брата Михаила. Но царь присоединился к мнению жены:

– Нет, нет! Миша все приведет в беспорядок. Ему так легко навязать чужое мнение.

В конце концов было решено, что Фредерикс будет ежедневно посещать царя, а все доклады других министров будут доставляться через него.

Однако это оказалось совсем не легко, а фактически невозможно выполнить.

Императрица охраняла комнату больного, словно цербер. Она не пропускала даже тех лиц, за которыми посылал сам царь. Что касается Фредерикса, то время его визитов было ограничено несколькими минутами, причем он должен был сидеть за ширмой, отделяющей его от царя, так что разговаривать с ним было невозможно. Следствием этого стало накопление срочных дел.

Именно на этом этапе императрица взяла за практику отдавать «приказы», касающиеся государственных дел. До этого она имела дело только с фрейлинами и женской обслугой, занимавшейся детьми. Неожиданно, в течение дня, мы увидели, как она прибрала к рукам управление государством.

В то время у императрицы было три фрейлины: княжны Е. Оболенская и С. Орбелиани и А. Оленина – демонстративно малое число.

Императрица вызвала из Рима княгиню Марию Викторовну Барятинскую, бывшую свою фрейлину, с которой она не поддерживала отношений около трех лет. Эта дама, обладавшая энергией и здравым смыслом, сразу же стала чем-то вроде начальника штаба при императрице. Она обсуждала со мной и с министрами проблемы, которые императрица желала уладить, и «подготавливала» решения, угодные ее госпоже. Мы сразу поняли, что «приказы» ее величества выходят за рамки мелких распоряжений, отдаваемых «полковникам от котлет» (так прозвали младших офицеров, занимавших второстепенные должности при дворе, чей круг ответственности во дворце был весьма ограничен), и посягают на сферу деятельности министров. Это привело к тому, что Фредерикс иногда оказывался в неловком положении, особенно когда фрейлины, передавая «приказы» императрицы непосредственно его подчиненным, просили их не разглашать эти приказы и не сообщать о них министру двора.

Мы начали осознавать непригодность императрицы к выполнению задач, которые она перед собой ставила.

Немка по рождению, Александра Федоровна была принцессой из мелкого германского княжества и на всю жизнь осталась провинциалкой. Прекрасная мать, экономная и домовитая хозяйка, она так и не приобрела качеств, присущих настоящей императрице. Ей не удалось стать русской ни в мыслях, ни в поведении. До самого своего трагического конца она не научилась свободно говорить по-русски; этот язык она употребляла, только отдавая приказания слугам или беседуя с православными священниками. Это было тем более странно, что ее собственная сестра, великая княгиня Елизавета Федоровна, полностью и быстро обрусела. Елизавета внушала всем своим знакомым любовь и восхищение. Императрица даже не пыталась следовать примеру сестры.

Припоминаю случай, происшедший во время визита их величеств в Крым. Императрица ждала ребенка. По выезде из Санкт-Петербурга она сказала министру двора, что по пути не хочет никаких приемов и толп в городах, через которые они будут проезжать. Фредерикс проинформировал об этом министра внутренних дел.

Несмотря на все предосторожности полиции, когда мы прибыли на одну из маленьких станций, увидели толпу нарядно одетых людей. При виде их императрица тут же задернула все занавески на окнах.

Местный губернатор стоял на платформе и просил, чтобы его величество подошел к окну; он понимал, что было бы преступлением разогнать толпу, которая прождала на станции большую часть вечера, чтобы хоть мельком увидеть своего государя. Он говорил, что народ, собравшийся на станции, обожает императора и нельзя, чтобы жандармы вытолкали людей отсюда.

Фредерикс прошел в купе их величеств и передал им обоснованные слова губернатора. Царь сделал было шаг к окну, но императрица тут же произнесла, что он не имеет права даже косвенно поощрять «лиц, ослушавшихся его приказов». Фредерикс сделал еще одну попытку убедить их величества. Царь уступил и подошел к одному из окон. Энтузиазм толпы был неописуем. Но императрица ни на сантиметр не отодвинула свою занавеску. Дети приникли лицами к щелям между занавесками и оконными рамами. Им тоже было строго-настрого приказано не показываться.

Мария Федоровна, вдовствующая императрица, каким-то образом прознала про это вмешательство Фредерикса и прокомментировала:

– Если бы ее не было, Николай был бы вдвое популярней. Она типичная немка. Она считает, что царская семья должна быть «выше всего этого». Что она хочет этим сказать? Выше преданности народа? Нет нужды прибегать к вульгарным способам завоевания популярности. Ники и так обладает всем тем, что необходимо для народной любви. Все, что ему нужно, – это показывать себя тем, кто хочет его лицезреть. Сколько раз я пыталась ей это разъяснить. Она не понимает; возможно, и не способна это понять. А между тем как часто она жалуется, что народ к ней равнодушен.

Фредерикс сам рассказал мне об этой беседе, сразу же после аудиенции у Марии Федоровны.

Проблема карет

Это был не единственный случай; узость взглядов императрицы – узость, воспитанная в маленьком гессенском княжестве на Рейне, – порождала множество проблем.

Во время визита в Компьен Александра Федоровна создала неразрешимую проблему из вопроса об экипажах.

Этикет требовал, чтобы царь ехал вместе с президентом Лубе в первом экипаже. Императрица должна была следовать во втором экипаже с госпожой Нарышкиной, своей гофмейстериной.

