А душу твою люблю…

– «Была»! Ты уже, Маша, говоришь «была»… – с упреком дрожащими губами произнес Александр и поднялся.

Мария уткнулась лицом в ладони и разрыдалась. Она очень походила на отца: тот же прекрасно очерченный, но великоватый для женщины рот, тот же нос, но более изящный, то же умное, проницательное выражение глаз, правда, более темных, чем у Пушкина. И волосы у нее совсем темные, разделенные на прямой ряд. Узел лежит низко, почти на шее, и длинные букли падают на грудь. Но она унаследовала во внешности многое и от матери, особенно матовую белизну кожи. Все это делало ее удивительно привлекательной: женственной и естественной.

С 1860 года Мария замужем за генерал-майором Гартунгом. Они жили в Туле, где потом и произойдет ее знакомство с Львом Николаевичем Толстым, который для образа Анны Карениной кое-что подглядит в Марии Александровне Гартунг своим всевидящим оком.

Тем временем Александр, осторожно ступая на носки, прошел в комнату матери. Он строен, высок, с отличной военной выправкой, и даже та печаль, в которой пребывал он теперь, не могла скрыть обычной живости его лица, блеска глаз с чуть неточным, как у матери, взглядом.

– Маменька, нужно что-нибудь? – ласково спросил он, останавливаясь в дверях.

– Ничего, милый, – тихо ответила она, – все хорошо. Хорошо, что все вы здесь. И Машенька приехала, только вот Таша…

Александр возвратился в гостиную. Они, дети, знали по рассказам, а старшие помнили о тех годах, когда мать, после смерти отца, осталась с четырьмя малютками на руках. Отец, умирая, сказал: «Поезжай в деревню. Носи по мне траур два года, а потом выходи замуж, но только за порядочного человека».

И Наталья Николаевна поехала с детьми на Полотняный завод. Она не выходила замуж не два года, а семь лет! И это с ее удивительной красотой, перед которой с изумлением и радостью застывали люди, как перед совершенным произведением искусства. Два года она носила траурные одежды и всю жизнь траур в сердце. Дети Пушкина знали, что, умирая, он оправдывал ее: «Она, бедная, безвинно терпит!»

Александр помнил, как в их доме, когда они снова переехали в Петербург, появлялся то один, то другой, то третий жених. И все получали отказ. Мать говорила, что им нужна была она и не нужны дети. А она жила детьми. В этом была ее жизнь и радость существования. Она не хотела отдавать мальчиков на воспитание в казенные учреждения, считая, что только «родной глаз матери может следить за развитием детского ума». Но вот появился генерал Ланской, который полюбил Наталью Николаевну и с большой нежностью отнесся к детям ее. Они поженились…

Наталью Николаевну проведывали ежеминутно. Теперь к дверям ее комнаты, стараясь шагать неслышно, направился Петр Петрович. Он десятки раз в день подходит к постели жены и каждый раз не может скрыть от нее захлестывающее его волнение, предательскую дрожь рук. Его обычно спокойное, внимательное лицо покрывается неестественным румянцем, а в глазах застывает страх.

Она лежала все так же с открытыми глазами и при появлении мужа сделала едва уловимое движение рукой. Он подошел к кровати, опустился на колени и прижался щекой к ее щеке.

Глаза ее наполнились слезами, приподнятая было кисть руки бессильно упала, словно хотела она прикоснуться к его голове и не смогла.

И он вспомнил ее письма к нему, написанные в 1849 году.

Благодарю тебя за заботы и любовь. Целой жизни, полной преданности и любви, не хватило бы, чтобы их оплатить. В самом деле, когда я иногда подумаю о том тяжелом бремени, что я принесла тебе в приданое, и что я никогда не слышала от тебя не только жалобы, но что ты хочешь в этом найти еще и счастье, – моя благодарность за такое самоотвержение еще больше возрастает, я могу только тобою восхищаться и тебя благословлять.

Я слишком много страдала и вполне искупила ошибки, которые могла совершить в молодости: счастье, из сострадания ко мне, снова вернулось вместе с тобой.

