Крокодил

Но чрез несколько мгновений робкий звук рояля достиг до нас.

Батеев прыснул.

– Ведь это Крокодил играет! – воскликнул он.

Мы тихо подошли к дверям зала. Действительно, неуклюжая и тучная фигура Крокодила виднелась за роялью. Указательным пальцем заскорузлой руки он странствовал по клавиатуре и, видимо, подбирал ноты. Я прислушался: было некоторое сходство с «Лучинушкой». Но часто верный звук сопровождался ужаснейшим диссонансом, и тогда Крокодил тяжко вздыхал.

Принесли свечи, и мы вошли. Крокодил конфузливо поднялся из-за рояля и, отираясь гремящим своим платком, опустился на стул.

– Любишь? – спросил Батеев, указывая на рояль.

– Штука важная, – ответил Крокодил и улыбнулся.

– Ну, погоди, барыня придет. Она тебя утешит.

Мы вступили в посторонние разговоры. Крокодил упорно молчал и потел. Я его попробовал втянуть в разговор. Это оказалось положительно невозможным: он путался и не понимал самых простейших вещей. Часто отвечал совершенно невпопад и, видимо, страдал. Тогда мы его оставили в покое.

– Где же будет барыня? – спросил он немного спустя и покосился на рояль.

– Придет, придет.

Действительно, Олимпиада Петровна скоро присоединилась к нам. Она с достоинством заявила, что отвешивала провизию для рабочих.

– Говядинку-то получше давайте! – вымолвил Крокодил.

Олимпиада Петровна ничего на это не ответила. Тогда Петр Петрович со смехом заявил ей о меломанстве Крокодила. Это и в ней возбудило веселость. Она села за рояль и разразилась шумными solfedgio[2 - Сольфеджио (итал.).]. Лицо Сазона Психеича преобразилось. В глазах засветилось живое и теплое участие. Он подсел к Олимпиаде Петровне и в наивном восхищении смотрел на ее руки. Она заиграла из «Жизни за царя»[3 - «Жизнь за царя» – заглавие, заменившее по приказу свыше авторское название оперы «Иван Сусанин» (1836) М. И. Глинки (1804–1857).], затем из «Фауста», из «Тангейзера»[4 - «Тангейзер» – опера Рихарда Вагнера (1813–1883); опера была создана в 1845 году.]. Крокодил слушал, не меняя позы и выражения. Только пухлое лицо его, казалось, все более и более светлело и вместе с тем переполнялось какой-то странной привлекательностью. Наконец Олимпиада Петровна заиграла «Не белы-то снежки». Крокодил не утерпел: как-то странно шевельнув носом, он всхлипнул и в умилении произнес:

– Вот, вот, оно самое!.. Самое оно и есть!.. – затем с каким-то азартом загремел своим платком.

Потом мы перешли к чайному столу. Крокодил снова впал в недвижимое свое состояние и только и делал, что глотал чай.

– У вас, кажется, есть рояль? – спросила его Олимпиада Петровна.

Он встрепенулся.

– Чего это-с?

Ему пояснили.

– Завел, завел, – ответил он и опять улыбнулся, – только у меня вроде, например, как веялка: вертишь ее, ну она и разделывает. Ничего, здорово разделывает. Семьсот целковых…

– Ну, что же мы насчет амбара-то, сойдемся или нет? – прервал его Батеев.

Крокодил допил свое блюдечко.

– Завтра с артелью подумаю, – сказал он.

– Да ведь хорошая цена.

– Как артель.

Петр Петрович пожал плечами и постучал пальцем по самовару. А мне снова захотелось поисповедовать Крокодила.

– Какую вы пользу берете с артели? – спросил я.

– Разную берем пользу, – ответил Крокодил.

– Однако же?

– Мы лесом торгуем, – .неожиданно произнес он после маленькой паузы.

– Ну так что же?

– За лес берем пользу.

– Я у него лес беру, – пояснил мне Батеев, – и почти все наши помещики берут.

Крокодил помолчал.

– С подрядов берем десятую копейку, – задумчиво продолжал он и снова помолчал. – Комиссионные берем… – прибавил он. – За подожданье берем… Лавку имеем для артели…

Все это проговорил он, как будто с трудом вспоминая.

– А велика ваша артель?

– Человек сто двадцать.

Вечер закончился неожиданным казусом. Передняя вдруг переполнилась сдержанным топотом мужицких сапогов, и неуверенные голоса требовали барыню. Лицо Олимпиады Петровны покрылось багровыми пятнами. Она быстро вышла в переднюю. Голоса сразу загудели.

Мы тоже пошли туда.

– Воля ваша, сударыня, а мы голодать не согласны, – говорил красивый парень, выступив вперед. За ним галдел добрый десяток других рабочих.

– Как голодать? – трепетно спросила Олимпиада Петровна.

– Как голодать! – воскликнул Петр Петрович.

Несколько мгновений ничего нельзя было разобрать в беспорядочном шуме.

– Говори один… Чего кричите, говори один! – волновался Батеев. Переконфуженная барыня в нерешительности перебирала оборку своего миленького платья цвета gris de perle[5 - Жемчужно-матового (франц.).].

Выступил снова красивый парень.

– Воля ваша, Петр Петрович, никак невозможно.

– Что никак невозможно-то?

– Три фунта? Помилуйте-с… Барыня изволит три фунта отвешивать. Нам это никак невозможно. Он решительно закинул назад волосы.