Наезды

– Знаешь ли, князь, какая судьба ждет тебя?

– Знаю и готов, – отвечал хладнокровно Серебряный. – Я завещаю дому Колонтаев позор моей смерти, а своему – месть за нее!

Колонтай страшно улыбнулся.

– Угрозы непонятны полякам, потому что страх неизвестен им, – возразил он. – Притом, князь, ты взят не под знаменем, но в ложном виде.

– Мне знамя – сабля. Впрочем, сила всегда найдет обвинение впавшему в ее руки.

– О, конечно, – прибавил Солтык, – если б у тебя было знамя даже вместо носового платка, и тогда перед Станиславом Колонтаем ты стал бы не правее ни капли.

– Князь Серебряный, – ты свободен! – сказал Лев Колонтай.

– Лев, ты благородный человек, – отвечал Серебряный, – но я не приму твоего дара, покуда не узнаю от Варвары Васильчиковой: остается она или нет в этом замке. Я уже опоздал на место чести, – по крайней мере, не изменю долгу приязни: я готов своей смертию искупить ее свободу.

Колонтай молча подал руку Серебряному – чело его прояснилось.

– Ты враг мой, – молвил он, – враг по роду и сердцу – я не могу любить тебя, но мы любим одно – и я не могу тебя ненавидеть… О, если б ты мог, по крайней мере, быть счастлив тем счастием, которое у меня отымаешь… Вот панна Барбара – она едет с тобою.

Плащ распахнулся, и в молодом поляке Серебряный узнал ту, для которой жертвовал волей и жизнию. Она с признательностию, но печально пожала его руку.

– Князь, – произнесла она, – я предаюсь твоему покровительству.

– Твоему великодушию, князь, поручаю священный для обоих нас залог… будь ей другом и братом, будь ей ангелом-хранителем, и если уж все разлучило нас – то почему, Барбара, не быть ему и женихом твоим!

– Мой жених в небе, – отвечала она.

– Спешите! я тайно от отца приготовил побег ваш – но эта весть скоро дойдет до него – а месть его непримирима. Проводник и бегуны ждут вас… Барбара… – он хотел выговорить «прости», это ужаснейшее слово, какое когда-либо изобретал человек для казни любящихся, – но у него недостало сил – он скрыл лицо в плащ и рыдал, как дитя.

Плач мужчины имеет в себе что-то потрясающее, что-то раздирающее сердце – и все, кто тут ни был, с изумлением почувствовали слезы на лицах своих. Варвара, утешая друга, говорила, что собственная совесть должна вознаградить того, кто победил самого себя.

– Бог видит, как дорого стоит мне победа, – отвечал он, – и не скрою, что она скорее дань, чем жертва… да будет!

– Живи, – сказала Варвара, ступая, чтоб удалиться.

– Нет, я не переживу надежд моих – они срослись с моей душою, и она увянет с ними. Для любви отказался я от славы; разлука с тобой возвратит меня ей – и я еще дорого продам жизнь, которая отныне не имеет для меня никакой цены. Да благословит тебя Всевышний на родине!..

Варвара хотела идти, но обернулась еще раз к любезному, еще раз простерла к нему руки – и через миг она была на груди его – слезы несчастных смешались.

– Колонтай, Варвара! – вскричал тронутый князь, – я не разлучу вас – вы от людей и от Бога заслужили своей любовью счастие.

– Нет, – сказал Лев, качая головой, – для нескольких часов восторга не хочу покупать долгих лет чужого горя. И в самом счастии мысль, что Барбара решалась оставить меня, отравила бы мою любовь и ее спокойствие. Пусть будет, что суждено судьбою. Прости…

– Поедем! – произнесла Варвара, кидаясь в двери. Зембина и Солтык обняли князя, прося его помнить, что и в Польше есть добрые люди. Через минуту путники уже скрылись из виду. Лев с беспокойным вниманием слушал топот коней их, но когда затих и последний отголосок поезда – он с тяжким стоном упал в руки друзей своих.

Проводник скакал во всю прыть глухими тропинками и, едва давая коням вздохнуть, пускался вновь по-прежнему. Князь Серебряный несся наряду с плавным иноходцем, на котором сидела Варвара, но он и она, погруженные в думы, не имели ни удобности, ни желания завести речь между собою. Дорога, просохшая после дождя, была ровна – месяц сиял сквозь ветви – ехать было прекрасно, и они быстро приближались к мете своей.

