Федор Шуруп

Третий залп был не нужен, и когда он раздался, то показался еще более оглушительным, чем предыдущие потому что он прозвучал из неизвестности за спиной бежавших. И паника усилилась.

Улица сразу очистилась.

Только по обочинам, совсем близко к заборам и домам, где казалось меньше опасности, ускользали рассеявшиеся. И среди звериного разноголосья кто-то истошным пьяным голосом матюжился в бога и мать.

На месте шествия стало пусто.

– Товарищи, ко мне! – облегченно сказал Федор.

Дружинники сошлись вместе.

– Поздравляю с победой!

– Победа!

На месте шествия остались растерянные шапки, картузы, обрывки хоругвей, несколько еловых орясин.

В грязи валялся царский портрет. Это была обычная раскрашенная олеография, вставленная в золоченую багетную раму, дар Ерофеева, одного из главных организаторов шествия.

– Трофей победы! – наступая каблуком сапога на царскую грудь, сказал один из дружинников. – Вечная память!

Несколько человек подошли к дружинникам. Среди них мастеровые, обыватели-мещане.

– Молодцы, товарищи! Здорово их растребушили!..

– Чего ж вы не помогали?.. – спросил приветственным тоном Николай.

– Помогли бы, да главная беда – нет оружия.

– Было бы желание встать за рабочее дело, а оружие добудем, – многозначительно сказал Федор.

– Ну, а вы, товарищи, не вместе ли с ними были? – обратился он к двум ломовикам в балахонах, пропитанных салом, дегтем, мучной пылью и всякой дрянью.

– Мы что? Мы просто любопытствующие, – уклончиво ответили ломовики. – Наше дело – сторона.

– Вы хозяева или рабочие?

– Работники…

– Как же вы говорите – сторона? Ваше дело быть вместе с рабочими! Небось не сладко живете?

– Хуже некуда!

Среди толпы Федор заметил Васяню, тихо пробирающегося к нему.

– Ты как здесь? – изумился он.

– А я за тобой следом. Как ты вышел, так и я, чтоб ты не заметил.

Федор покачал головой. Внутри он испытывал смешанное чувство: гордость за сына и недовольство его своеволием. Спокойно, по-товарищески он сказал:

– Вот что, Васяня! Ты еще не дорос до таких дел. Немедленно возвращайся домой и передай матери, чтоб она не беспокоилась за меня… Понял?

– Хорошо, – ответил Васяня. – Я скоро добегу…

Уже совсем смеркалось. Улица погрузилась в темноту, и только вдали в туманной мути светился желтым бельмом одинокий фонарь против какого-то купеческого дома.

– Что же, товарищи! – обратился Федор с вопросом к дружине. – Двинемся на Шаболиху?

– До Шаболихи не дойти… – прогудел кто-то из толпы. – Туда войска не пропущают.

Все невольно обернулись в сторону Шаболихи. Багровое зарево кровавым разливом занималось на черном фоне неба.

Наступила жуткая ночь. В ее тьме мерещились раздробленные черепа, вывернутые руки и ноги, сверхчеловеческий вопль страданий и глухой звериный зык. И навстречу этой ночи двинулись вперед дружинники.

    1909–1930