Царьградская пленница

– Аминь! – раздалось из кельи.

– Дома! – обрадовался племянник. – А то по месяцу его не бывает: в другие города уезжает.

– Зачем? – удивился Зоря.

– Про разные дела узнаёт, что там случились, и в летопись записывает.

Неждан и Зоря вошли, до земли поклонились обитателю кельи. Геронтий был уже стар, но еще бодр и прям, с величавой осанкой. В монахи он ушел в юности, прельщенный возможностью изучить книжную премудрость. Это ему удалось, и теперь он славился в Киеве как один из первых грамотеев и единственный летописец.

Геронтий ни перед кем не унижался, даже с большими боярами держался как равный, зато с низшими старый монах был неизменно приветлив в обращении.

– А, это ты, Василий, – ласково сказал Геронтий, увидев племянника. Всё ли дома подобру-поздорову?

– Все ладно, – ответил парень. – Батюшка с матушкой велели тебе кланяться. – Неждан снова поклонился.

– За привет спаси бог. Это кто же с тобой?

– Это друг мой на всю жизнь. Без него меня на дне речном раки бы ели.

И Неждан рассказал о том, что недавно случилось с ним на реке. Монах горестно изумлялся, вздыхал. Закончив свой рассказ, Неждан промолвил:

– А мы с Зорькой пришли посмотреть, как ты летопись пишешь.

– Вот что вам желательно увидеть, отроки? Се – доброе желание, и я вас удоволю.

Геронтий снял с полки пергаментный свиток, баночку с чернилами, отточенное гусиное перо. Он развернул свиток на столе, прижав его сверху и снизу чисто вымытыми камешками, и шутливо сказал, обмакнув перо в чернила:

– Какое же памятное событие запечатлеет в сей день мое перо? Не то ли, как некий неразумный отрок искушал судьбу худыми деяниями и за то чуть не принял безвременную кончину?

Неждан покраснел и умоляюще пробормотал:

– Не надо, дядя, не надо, я ведь больше не буду!

Геронтий добродушно рассмеялся.

– Попугал я тебя, чадо. Невместно было бы заносить такое в летопись, где повествуется о событиях важных в жизни народной. Вот я как раз приступаю к рассказу о том, как печенеги разорили о прошлом годе княжью вотчину Черторый…

Зоря так и замер, прислушиваясь. А монах медленно читал появлявшиеся на пергаменте строки:

– «Лета от сотворения мира в шесть тысяч пятьсот тридцать осьмое в месяце травне, набежали злые нехристи на вотчину Черторыйскую, яже расположена в четырех поприщах от стольного града Киева. И бысть тамо разорение велие и погибель, и вопль, и стон людской…»

Зоря не выдержал и всхлипнул.

Удивленный Геронтий спросил племянника:

– Что подеялось с отроком?

– Его матушку родимую неверные при том набеге увели.

– Ах, горемычный!.. – вздохнул старик и стал утешать Зорю.

Успокоившись, тот робко спросил монаха:

– Скажи, отче святый, эти черненькие закорючки тебе одному ведомы?

– Как – мне одному? – удивился Геронтий. – Их всякий грамотный поймет.

– Так, значит, по ним другие люди скажут те же самые словеса, что ты сей час произносил?

Зоря впервые в жизни близко видел книгу.

– Коли бы не так, зачем бы я тратил на оное занятие отпущенную мне господом недолговечную жизнь? – просто ответил Геронтий. – И век пройдет, и два, и более, но когда житель будущих времен возьмет мой свиток, он узнает о минувшем так же верно, как ежели бы я ему собственными устами рассказал.

Зоря слушал старика с горящими восторгом глазами.

Глава одиннадцатая

Двуликий Андрокл

Ювелир Андрокл, купивший Ольгу и Ондрея Малыгу, не был хорошим человеком.

Жадный, завистливый на чужое добро, он выше всего на свете ценил богатство и пробивался к нему любыми путями. Но Андрокл был рачительным хозяином, берег свое имущество, а рабы составляли не последнюю его часть.

Рабов у ювелира было до полутора десятков; некоторые из них обзавелись семьями.

Четверо, искусные мастера, работали в его эргастерии под присмотром сурового старика Феофила. Остальные рабы и рабыни занимались по хозяйству: кто в пекарне, кто в конюшне, кто по двору и дому. Их содержали в строгости, но хорошо одевали, сытно кормили, не изнуряли работой.

Андрокл был видным членом цеха[46 - Цех – в средние века объединение мастеров одного ремесла] аргиропратов и даже питал честолюбивую надежду стать его выборным старейшиной. А для этого надо было поддерживать свою добрую славу. Андрокл не хотел, чтобы по городу разнеслась молва, что он экономит на содержании своих рабов. И Андрокл отказался от такой экономии, тем более что она была бы невелика.

Андрокл, как большинство его собратьев аргиропратов, занимался ростовщичеством.

Царьградские ростовщики были беспощадны. Они даже мертвых должников выкапывали из могил под предлогом взыскания долга. Можно ли придумать худшее надругательство над человеком!

С совиной физиономией, с полными бритыми щеками Андрокл был двуликим, как некогда римский бог Янус.[47 - Один из древнеримских богов. Ему был посвящен первый месяц года януарий (январь). Изображался с двумя лицами, обращенными в разные стороны; одно лицо было злое и мрачное, другое улыбалось] Своим домом он правил, как справедливый и добродушный хозяин, и наказывал челядь только за серьезные провинности. А в отдельной комнате своего эргастерия, где он вел деловые разговоры с клиентами, он становился другим человеком – несговорчивым, жестоким.

Немало приходило к Андроклу легкомысленных людей, особенно из тех, кто брал взаймы в счет будущего наследства. Расточители чужого богатства, не читая, подписывали векселя.

Из должников самую большую выгоду Андроклу приносил Евмений, настоятель церкви Влахернской богоматери,[48 - Этот храм, один из самых почитаемых в Царьграде, был построен еще в V веке нашей эры] находившейся в северной части города, у Золотого Рога.

Это место, значительное и доходное, досталось Евмению не за его заслуги, а потому, что за него похлопотал дядя – великий сакелларий[49 - Великий сакелларий (греч.) – духовный сановник при патриархе, осуществлявший верховный надзор за денежным хозяйством монастырей] Гавриил.

Евмений любил устраивать богатые пиры, на которые собирал городскую знать. Очень много денег он проигрывал на скачках. Церковных доходов на такую разгульную жизнь не хватало, и приходилось занимать у ростовщика.

Ольга привыкала к своему новому положению. Ее хозяйка Доминика, стройная маленькая женщина, портила свое красивое лицо чрезмерным употреблением притираний: гречанка румянила щеки, белила лоб и подбородок, красила губы, брови, ресницы.

У маленького Стратона няньки менялись часто. Последняя из них, египтянка, плохо смотрела за ребенком, и тот чуть не попал под карету во время прогулки.

Египтянку продали на плантации, и ее место заняла Ольга.