Ко мне у тебя чувство, которое соответствует нашим летам; сохраняя оттенок любви, оно, однако, не является страстью, и именно поэтому это чувство более прочно, и мы закончим наши дни так, что эта связь не ослабнет.

…Несмотря на то, что я окружена заботами и привязанностью всей моей семьи, иногда такая тоска охватывает меня, что я чувствую потребность в молитве… Тогда я снова обретаю душевное спокойствие, которое часто раньше принимали за холодность, и меня в ней упрекали. Что поделаешь? У сердца есть своя стыдливость. Позволить читать свои чувства мне кажется профанацией. Только бог и немногие избранные имеют ключ от моего сердца.

«…Я, наверное, была бы хорошим педагогом, – неожиданно думает Наталья Николаевна, – дети с молодых лет были самой большой моей радостью». И она вспоминает, как часами писала полуписьма, полудневники о своих детях, пытаясь разобраться в их характерах. Ее старшая дочь, Александра Ланская, была очень трудным ребенком. Детей Пушкина, когда это было нужно, мать наказывала, но наказать Азю она не решалась – не показалось бы Ланскому, что к его ребенку она более строга.

Ночами Азя часто просыпалась, отталкивала няню и кричала:

– Мамочка, зажги свет! Посиди со мной! Расскажи мне сказку! Мне не надо няню! Я хочу тебя!

И Наталья Николаевна сидела с дочкой, тихонько уговаривая ее закрыть глазки и спать.

Наталья Николаевна вспоминает, как однажды она с детьми собралась на прогулку и няня одевала девочку. Но той показалось, что старушка слишком медленно застегивает ей пальто, и она крикнула ей:

– Ну что ты так копаешься, старая дура!

Няня расплакалась. И тогда педагогический такт Натальи Николаевны поборол все условности.

– Мы пойдем гулять. А тебя я наказываю. Попроси прощения у няни и сиди дома, – строго сказала Наталья Николаевна.

Прощения у няни Азя не попросила. Она была оскорблена тем, что ее вдруг наказали, и решила отомстить матери: выброситься в окно.

Она уже висела за окном, пальцами цепляясь за подоконник, когда ее увидела горничная.

– Не троньте меня! Я брошусь! Как смели меня наказать! Я им покажу! – кричала она, когда ее затаскивали в комнату.

Наталья Николаевна тяжело переживала этот случай, много думала, что предпринять дальше. И все же решилась поступить с дочерью строго.

Назавтра, в воскресенье, вся семья собиралась в церковь. Дети суетились, вертелись перед зеркалом. Взрослые наряжались.

– А ты, Азя, в наказание за вчерашнее – останешься дома, – сказала она дочери.

Та хитро улыбнулась:

– Но мне надо раскаяться в грехах!

Все рассмеялись. И Александра пошла в церковь замаливать вчерашний проступок.

Мальчиков все же пришлось отдать в Пажеский корпус. В 1849 году Саша Пушкин уже учился, а Гришу готовили поступать туда же. Маша и Таша учились дома.

Наталья Николаевна писала тогда мужу:

Если бы ты знал, что за шум и гам меня окружают. Это бесконечные взрывы смеха, от которых дрожат стены дома. Саша проделывает опыты над Пашей, который попадается в ловушку, к великому удовольствию всего общества.

А «общество» было большое. Кроме семерых детей, в доме Ланских постоянно жил Левушка Павлищев – сын сестры Пушкина Ольги Сергеевны, которого особенно любила Наталья Николаевна. О нем она писала Ланскому:

Горячая голова, добрейшее сердце. Вылитый Пушкин.

Часто жил у Ланских и племянник Петра Петровича – Павел. А потом и Нащокины попросили Наталью Николаевну брать к себе на праздники десятилетнего сына, который учился в Петербурге. Наталья Николаевна всем сердцем сочувствовала одинокому мальчику и с удовольствием брала его к себе.

