Сенька Голотур

Матросы поблизости от части столпились в кучку, обсуждая, что делать. Одни предлагали настаивать на освобождении товарища, другие советовали – пока не стряслось какой-либо беды и над ними – возвратиться на пароход.

Постепенно бурное настроение стихало. Пошумев еще немного, через час-другой, команда уже была вся на месте.

* * *

После второго свистка – совершенно неожиданно на пароходе появился Голотур.

И еще удивительней было то, что он пришел не один, а в сопровождении маленькой юркой черной женщины, наряженной, в горошковую кофту, пунцовый кушак и выцветшую золотисто-зеленую шаль.

Матросы ахнули от изумления, когда увидели его.

– Сенька!.. От дьявол?.. Каким манером?..

– От чудеса!.. Да, ведь, это Сенька!.. Ей-Богу, Сенька!..

К нему наперебой лезли, ощупывали его руками и недоумевали. А Голотур, с видом победителя, самодовольно скалил лошадиные желтые обкуренные зубы и гордо запрокидывал назад рыжую голову.

– Как же ты убег?..

– А так… Слово такое кочетиное знаю…

– Будя брехать, – слово!.. Выпустили чай, поди?.. Скажи, часный, небойсь выпустил?..

– Шишь, держи карман шире!.. – сердился Голотур… – Часный приказывал замком запереть, – а не то што бы!.. И вы хороши! Товарищи прозываются!.. Бросили – одного… По башке бы вас чалкой!..

– Чего ж мы могли исделать?.. Чать старались за тебя!..

– Ста-арались!.. Рвань коричневая!.. Цыкнул на вас бутарь, вы уж и под лавку…

– Чего лаешься?.. Попробовал бы сам…

– Я то – пробовал!.. Кабы все пробовали так, – как я…

– А ты, Сенька, будя ссориться… Лучше на радостях поставь-ка артели угощенье, – пару молодок с красными головками…

– Верно, поставь Сенька!..

– Л-ладно што-ль, уж… Не стоите вы, да все равно со вчерашнего угару башка трещит, похмелки просит…

Голотур достал у буфетчика водки, купил вязку кренделей с тмином и удалился в кубрик. Сидя на дощатой наре, он пил, куражился, угощал матросов и рассказывал хвастливо:

– Часть!.. Собачья конура – этто, али клетка для курей, а не часть!.. Погнали нас утром на дровяной двор с азиятом… Я этта иду, кругом оглядываю, мозгую, – азият позадь меня бормочет – ла-ла-ла, ла-ла-ла… Ладно, мол, – лалакай себе!.. Стали мы разгулку делать… Я – улучил моменту да за штабеля… Выбрал шест, кой подлинней, да единым духом через забор и пересиганул…

– Н-ну?.. От дьявол!..

– Лопни глаза, – провалиться скрозь место, – не вру!.. Так по шесту и перемахнул… А бутарь сзади из левольверта – чик-чик!..

– Го-го!.. Здоррово!..

– Ой, ли?.. Не врешь, Сенька?..

– С чего врать?.. Я за вранье жалованья не получаю…

– Как ты говоришь про бутаря?..

– Прыгаю я этто через забор, а бутарь сзади из леворьверту – чик да чик… Ну, шваркнулся я наземь, вскочил единым моментом да наутек!..

– А убили-б тебя?..

– Убили – в землю зарыли!.. Эка важность?.. У меня жены – детей нет, плакаться некому!..

Волжская ночь ласково плыла над Волгой, зажигала красные огоньки рыбацких костров и баканов, – входила в душу соблазнительными желаниями любви. Справа вставала высокая громада затенённого берега, слева смутно очерченные неясные дали.

Кое-где по палубе парохода разгуливали мечтающие пары, – любовались красотой волжской ночи, – переливным мерцанием волн, небом – затканным жемчугами звезд.

Склянки в машинном отделении отбили двенадцать. Гомон и суета дня стихли. Только вверху, в стеклянной рубке, рулевой скрипел штурвальным колесом, да внизу бурлил по воде винт широкими лопастями.

Голотур, возбужденный негой ночи и событиями последних дней, сидел в багажном отделении вместе с женщиной в горошковой кофте. Лицо его жарко горело и в глазах играл хмель. И во всей фигуре было много бесшабашного молодого задора, который так нравится женщинам.

– Што-же Феня, скажи?.. Люб я тебе, али нет?..

Женщина смотрела на него молча ласковыми, млеющими глазами…

– А коли люб, то поедем на Астрахань?.. А?.. Чево тут долго думать?.. А не то катнем на Баку?.. На Баку жизнь привольная, летом большую деньгу зашибем, погуляем!.. А по осени ты в свою сторону, а я в свою сторону…

Женщина колебалась, очевидно какие-то посторонние чувства пересиливали соблазнительное предложение Голотура…

– Нет, надо к батюшке съездить, батюшку повидать!.. Я в городу пять лет живу, пять лет родителев не видала!.. А теперь, отписывают. батюшка плох стал… Помрет и не увидишь…

– Ну, и пущай помрет!.. Эко важность!.. – небрежно заметил Голотур. – Старому о смерти думать надо, а молодому жить… Право, махнем-ка на Баку?.. Покудова живы, только и повеселиться!..

Женщина перебирала пальцами концы золотистой шали и изредка вглядывалась в Голотура, как бы решая, что представляет из себя этот странный незнакомый рыжий парень.

Голотур завлекающе склонился к ней.

– По крайности полное удовольствие увидим!. Хоша лето – да наше!..

Вдали, в пролете между ящиками и тюками, показался внезапно капитан. Он быстро шел по багажному отделению крупным размашистым шагом.

Появление его было для Голотура неожиданностью. Капитан – пожилой, сырой и обрюзгший человек – редко дежурил ночью, передавая обычно смену помощникам.

Поравнявшись с сидящими, капитан остановился, вынул руки из карманов форменной летней тужурки и ткнул белым пухлым пальцем по направлению вверх.

– Почему не на вахте?..

Голотур быстро выпрямился, но не растерялся. Глазки его по-звериному забегали, и он ответил бойко, с непринужденностью:

– Есть!.. Сей секундой!.. Так что сей секундой отлучился!..