Время перемен

– После изоляции Объекта ситуация несколько стабилизировалась,– продолжал специальный координатор.– Руководство базой взял на себя один из второстепенных начальников-военных, который предпринял попытку Объект уничтожить и потерпел неудачу. А потом появились мы.

– Установлено, почему у тех, кто выжил, сгорели мозги? – поинтересовался я.

– Предположительно, от очень сильного эмоционального воздействия,– ответил Хокусай.– Механизм передачи этого воздействия не ясен. У нас эмпатия проявляется совершенно иначе. Но вполне очевидно, что воздействовал именно Объект, причем скорее всего – бессознательно, даже стихийно. Судя по некоторым данным, Он сам был, мягко говоря, в расстроенных чувствах. Сомнительно, чтобы подобное эмоциональное состояние было обычным для разумного существа.

– Ужас…– пробормотал я, передернув плечами.

– Нет, скорее глубокая депрессия,– сказал Хокусай.– По крайней мере, этой точки зрения придерживаются наши специалисты. Депрессия, которую он эмпатически проецировал на всех, кто вступал с ним в контакт. Депрессия такой силы, что даже самый крепкий рассудок не выдерживал.

Ну да, именно так, подумал я. Страдание, невыразимая печаль, ощущение невосполнимой потери… Ужас возник в тот краткий миг, когда наши глаза встретились. До этого было другое… А то, что возникло… Нет, это был не страх происходящего, а страх того, что может произойти… Я знал это чувство, потому что уже испытал его однажды: давно, еще кадетом, когда на экзамене по пилотированию у моего «крыла» отключился блок питания и оно сорвалось в штопор прямо над спальными кварталами Гражданки. Несколько секунд я пытался как-то выровняться, уйти… А когда понял, что не сумею…

Питание восстановилось за девятнадцать секунд до контакта с землей, и автопилот (я бы уже не успел) вывел «крыло» из штопора. Потом выяснилось: авария была запланированная, а экзамен я сдал на «хорошо». Но ужас от того, что мое «крыло» падает на жилые дома, я запомнил навсегда. Может, Он как-то ухитрился инициировать во мне это воспоминание?

А Хокусай тем временем продолжал говорить.

– …В ужасе, в шоке, в депрессии… Не важно. И он заражал своим состоянием тех, кто оказывался поблизости, тех, входил с объектом в прямой зрительный контакт. Но только в прямой. В записи эффект полностью пропадает. Еще одна загадка.

– Танимура-сан, от чего Он умер? – спросил я.

– От чего Он умер, мы знаем,– сказал Хокусай.– Физиологическая причина смерти нам известна, пусть даже сам механизм разрушения мозговых тканей – еще одна загадка. Вопрос – почему?

– Почему? – автоматически повторил я.

– Наши аналитики считают: Объект психологически сломался. Его инфернальная печаль и иные негативные чувства, предположительно связанные именно с перемещением, достигли максимума – и мозг бедняги взорвался изнутри.

– Может, я был последней каплей? – Я пытался иронизировать, но Хокусай ответил совершенно серьезно:

– Может. Аналитики это допускают. И они очень рассчитывают на твою помощь.

– Разумеется,– сказал я, уже решив: ни слова не скажу о своих предположениях. Скорее всего, мне просто не поверят и прилепят ярлычок «расстройство психики». А если кому-то моя идея все же покажется интересной, то наши умники сделают все, чтобы превратить меня в образцовую морскую свинку. Ни тот, ни другой варианты меня, естественно, не устраивали.

– Разумеется, я постараюсь помочь. Но, Танимура-сан, я видел Объект лишь несколько мгновений. Может, стоит поискать лучших свидетелей? Например, работников комплекса. Да и записи у вас есть…

– Ты меня невнимательно слушал, Артём,– недовольно произнес специальный координатор.– Да, у нас есть записи. Сотни часов видеосъемки. Но их можно смотреть хоть сутки – без всякого вреда, если не считать утомления глаз. Той составляющей, от которой люди сходили с ума, информационные носители не зафиксировали. Ты – единственный живой, вернее, выживший контактер.

– Можно вопрос, Танимура-сан?

– Давай, майор.

– На Объекте был комбинезон. Он был на Нем с самого начала?

– Нет. Объект снял его с трупа одного из визитеров.

– Еще вопрос: в желудке Объекта обнаружили остатки растительной пищи. Его что, кормили?

– Нет. Он нашел продукты в подсобке бункера экспериментальной зоны.

– Все продукты – растительного происхождения?

– Не только. Замороженные бифштексы – тоже. Понимаю, к чему ты клонишь,– кивнул специальный координатор.– Ты обратил внимание на его клыки. Нет, несмотря на клыки, наши умники считают, что Объект не был хищником. У его кишечнике другой набор ферментов.