Все шло хорошо до тех пор, пока царю не пришлось отправиться верхом на маневры. По существующим процедурным правилам президент Французской республики должен выезжать к войскам не иначе как в экипаже. Таким образом, он не мог последовать примеру царя. Он должен появиться в карете – но в какой?

– Ну конечно же, – объяснил нам месье Крозье, начальник протокольного отдела, – в карете императрицы, рядом с ней.

Однако императрица и слышать об этом не хотела. Царь всея Руси у всех на виду «сопровождает» президента верхом на лошади! Неслыханно! Президент должен ехать в отдельной карете, хотя это будет выглядеть так, будто он член царской свиты.

Наконец мы нашли компромиссное решение, позволявшее пощадить чувства французов. Мы прибегли к уловке. Месье Крозье было отправлено следующее послание:

«Царь отправится в карете президента Лубе. По прибытии на место маневров он пересядет на коня. Возможно ли будет к этому моменту подать второй экипаж, чтобы туда пересела мадам Нарышкина, а президент занял место подле императрицы?»

– Президент Лубе, – утверждали наши церемониймейстеры, – никогда не подвергнет даму в возрасте, одну из самых высокопоставленных особ при дворе, подобному унижению.

Французы, галантные как всегда, уступили нашим доводам, и президент Лубе остался в своей карете.

Для пересмотра протокола пришлось возобновить обсуждение. До самого последнего момента французы настаивали на том, чтобы президент сопровождал императрицу в ее экипаже. Но она настояла на своем и осталась в карете вместе с мадам Нарышкиной. Президенту Лубе пришлось довольствоваться вторым экипажем, в котором он ехал с премьер-министром Вальдеком-Руссо.

На следующий год, когда президент Лубе нанес ответный визит в Россию, возникла та же проблема. Не могло быть и речи о том, чтобы главе дружественного государства не нашлось места в карете императрицы.

На этот раз императрица придумала другую хитрость. Царь поедет верхом; президент – в карете императрицы, но ее переделают в подобие семейного шарабана: сзади установят два кресла для императрицы и президента, а два спереди, обращенные к лошадям, – для вдовствующей императрицы и великой княгини Елизаветы Федоровны.

Такой экипаж был построен.

Но теперь протесты посыпались со стороны Марии Федоровны. На государственных экипажах не было кучеров – ими управляли форейторы, следовательно, передняя часть, где должна была сидеть вдовствующая императрица, выглядела как сиденье кучера; она походила на ящик, да еще, к ее неудовольствию, приподнятый.

Но последнее слово осталось за молодой императрицей. Вся церемония прошла так, как и была задумана.

Инцидент с «Готским альманахом»

У императрицы было весьма своеобразное представление о могуществе русского царя. Я вспоминаю инцидент с «Готским альманахом». Ее величество вообразила, что я, как руководитель дворцовой цензуры, мог навязать ее волю редакции справочного издания, выпускаемого за границей.

Однажды по возвращении из Царского Села Фредерикс сказал мне, что императрица крайне недовольна каким-то заголовком в «Альманахе». Она пожелала, чтобы редакция изменила заголовок, посвященный династии российских царей. В «Альманахе» ее называли «Династия Гольштейн-Готторп-Романовых».

Редакция «Альманаха» должна была изъять две первые фамилии; если она этого не сделает, то это издание на территории России будет запрещено.

Я уже имел множество проблем с этим вопросом Ежегодно редакция «Альманаха» присылала мне гранки страниц, относящихся к России. И ежегодно я вписывал имена вновь назначенных сановников и вычеркивал слова «Гольштейн-Готторп». И ежегодно редакция вносила в текст все сделанные мной поправки, за исключением последней; она оставляла название «Гольштейн-Готторп» неизменным. В конце концов я написал им письмо и получил ответ, что, по их мнению, название династии нельзя изменить, поскольку император Павел являлся сыном герцога Гольштейн-Готторпского.

Запретить ежегодник, известный во всем мире, на мой взгляд, значило сделаться всеобщим посмешищем, и я умолял Фредерикса подать от моего имени прошение царю отменить приказ императрицы. Фредерикс предпочел отправить мое прошение прямо к императрице. Она немедленно послала за мной.

– Вы действительно не можете сделать так, чтобы этих двух слов не было?

– Я уже писал редактору, – ответил я, – и получил отказ.

– Ну а если я уполномочу вас заявить, что это мое желание, чтобы этих двух слов не было?

– Тогда нам могут привести выдержки из исторических документов, которые доказывают, что династия должна носить имя Гольштейн-Готторп-Романовых. Они могут также выступить в прессе с какой-нибудь неприятной статьей.

– Тогда не остается ничего другого, – заключила императрица, – как запретить распространение этой книги в России.

– Но, мадам, это еще хуже. Эта мера вызовет мировой скандал. Во всем мире будут говорить, что совершенно легальное издание, да к тому же аристократический альманах, запрещено в России! Сразу же отыщут спорные слова и начнут их обсуждать. Судя по всему, в русском обществе никто не обращает никакого внимания на название династии. А если закон, запрещающий альманах, будет принят, то единственным предметом разговоров в дипломатических кулуарах станет именно эта деликатная проблема.

В конце концов я предложил, чтобы великая княгиня Виктория Федоровна, урожденная княжна Саксен-Кобург-Готская, попыталась найти способ убедить главного редактора альманаха прислушаться к нашим доводам.

Императрица показала, что аудиенция закончена, и больше никогда не возвращалась к этой теме.