БутАстика (том I)

Выспавшись, Юлий решил, что даже если каракат ему и не привиделся, то существом он был скорее всего безопасным. И вряд ли хищным – ведь в Оазисе не водилось никакой живности, на какую бы тот мог охотиться. «Кроме меня!» – шевельнулась в мозгу «успокоительная» мысль, которую он все-таки решил игнорировать.

В следующий раз он осмелился жарить грибы только возле пещеры, чтобы в случае чего успеть в нее юркнуть и забаррикадироваться. На сей раз он набрал их больше – на восемь веток. А когда «шашлыки» дошли до готовности, каракат появился снова и сперва опять протянул только одно щупальце, но, не удовольствовавшись первой предложенной порцией, в итоге забрал семь «шампуров», вновь благосклонно оставив один самому повару.

С тех пор так и повелось: Юлий собирал и жарил грибы, каракат неминуемо появлялся, протягивал к нему щупальце и забирал всё, кроме одной ветки. Причем, так было всегда, как часто или редко ни жарил бы Юлий грибы, как много или мало ни использовал бы он при этом «шампуров». Он экспериментировал и так, и эдак – результат был всегда одним и тем же. Единственное, чего он так и не осмелился сделать – это не приготовить грибов вообще. Откровенно говоря, он попросту боялся рассердить своего прозрачного «клиента». Исключением из правил являлись периоды бурь, когда при всем желании он бы не смог не только найти хоть один гриб, но даже и просто дойти до ближайшего лесного пятачка. Нужно сказать, что первая пылевая буря стоила ему немало потраченных нервов. Не говоря уже о том, что он в принципе не знал, чего ожидать от подобного явления и как долго оно может длиться, так он еще и откровенно опасался, что каракат явится за полюбившимся угощением.

Однако его опасения были напрасными. Конечно, Юлий ни на мгновение не допускал, что каракаты обладали разумом – в таком случае они сами могли бы собирать и жарить грибы, – но он все-таки думал, что даже у безмозглой твари хватит ума не тащиться за угощением в такое неподходящее для сбора грибов время. Впрочем, и сами каракаты вряд ли могли противостоять буре, так что наверняка пережидали непогоду, сидя, как и он, в своих пещерах и норах.

Между прочим, Юлий не раз думал как о природе самих каракатов, так и о том, где они могли обитать. В том, что в Оазисе больше нет ничего, хоть сколько-нибудь похожего на жилища, он был уверен на сто процентов – всё, кроме участков непосредственно примыкающих к его границам, он сотни раз облазил вдоль и поперек. Вывод напрашивался один: серебристо-прозрачные существа жили в том самом невообразимом ничто, на которое он не мог даже смотреть. И вполне вероятно Оазис являлся для них тоже не самым лучшим на свете местом, недаром же приходящий за грибами каракат исчезал всегда очень стремительно, едва успев получить желаемое. Возможно, именно поэтому и собирать грибы самостоятельно они не любили.

Все бы ничего, но страх перед каракатами, хоть и утратил свою остроту, все-таки не исчез совсем. Слишком уж они казались противоестественными человеческому рассудку созданиями. Таким и впрямь было самое место в столь же чуждой для людского разума пустоте.

Юлий ничего не мог поделать с этим иррациональным по сути страхом. Как ни пытался – не мог. Он ненавидел себя за это, и не было ничего удивительно в том, что часть этой ненависти – весьма немалую – он переносил и на самих каракатов. К тому же, ему противно и мерзко было ощущать себя прислугой, рабом безмозглых прозрачных тварей. А от понимания, что он раб не столько каракатов, сколько собственного страха, делалось еще противней и горше. И с каждым годом, с каждым днем это выжигающее душу чувство становилось все нетерпимее и сильней. Поэтому и пылевые бури стали теперь для него долгожданным подарком, когда он вновь становился самим собой и мог делать всё, что ему вздумается. Несмотря даже на то, что делать в это время было как раз совершенно нечего – только есть синтезированную баланду и спать. Зато душу грело и осознание того, что каракаты в эти дни страдают без своего любимого лакомства. Это чувство было глупым, ребячьим, но оно доставляло Юлию откровенное удовольствие.

И вот теперь до следующий бури оставалось всего лишь три дня. Или же целых три дня – это как посмотреть. В последнее время чувство потери собственного достоинства раздражало его особенно сильно. Почему он безропотно идет на это? Почему так боится глупых прозрачных тварей? Ну что они могут сделать ему более страшного, чем то, что с ним уже произошло? Убьют?.. А так ли уж это плохо? Что хорошего в его монотонной бессмысленной жизни?

Юлий выпрямился и отшвырнул уже сорванный гриб. Хватит! Баста! Он не нанимался шеф-поваром в вонючий каракатий ресторан! И пускай он сам станет блюдом в этой забегаловке, но уж это будет точно самое последнее блюдо, поданное им на усладу призрачным тварям.

Он зашагал к пещере с такой легкостью, словно наконец сбросил с плеч тяжеленную ношу. Впервые за одиннадцать лет ему захотелось петь. Вот только он не помнил уже ни одной песни.

Юлий, даже не став ужинать – липкая баланда не полезла бы ему сейчас в горло, – сразу лег спать. Но, возбужденный донельзя, он никак не мог заснуть, а потому, прокрутившись на лежанке из веток пожалуй не менее часа, он вскочил, выбежал из пещеры и помчался к озеру, в которое сразу же, с разбега нырнул, не потрудившись даже снять одежду, от которой за одиннадцать лет осталось одно название в виде жалкого тряпья.

Наплававшись и нанырявшись вволю, он выбрался на берег и, сорвав с себя эти несчастные лохмотья, отбросил их в сторону. И лишь тогда он наконец-то почувствовал себя по-настоящему свободным.

Было бы ложью сказать, что он совсем не боялся. Но этот страх не довлел над ним, Юлий не чувствовал себя его рабом. Ему и в самом деле стало почти все равно, как отнесутся к его мятежу каракаты. Смерть даже стала казаться ему едва ли не лучшим выходом, ведь она даровала ему абсолютную свободу. По большей части, страх вызывала лишь неизвестность, ведь умирать ему до сих пор не приходилось.