Я рассчитываю взять его в воскресенье, – писала она Ланскому. – Положительно, мое призвание – быть директрисой детского приюта: бог посылает мне детей со всех сторон, и это мне нисколько не мешает, их веселость меня отвлекает и забавляет.

У меня было намерение после обеда отправиться вместе со всеми на воды, чтобы послушать прекрасную музыку Гунгля и цыганок, и я послала узнать о цене на билеты. Увы, это стоило по 1 рублю серебром с человека, мой кошелек не в таком цветущем состоянии, чтобы я могла позволить себе подобное безрассудство. Следственно, я отказалась от этого, несмотря на досаду всего семейства, и мы решили благоразумно, к великой радости Ази, которая не должна была идти на концерт, отправиться на Крестовый полюбоваться плясунами на канате. Никто не наслаждался этим спектаклем с таким восторгом, как Азя и Лев Павлищев; этот последний хлопал в ладоши и разражался смехом на все забавные проделки полишинеля. Веселость его была так заразительна, что мы больше веселились, глядя на него, чем на спектакль. Это настоящая ртуть, этот мальчик, он ни минуты не может спокойно сидеть на месте, но при всей своей живости – необыкновенно послушен, и сто раз придет попросить прощения, если ему было сделано замечание. В общем, я очень довольна своим маленьким пансионом…

…Перед отъездом я попрощалась со Львом. Бедный мальчик заливался слезами. Я обещала ему присылать за ним по праздникам, и что он может быть спокоен – я его не забуду. Мы расстались очень нежно.

…Не брани меня, что я употребила твой подарок на покупку абонемента в ложу, я подумала об удовольствии для всех. Неужели ты думаешь, что я такая сумасшедшая, чтобы взять подобную сумму и бегать с ней по магазинам. Я достаточно хорошо знаю цену деньгам, принимая во внимание наши расходы, чтобы тратить столько на покупку тряпок…

Когда Маше исполнилось 17 лет, надо было готовить ее к зимним «выездам в свет». Наталья Николаевна стала брать ее с собой к Строгановым и к Местрам[1 - Родственники Н. Н. Гончаровой.]. Некрасивая в детстве, Маша с возрастом становилась все лучше и лучше. В свет выезжали год за годом, а женихов не было. И как же страшно становилось матери, когда она представляла судьбу Маши такою же, как у сестры Александры Николаевны!

Наталья Николаевна много размышляла и беспокоилась о воспитании детей своих и тогда, когда были они совсем крошками, и тогда, когда надо было девушек вывозить в свет, а мальчики заканчивали Пажеский корпус. Над ней даже посмеивались в связи с этим родные и знакомые.

– Ты у нас блестящий педагог, Таша, – не раз с улыбкой говорил ей муж.

Наталья Николаевна писала ему в июле 1851 года о дочерях:

…Я всецело полагаюсь на волю божию, но не считаю преступлением иногда помечтать об их счастье. Можно быть счастливыми и не будучи замужем, конечно, но что бы ни говорили – это значило бы пройти мимо своего призвания. Я не решусь им это сказать, потому что еще на днях мы об этом много разговаривали, и я, иногда даже против своего убеждения, для их блага говорила им многое из того, о чем ты мне пишешь в своем письме, подготавливала их к мысли, что замужество прежде всего не так легко делается, и потом – нельзя смотреть на него как на забаву и связывать его с мыслью о свободе. Говорила им, что это серьезная обязанность и что надо делать свой выбор в высшей степени рассудительно…

Союз двух сердец – величайшее счастье на земле, а вы[2 - Имеется в виду П. П. Ланской и Г. Фризенгоф.]хотите, чтобы, молодые девушки не мечтали об этом, значит, вы никогда не были молоды, никогда не любили. Надо быть снисходительными к молодежи, беда всех родителей в том, что они забывают, что они сами чувствовали, и не прощают детям, если последние думают иначе, чем они. Не следует доводить до крайности эту манию о замужестве, до того, чтобы забывать всякое достоинство и приличия, но предоставить им невинную надежду на приличную партию – это никому не принесет вреда.