Дважды – не умирать

– Проходи, салага, – милостиво разрешил Лавров. – Наберут детей в армию…

А в это время в другом конце казармы сержанты развлекались с пополнением. Младший сержант Тюрин, едва сдерживая смех, в который уже раз командовал:

– Сержант Шкулев! Ко мне!

И вчерашний деревенский парень Гена Шкулев, высокий, широкоплечий детина, смешно раскачиваясь из стороны в сторону, нелепо расставив по сторонам руки и выпятив грудь, стремительно делал очередную попытку подойти к нему строевым.

Сержанты, глядя на Шкулева, покатывались со смеху. А Тюрин, комментируя его неловкие движения, только подливал масла в огонь.

– Он подошел ко мне походкой пеликана,
Достал визитку из жилетного кармана…

Смеялись не только сержанты. Курсанты тоже хохотали от души. Да и сам Шкулев, зараженной этой бациллой всеобщего веселья, улыбался, не в силах оставаться серьезным.

Урманов, решив перекурить перед отбоем, повернулся к Кольцову, чтобы позвать его с собой. Но неожиданно наткнулся на странный, отсутствующий взгляд. Солдатская куртка с недошитым подворотничком лежала у него на коленях.

– Эй! – помахал Урманов ладонью перед его лицом. – Не спи, замерзнешь.

Кольцов опустил голову и длинно, прерывисто вздохнул.

– Знаешь, – тихо сказал он. – Мне жена сейчас вспомнилась… Так ясно. Словно видел живьем… И запах волос, и тепло ее тела сквозь ночную рубашку. И голос… Такой нежный, родной…

Обычно сдержанный и суровый Кольцов был неузнаваем. Мягкий свет падал ему на лицо, сглаживая грубые, резкие черты. Слегка приплюснутый, перебитый в драке нос и твердый волевой подбородок, темные тонкие брови в разлет и глубокая резкая складка у рта – вся эта мужественная, агрессивная оболочка словно поблекла, отступила на задний план, уступив место идущему откуда-то изнутри легкому и нежному сиянию. Похоже, он и сам не ожидал от себя такого.

– Видимо, правда, – негромко произнес Кольцов, – чтобы понять истинную цену чего-либо, надо этого лишиться. Хотя бы на время…

Урманов не знал, что ответить. Ему было отчего-то неловко.

– Давно женат? – спросил он, чтобы не молчать.

– Почти год… – вздохнул Кольцов, взглянув на него просветленными, кроткими глазами. – Она у меня учительница. Русский язык и литература. Мы с ней столько стихов вместе прочитали.

Кольцов задумался на секунду и вполголоса, ни к кому не обращаясь, произнес:

Вы помните,
Вы все, конечно, помните,
Как я стоял, приблизившись к стене,
Взволнованно ходили вы по комнате
И что-то резкое
В лицо бросали мне.

Вы говорили:
Нам пора расстаться,
Что вас измучила
Моя шальная жизнь,
Что вам пора за дело приниматься,
А мой удел –
Катиться дальше вниз.

Кольцов читал плавно, напевно, помогая себе при этом рукой, словно вплетая в невидимое кружево простые, понятные всем слова, которые вдруг становились другими – волшебными, незнакомыми, легкими… И какое-то светлое, неясное чувство рождалось в душе; и было радостно и в то же время – чего-то жаль; хотелось одновременно смеяться и плакать, любить и ненавидеть, и жить долго-долго, может быть – вечно…

Подошли те, кто оказался поблизости. И непонятно, чего больше было в их глазах – недоумения или любопытства. Но Кольцов, как будто и не замечал никого вокруг.

– Любимая!
Меня вы не любили.
Не знали вы, что в сонмище людском
Я был как лошадь, загнанная в мыле,
Пришпоренная смелым ездоком.

Не знали вы,
Что я в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь, что не пойму –
Куда несет нас рок событий.

Глава 2

«Дз-з-з-з-з-з…» – дребезжащий противный звук возник неожиданно и как всегда некстати. Это лампы дневного света, нагреваясь, дрожащими, мерцающими вспышками разрывали предрассветную темноту и прежде чем вспыхнуть в полную силу, наполняли пространство зловещим надсадным гулом.

Вот уже третью неделю Урманов сквозь крепкий предутренний сон слышал эти звуки, и каждый раз все его существо содрогалось от неизбежного. Слишком уж мучительным был этот переход из мира сна и покоя, в мир враждебный, холодный и злой, наполненный ежеминутной борьбой и преодолением…

– Ро-о-ота, подъе-о-ом! Форма три, строиться на проходе!

Резкий крик дежурного резанул по натянутым нервам, и, еще не успев, как следует открыть глаза, Урманов уже слетел с кровати.

«Быстрее! Быстрее!» – яростно и тревожно билось в голове. Сорок пять… Всего только сорок пять секунд есть у него до построения.

Все движения отработаны до автоматизма. Первое – шапку на голову. Она всегда лежит сверху… Руки сами хватают штаны – раз, два, поясной крючок. Теперь сапоги… Они предусмотрительно накрыты расправленными портянками сверху. Заматывать не обязательно. Просто хватаешь портянку за концы, растягиваешь в стороны и ставишь босую ногу в центр туго натянутого полотна. Потом, не ослабляя натяжки, быстро соединяешь концы – и прямо так в сапог. Главное – не промахнуться в голенище. Попал!.. Сразу другой… Если все сделаешь правильно, можно бежать так несколько километров – и ноги не натрешь. Проверено… Руки хватают куртку, ремень… Одеваться можно и на ходу. Грохот десятков сапог, крики сержантов: «Первое отделение, становись! Второе отделение, становись!» И каждый курсант, несмотря на суматоху, безошибочно занимает свое место.

– Смирно!

Замерли… Ни движения, ни вздоха… Тишина такая, что слышно, как тикают большие часы на стене, перед входом.

– Командирам отделений проверить наличие личного состава и доложить!

Сержанты придирчиво осматривают своих подопечных. Все на месте, одеты по форме. Научились подниматься за сорок пять секунд… Ну, еще бы! Кому охота до часа ночи со шваброй ходить, когда товарищи уже давным-давно спят.

– Напра-а-аво! – командует старший сержант Гуссейнов. – В колонну по одному, на выход шагом марш!

Учебная рота высыпает на плац, выстраивается в колонну по четыре. Во главе каждого отделения – сержанты. Они бодро покрикивают, подгоняя отстающих. Но и без их команд курсанты стремятся как можно быстрее занять свое место в строю. Потому что просто так стоять на морозе – невыносимо. Тонкие курточки, да еще без поясных ремней не очень-то греют… Хорошо еще – шапки на голове, да рукавицы на руках.

По телу Урманова волнами пробегает мелкая дрожь. После нагретой постели на мороз – ощущение не из приятных. Но ему еще ничего, он во втором отделении, в середине строя. Первому и четвертому отделению – гораздо хуже. Они по краям…Холодный ветер за считанные секунды выдувает из сонных курсантов остатки тепла. Спасение – только в движении.

Наконец раздается:

Рота, бего-о-ом, марш!

Курсанты разом срываются с места. В предрассветной тишине слышится лишь шумное дыхание и тяжелый дробный стук кирзовых сапог по промерзшему ледяному асфальту.