– Далеко ли до Великой? – спросил проводника князь Серебряный.

– С полмили, – отвечал тот, – и если не попадем на шайку пана Жеготы – дело кончено. Впрочем, теперь его удальцы, чай, храпят, как волынка.

Князь спросил у Варвары, не чувствует ли она усталости, проскакав пятьдесят верст в такое короткое время. Она отвечала, что душевная боль онемила в ней телесное утомление и что чем ближе подъезжает она к родному краю, тем сильнее в ней нетерпение уже быть в нем.

Проскакав еще версту, проводник посадил коня и тихо сказал князю:

– Надо приготовиться – за нами погоня!

– Что ж нам делать? – вскричал князь, болезненно глядя на спутницу.

– Драться, покуда сможем! – возразил проводник, выправляя оружие. – По приказу господина моего я готов разнести башку первому приятелю, если он сунется нас задерживать.

– Друг мой, драка теперь бесполезна, – их, верно, не двое и не трое, а мне каждый миг дороже самой жизни. Ужели мы не уйдем от них – кони у всех утомлены одинаково.

– Нет, боярин, на бегунов плохая надежда. Они могли дважды сменить своих из-под рейтаров, ночующих на дороге, – а наши хрипят и в мыле с ног до головы…

Топот приближался.

– Стой, – вскричал князь Серебряный, – попытаем последнее средство – ты скачи вправо с конями, чтобы обмануть погоню – а мы пешком ударимся в лес куда глаза глядят.

– Правда, правда, – сказал проводник, помогая слезть с коня спутнице и затыкая за пояс князя седельные пистолеты. – Дай Бог удачи, а уж я проведу их молодецки.

Князь сунул в пазуху доброго проводника кошелек свой и вместе с Варварою скрылся в чаще – один скок коней удалялся от них, между тем как другой становился явственнее.

С большим трудом пробирались беглецы между кустарниками и валежником. То ноги тонули во мху, то сучья цеплялись за платье. Тихо вел князь усталую свою спутницу, отводя ветви от лица ее и пытая стопой ее дорогу… Они спустились к ручью, впадающему в Великую, чтобы по берегу ее легче пробраться к устью… как вдруг невдалеке за собой послышали говор… Голоса, казалось, о чем-то рассуждали, о чем-то спорили – наконец раздался лай гончей собаки, вероятно, пущенной, чтобы их выследить. Сначала она взлаяла и замолчала, потом опять подала голос, возвысила его громче, громче и наконец залилась, напав на горячий след… Громкие клики ловчих вторили ей и далеко раздавались по лесу… Сердца застыли в обоих беглецах наших.

– Я не могу идти далее – спасайся! – сказала отчаянным голосом Варвара – и склонилась к земле.

– Гибнуть, так вместе, – возразил Серебряный и взбросил ее как перо на плечо свое и спрыгнул в ручей, чтоб обмануть собаку. Едва успел он пробежать шагов сорок по колено в воде и потом притаиться в орешнике на противоположном берегу, как несколько человек, предводимых лающею собакою, приспели на место, ими покинутое. Гончая, потеряв в текучей воде след, с визгом бегала взад и вперед по берегу – ловчие ждали ее показу.

– Тут был, улюлю, тут играл, тут сметку дал, – кричал один, подстрекая собаку охотничьими восклицаниями.

– Бабушка надвое сказала, – возразил другой, – может статься, это вовсе не они – гончая спугнула лисицу, вот тебе и вся сказка тут!

– Как бы тебе не лисицу – Урывай, небось, не знает, что русский, что зверь?

– Он-то знает, да мы как у него допросимся толку? Волк меня укуси! Разве ты учил его новой азбуке или сам по-собачьи мороковать стал?

– Станешь и по-птичьи говорить, как триста канчугов на ковре обещают влепить…

– Да что нам родить, что ли, беглецов? Волк меня укуси – какой леший занесет их в эту трущобу?.. Они, знай, катают в хвост и в гриву по дороге и теперь, верно, уж в когтях у наших вершников.

– И впрямь так, пан ловчий, – прибавил третий голос, – что нам тут караулить ветер – до дому пора…

– До дому, то есть до корчмы, – возгласили многие.

– Храни Бог, вздумает еще какая ведьма подшутить над нами – так проблудишь до завтра около одной сосны; собаке недаром померещилось – ан вдруг и след простыл.

– Свентый Юзеф, змилуйся над нами! До дому, пан ловчий.