Сорок пять. Часть вторая, третья

– Если верить внешности, – продолжала Маргарита, – так он знает его дурно, потому что никогда не понимал или показывает, что не понимает, когда я говорю с кем-нибудь на этом языке.

Шико закусил губу.

– Ах, черт возьми! – пробормотал он себе под нос.

– Вы прочли ему это письмо?

– Оно было прислано ему.

– И он показал, что понял?

– Только два слова.

– Какие?

– Turennius и Margota.

– Turennius и Margota? – повторила Маргарита.

– Да. В письме есть эти два слова.

– Что же он?

– Послал меня к вам, государыня.

– Ко мне?

– Да. И сказал при этом, что письмо, вероятно, содержит вещи слишком важные, чтобы их доверить для перевода постороннему, и гораздо лучше, если переведете вы, прекраснейшая из ученых и ученейшая из прекрасных.

– Я готова выслушать вас, господин Шико, если таково повеление короля. – Маргарита слегка встревожилась.

– Угодно вашему величеству слушать меня здесь?

– Нет, не здесь – пойдемте в мой кабинет.

Маргарита пристально смотрела на Шико, который, из жалости скорее всего, открыл часть истины.

– Виконт, – обратилась она к Тюренну, – вашу руку! Господин Шико, идите впереди нас, прошу вас!

Бедная женщина чувствовала необходимость опоры, последнего взгляда любви, может быть, прежде чем подвергнуть себя испытанию, которое ей угрожало.

XLVII

Кабинет Маргариты

Мы описали аллею в три тысячи шагов и кабинет Генриха Наваррского, так что читатели не осудят нас, если мы опишем и кабинет Маргариты. Снаружи он имел множество потайных дверей, сообщавшихся с особыми или с проходными комнатами. Окна, молчаливые, как и двери, были снабжены ставнями, запиравшимися столь же бесшумно.

Внутри – модная мебель, ковры в последнем вкусе, картины, фаянс, дорогое оружие, греческие, латинские и французские книги, манускрипты на столах, птицы в клетках, собаки на коврах, наконец, целый мир зверей, птиц и растений: все это жило одной жизнью с Маргаритой.

Люди с возвышенной душой или избытком жизненных сил не могут пребывать одни: каждое свое чувство, каждое желание они сопровождают всем, что находится в гармонии с ними и что их притягивающая сила вовлекает в вихрь их существования, – в отличие от людей обыкновенных, они усиливают свои чувства и удваивают жизнь. Королева так умело управляла отпущенным ей временем, что из тысячи горестей умудрялась извлекать одну радость. Это отступление доказывает ясно как божий день необходимость описания кабинета Маргариты.

Шико пригласили сесть в красивое мягкое кресло, обитое шелком с вытканным амуром, сыплющим груды цветов. Юный паж – не д’Обиак, но другой, гораздо богаче одетый и еще более привлекательной наружности, – предложил освежающего вина. Шико отказался и, когда виконт Тюренн ушел, стал излагать наизусть письмо короля Франции и Польши.

Мы читали письмо вместе с Шико, следовательно, бесполезно представлять его в латинском переводе. Шико коверкал и выговаривал слова самым чудным образом, чтобы королева дольше не могла понять содержания. Но, как ни искусно он изменял свое творение, Маргарита ловила смысл на лету и не скрывала негодования и гнева.

По мере чтения Шико все более испытывал затруднительное положение, созданное им для себя. В некоторых местах он опускал глаза, чтобы не видеть блеска глаз королевы и ее судорожных движений при таких откровенных обличениях ее супружеских преступлений.

Маргарита знала утонченное коварство брата – она имела так много случаев в нем убедиться. Эта женщина не обманывала себя – она понимала, сколько пищи доставила она его злобе. Вот почему по мере чтения в душе ее рождался справедливый гнев вместе с весьма обоснованным страхом за себя. Негодуя и не доверяя возникающим предположениям, необходимо было постараться избежать опасности, удалив ее причину, доказать несправедливость подозрений. Об этом размышляла Маргарита во время чтения.

Не надо думать, что Шико все время говорил опустив голову – он поднимал то один глаз, то другой и убедился – или догадался по нахмуренным бровям королевы: она на что-то решается. И потому он дочитал письмо короля довольно спокойно.

– Клянусь, – произнесла королева, когда Шико умолк, – братец прекрасно пишет по-латыни! Какая пылкость! Какой слог! Не ожидала от него таких познаний.

Шико поднял очи к небу и развел руками с видом человека, который соглашается из вежливости, но не понимает.

– Вы не поняли? – Королеве все языки, даже и язык мимики, были известны. – А я вас считала хорошим латинистом, господин Шико.

– Ваше величество, я все забыл. Что теперь осталось от моего знания, так вот только: латинский язык не имеет грамматического члена, имеет звательный падеж и «голова» в нем среднего рода.

– А, в самом деле! – вскричал кто-то, весело и шумно входя в комнату.

Шико и королева разом обернулись: то был король наваррский.

– Как, – Генрих приблизился, – «голова» по-латыни среднего рода, господин Шико? А почему же не мужского?

– Ах, государь, – отвечал Шико, – я удивляюсь этому не меньше вашего величества.

– И меня тоже, – призналась Маргарита в задумчивости, – это удивляет.

– Так и должно быть! – пошутил король. – Ведь голова может принадлежать и мужчине и женщине.

– Лучшего объяснения, государь, – Шико поклонился, – мне не приходилось еще слышать.

– Вот и хорошо! Приятно сознавать, что философствуешь глубже и правильнее, чем полагал. А теперь вернемся к письму. Итак, государыня, я сгораю от нетерпения узнать новости французского двора. Не привези их господин Шико на неизвестном мне языке, тогда…

– Тогда… – повторила Маргарита.

– Тогда мне уже было бы очень весело! Вы знаете, как я люблю новости, и в особенности скандальные, – их так искусно умеет рассказывать Генрих Валуа. – И Генрих Наваррский сел, потирая руки. – Ну, любезный Шико, – продолжал он, будто заранее приготовясь хохотать, – вы прочли это письмо моей жене?

– Я исполнил ваше повеление!

– Итак, мой друг, скажите, что содержит это письмо?

– Не боитесь ли вы, государь, – сказал Шико, успокоенный несколько свободою, пример которой показывали коронованные супруги, – что латинский язык, на котором написано послание, предвещает дурное?

– Э, отчего же? – И король обратился к жене: – Что же, сударыня?

Маргарита подумала с минуту, как будто припоминая письмо.