– Важнее то, что он оделся и нашел еду,– заметил я.– То есть проявил намерение жить.

– Согласен. Однако Он все-таки не человек. Возможно, поиск пищи у Него – безусловный рефлекс. Возможно, это был механический процесс. Такой, как у тебя сейчас.

Он был прав. Сейчас я ел, не чувствуя вкуса пищи.

– Я удовлетворил твое любопытство? – осведомился Хокусай.

– Отчасти.

– Ты понимаешь, Артём, что ты – единственный, кто видел Объект воочию и способен об этом рассказать?

– Понимаю,– кивнул я.– Остается только выяснить, что именно я должен рассказать сверх того, что все уже слышали. Боюсь, мне придется согласиться на гипноз…

– Придется,– кивнул Хокусай.– И не только на гипноз. Я сожалею, майор, но ты сам понимаешь…

Я понимал. Но все равно перспектива не радовала.

Меня выпотрошили и высушили, как воблу. Всё выжатое из меня слили команде «умников» под командованием самого доктора Карло Праччимо, лучшего в «Алладине» специалиста по решению нерешаемых задач.

Но ни гипноз, ни прочие техники сканирования моей памяти не принесли значимых результатов. Не считая головной боли и легкой раскоординированности у исследуемого, то есть у меня, и глубокого разочарования – у моих психопрозекторов.

Впрочем, они не могли даже предположить, что я намерен скрывать нечто, имеющее отношение к «трехглазому пессимисту», как неформально окрестили Объект умники. Но я это сделал. Скрыл. Я умею. Любой разведчик это умеет: скрыть ту информацию, которую не следует разглашать ни под гипнозом, ни под… иными воздействиями. Возможно, это было не вполне лояльно с моей стороны по отношению к «Алладину», но перед гипнозом я заблокировал не только личные воспоминания, но и кое-что еще. Конечно, любой блок можно «взломать», но это дело долгое, сложное и чреватое выходом из строя дорогостоящего механизма, коим является человеческий мозг.

Зачем я это сделал? Честно говоря, я и сам не знал. Интуиция, предчувствие, желание сохранить нетронутыми кое-какие еще не оформившиеся догадки… Не знаю. Но я это сделал. Я не поделился с ними своей догадкой-гипотезой. О том, что Он умер, потому что увидел меня.

За те три недели, что я проторчал на нашей базе в Океании, дело «трехглазого пессимиста» раскручивали с бешеной силой. Силы и средства, выделенные на него, были сравнимы с теми, какие в свое время были привлечены, чтобы раскрутить взаимосвязь между генными геронтологическими проектами и проявлениями феномена спонтанной деструкции. Дело раскручивалось… Но буксовало. Я подал рапорт с просьбой присоединить меня к группе Праччимо уже не в качестве «подопытного», а как полноправного сотрудника. В ответ на это меня выставили вон.

– Ты полевик, а не аналитик,– пресек Хокусай мою попытку принять участие в мозговом штурме.– Ты в официальном отпуске три года не был, так?

– Не был,– согласился я.– Но в отпуске я не нуждаюсь, господин специальный координатор. Если вы полагаете неэффективным использовать меня в аналитической работе, прошу задействовать меня в полевых операциях, господин специальный координатор!

Я обиделся. Я ведь в «Алладин» из Российской разведки пришел. И там тоже не при дверях с лазером стоял, а штабс-капитанские погоны носил на плечах. А у нас в России, в Департаменте внешней разведки, штабс-капитаны с оружием наперевес не бегают, даже в Управлении контроля внештатных ситуаций. Те, у кого извилины есть, ими и трудятся. И когда в «Алладине» по результатам тестов меня определили в «полевики», был весьма удивлен. Позже, правда, выяснилось, что в «поле» меня не за тупость сослали, а совсем наоборот. Потому что сочли перспективным для руководящей, то бишь координаторской работы. А путь в Координаторы лежал только через «поле» – таково было неписаное, но строгое правило. И я этому рад, потому что «полевик» «Алладина» – это лучшая из профессий. То есть это такая работа, после которой всё прочее в мире кажется пресным и бесцветным.

Короче, ни малейшего желания идти в отпуск у меня не было.

– Я в рабочей форме, господин специальный координатор! – металлическим голосом отчеканил я в лучших традициях Императорской военной школы.– Готов выполнить любое задание по «полевому» профилю!

Хокусай хмыкнул.

– Есть мнение,– сообщил он,– тебя от полевой работы временно отстранить. Желаешь знать почему?

Я желал.

– Потому что ты у нас нынче единственный и неповторимый, как английская королева. И велено твоим драгоценным организмом не рисковать.

– А чем я рискую здесь, на базе? – осведомился я.– Из меня что, плохой аналитик?